Однажды ранним летним вечером, когда я уходила от него, он вышел проводить меня за калитку своей дачи. Мы распрощались. Едва я немного отошла, как Корней Иванович что-то сказал мне вслед. Я оглянулась. Он стоял, прямой, стройный, седой, в светло-сером костюме, освещенный закатом, и это выглядело удивительно живописно.

— Господи, Корней Иванович, какой вы красивый! — невольно воскликнула я.

Двумя-тремя гигантскими прыжками преодолев несколько метров, отделяющие нас, Чуковский схватил мою руку и начал целовать ее, приговаривая при этом:

— Говорите, говорите, всегда говорите мне такие слова!

Простая почтовая открытка, датированная декабрем 1966 года:

На какое-то мгновение пресеклось дыхание. Я сразу припомнила свою осень 1966 года, заботы, тревоги, огорчения, даже потрясения той осени. И все-таки как я могла так долго не видеться с Чуковским при том трагическом условии, о котором он так прямо пишет? Надо было оставить все, забыть обо всем и поехать в Переделкино. И, может быть, надо было обо всем ему рассказать и послушаться его мудрости, его умения защититься от того, что происходит на другом этаже жизни, на том, который ниже или выше рабочей комнаты. Он сумел бы, непременно бы сумел пошутить, улыбнуться над тем, что было для меня столь трагично в ту памятную осень, и как бы мне, наверно, помогла его шутка, его ирония… Может быть, я не совершила бы некоторых невольных ошибок. Может быть! Кто знает! Запоздалые сожаления…

До 1968 нового года он дожил и даже до 1969-го, а вот уже до 1970-го…

Говорили, что умер он почти случайно, от внесенной при уколе инфекции желтухи. Горько думать, что какая-то невидимая глазу мерзость может оборвать большую, красивую человеческую жизнь, что он мог бы пожить с нами еще хоть несколько лет, хоть год… Переделкино отчетливо изменилось после его смерти, — не появляется больше в определенные часы и на определенных маршрутах его высокая фигура, неизбежно окруженная восторженными спутниками, не раздается его оживленный голос, неизменно вызывающий веселый отклик вокруг. Это горько для всех, кому посчастливилось с ним дружить, но острая горечь не должна помешать нам неизменно благодарить жизнь за встречу с ним, за дружбу с ним.

Я не раз наблюдал, как Корней Иванович Чуковский знакомился со своими маленькими читателями. Впрочем, «читатели» — это не совсем точное слово. Многие из них еще не умели читать. Но «Крокодил», «Мойдодыр», «Бармалей» и другие книжки Чуковского они знали наизусть и читали без запинки. Право же, о таких читателях можно только мечтать…

Моей дочке было пять лет, когда Корней Иванович пришел знакомиться с ней. Представляя его, я сказал:

— Это Корней Иванович Чуковский! Он написал все книжки Чуковского, которые ты знаешь.

— Да, да, — подхватил Корней Иванович, — и все книжки Маршака, и все книжки Михалкова, и все книжки Барто. И сказки Пушкина — это тоже я. Вот я какой!

— «Сказки» Пушкина написал Пушкин, — тихо, но твердо сказала дочка.

— Молодец! — сказал Чуковский. — Такая маленькая, а знает классиков. Теперь смотри, что я умею.

С этими словами он схватил стул и начал жонглировать им с ловкостью циркача-профессионала. Потом он взял тарелку, положил ее на ладонь и перевернул руку. Тарелка осталась на руке, как приклеенная. Затем он подбросил свою шляпу к самому потолку, и она «сама» оказалась надетой ему на голову. В общем, было совершенно ясно, что к нам пришел волшебник. Во всяком случае, у дочки на этот счет не было никаких сомнений. Сомнения возникли позже, когда Корней Иванович стал читать ей свои стихи. Читал он так:

— Нет! Нет! — отчаянно кричала дочка. — Вы неправильно читаете! Надо: «Подушка, как лягушка…»

— Ты думаешь? Ну, слушай дальше:

Тут дочка не выдержала и сказала:

— Вы правда Чуковский?

— Правда.

— Нет, вы, наверно, не Чуковский.

— Почему? — радостно спросил Корней Иванович.

— Вы сами не знаете, что вы написали.

Тут Чуковский не выдержал и засмеялся. Потом он читал свои стихи «правильно», проделал еще много маленьких чудес и оставил свою читательницу в полном восторге. Когда мы после его ухода спросили: «Ну, как тебе понравился Корней Иванович?» — она ответила кратко, но выразительно:

— Ура!..

Корней Иванович очаровывал детей (как и взрослых) сразу и навсегда. Только раз в жизни на моей памяти у него произошла осечка.

Вот как это было.

Чуковский жил в Переделкине, под Москвой. Дача его была напротив писательского Дома творчества, Корней Иванович заходил туда почти каждый день. Он не мог жить без людей. В один прекрасный, а для него ужасный, день к писателю А. приехала жена с дочкой Груней. Груне было года четыре, и была она девицей на редкость самостоятельной. Когда ее познакомили с Чуковским и он показал ей свой репертуар, она, к великому смеху присутствующих, на все его фокусы невозмутимо отвечала только одно: «Подумаешь!»

Удивить ее было просто невозможно. Корней Иванович старался изо всех сил. Он снял пальто, потом пиджак. Он взмок, седые волосы его пришли в беспорядок. Он буквально творил чудеса. Но Груня, к восторгу своих родителей, держалась стойко и под градом ее «подумаешь» Чуковский вынужден был отступить. Он был искренне огорчен.

— Что, Корней Иванович, нашла коса на камень? — спросил отец Груни.

— Это мы еще посмотрим… — ответил Корней Иванович, утирая пот с лица.

— Да чего уж тут смотреть!

Мы все решили, что Корней Иванович посрамлен. Но вечером в комнате А. стало шумно. Сперва разбилось что-то стеклянное. Потом раздался горестный женский вопль. Потом громко заплакала Груня. Она решила повторить номер с тарелкой и вдребезги разбила большой флакон французских духов.

Корней Иванович торжествовал.

Если не ошибаюсь, так называется популярный детектив «про шпионов».

Сразу оговорюсь: тут никаких шпионов не будет. Речь пойдет без всяких иносказаний о настоящем осином гнезде, с настоящими живыми осами. Осы эти, обладая, видимо, хорошим литературным вкусом, обосновались на веранде дачи Корнея Ивановича Чуковского. А на этой же веранде готовился к экзаменам в Институт кинематографии внук Корнея Ивановича Женя. Теперь он уже называется Евгений Борисович, стал кинооператором и, возможно, вообще не вспоминает об этой истории. Хотя, впрочем, у меня есть основания думать, что он ее не забыл.

Отец Жени, Борис Корнеевич, погиб на фронте в самом начале войны. Может быть, поэтому вся семья как-то особенно любила и баловала мальчика. Вот рассказ очевидца о Жене тех лет: «Приморское шоссе под Ленинградом. Легковая машина со скоростью не меньше ста километров обгоняет мой „Москвич“. Машину ведет молодой человек, который правит… одной ногой, небрежно положив ее на руль… Знаете, видал я лихачей, сам лихач, но такого…»