В отличие от рабочих крупных производств, которые не могли развернуть производство из-за отсутствия сырья и рынков сбыта (и то, и другое было отрезано фронтами), сапожники, пищевики, рабочие по коже и другие труженики небольших производств, ориентированных непосредственно на индивидуального потребителя, быстро встроились в предложенный махновцами «рыночный социализм» (махновские идеологи не считали возникшую экономическую модель чем-то законченным). В этих отраслях снижалась безработица (работники по коже смогли ее и вовсе ликвидировать){541} — постепенно расширялись масштабы обобществления производства — в начале декабря, например, пищевая промышленность полностью перешла в руки рабочих{542}. В то же время в районе сохранялся и частный сектор в промышленности. Так, даже в Гуляйполе на заводе сохранялась прежняя администрация, которая вела постоянные переговоры с профсоюзом. Труд рабочих оплачивался мукой с близлежащей мельницы, отношения с которой были установлены профсоюзом{543}.
Несмотря на то, что заводчанам раздали оружие для самоохраны, махновцы то и дело «реквизировали» все необходимое им прямо в цехах. Впрочем, они расхищали остановившееся производство вместе с самими рабочими, отчаявшимися хоть что-то заработать на фабрике. Но от общероссийского экономического развала состояние района выгодно отличалось благополучным положением в сельском хозяйстве и связанной с ним легкой промышленности.
Рыночное преуспевание легкой промышленности даже вызывало критику со стороны махновской прессы. Так газета «Повстанец» писала в анонимной статье: «Вот уж поистине, кто хорошо живет, это сапожники — никакая дороговизна им нипочем. Малейшее повышение цен на рынке перекладывается на заказчика»{544}. Возникла необходимость в урегулировании денежного рынка. Пока распределительные механизмы будущего еще не были налажены, необходимо было жить в условиях товарно-денежных отношений. Но каких — в городе ходили «керенки», «совзнаки», казначейские билеты Деникина, Петлюры, Скоропадского и т. д. Это обстоятельство, однако, не смущало, а воодушевляло махновских «экономистов». «Путь к свободе» писал, например: «Разве нельзя людям разрешить финансовый вопрос, когда денежные знаки имеются в громадном числе?»{545} Следуя этой наивной логике, махновцы разрешили хождение любых денег. Возможно, это согласовывалось с анархо-коммунистическими планами Махно об отмирании денег посредством их обесценивания. Впрочем, рынок не был парализован, в Екатеринославе буйным цветом расцвело кооперативное движение. «Совзнаки», правда, принимал только кооператив «Продовольствие и культура».
В распоряжении махновского штаба и финансовой комиссии ВPC на 15 октября находилось 9-10 миллиардов рублей бумажных денег различной стоимости. При этом «золотой запас» (включая драгоценности) составлял 15 миллионов старых рублей{546}. В результате активной социальной и внешней политики «Махновии» к 1 декабря махновская «касса» сократилась до 5 миллиардов рублей и 2 миллионов золотого фонда{547}.
Каждому пришедшему махновский «собес» выдавал по 300 рублей{548}. Эти деньги брали с «буржуазии». Очевидец событий М. Гутман вспоминает: «Махно наложил на зажиточную часть населения 25 миллионов контрибуции… и забрал из банков деньги, которые деникинцы не успели вывезти». С Александровска Махно взял 12 млн. контрибуции{549}. Контрибуция и конфискованный капитал сортировался: «Махно не аннулировал никаких денег и брал контрибуцию как советскими, так и донскими. Впрочем, ВРС предпочитал оставлять у себя донские, поэтому населению раздавали совденьги»{550}. Такая сортировка объясняется просто — на донские деньги можно было приобрести оружие и боеприпасы. Население тоже оказалось не в накладе — через месяц пришли красные, и сов-знаки не пропали.
Работы по ремонту орудий махновцы также оплачивали совзнака-ми{551}, что не всегда нравилось рабочим. Немалую роль в этих конфликтах сыграла позиция и самих рабочих. Махновцы просто не могли сойтись с ними в ценах{552}.
Армия — одна из основных потребительниц транспортных услуг, равно как и услуг металлистов. Но Махно не стал «вытягивать» крупное производство посредством своеобразного «военно-промышленного комплекса», когда заводы кормились бы преимущественно от обслуживания бронетехники. Это увеличило бы затраты на армию и вызвало бы недовольство крестьян, обеспечивавших повстанцев безвозмездно. Желая поставить всех в равные условия, Махно возмущался, когда рабочие требовали слишком высокую, по его мнению, плату за услуги: «Сволочи, шкурники и вымогатели, пытающиеся на крови и героизме моих бойцов строить собственное благополучие»{553}.
В это время и Волин склоняется к мысли, что «рабочие сейчас в силу ряда условий не деятельны, робки и не революционны, и успех третьей революции зависит теперь, главным образом, от крестьянства»{554}.
Витриной махновского района должен был стать Екатеринослав — один из крупнейших городов Украины. Приступая к операции по его освобождению, махновцы выпустили декларацию, в которой говорилось; «Это будет город, освобожденный повстанцами-махновцами от всякой власти. Это будет город, в котором под защитой революционных повстанцев должна будет закипеть вольная жизнь, должна будет начать строиться свободная организация рабочих в единении с крестьянами и повстанцами… Ни одного убийства, ни одного грабежа, ни одного насилия, ни одного сомнительного обыска… Вопрос нашего поведения в занимаемых местностях есть вопрос жизни и смерти всего нашего движения»{555}. Взаимоотношения Екатеринослава и остального района, занятого махновцами, должно было послужить моделью для всей страны (с поправкой на гражданскую войну, конечно).
К моменту занятия города повстанцами витрина была уже изрядно побита и в прямом, и в переносном смысле. Господство деникинской армии совершенно разорило город. Вот воспоминания антибольшевистски и антимахновски настроенного журналиста З. Арбатова о пребывании в Екатеринославе Добровольческой армии Деникина: «Вся богатейшая торговая часть города, все лучшие магазины были разграблены, тротуары были засыпаны осколками стекла разбитых магазинных окон, железные шторы носили следы ломов, а по улицам конно и пеше бродили казаки, таща на плечах мешки, наполненные всякими товарами… Контрреволюция развивала свою деятельность до безграничного дикого произвола, тюрьмы были переполнены арестованными, а осевшие в городе казаки открыто продолжали грабеж»{556}. Это наследство «рыцарей собственности и порядка» усугублялось еще и тем, что на протяжении месяца, когда город находился в руках махновцев, он беспрерывно подвергался обстрелу и оставался на положении прифронтового. К тому же, как уже приходилось говорить, Екатеринославская промышленность была отрезана от смежников. Только с поправкой на эти обстоятельства можно говорить, что в Екатеринославе осуществлялся опыт создания нового общества.
