Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Выйдя из душного храма на свежий апрельский воздух, Нина присела на первую попавшуюся лавочку в больничном парке и раскрыла таинственный подарок. Это оказалась книжечка самого владыки Горгония, надписанная ещё именем иеромонаха Саввы и именовавшаяся «Воззвание к Адаму, или Брак как узаконенный блуд». Нина ещё чувствовала на своей руке тепло от прикосновения владыки, нежного, но одновременно властного и очень, что ли, мужского. И уже с первой страницы Нина почувствовала: вот то, что она искала всю жизнь.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ЧЕРЕЗ СКИФИЮ НА РУСЬ

1. СНЫ О ХЕРСОНЕСЕ

В Севастополь Гриша Фоменко и Лёва Никифоров, изрядно растрясённые дорогой и утомлённые вакхическими дискуссиями, прибыли ночным поездом, и встречала их на служебной машине музея-заповедника молоденькая сотрудница, которую Никифоров прямо из вагона, лишь завидев в окне, начал окутывать своими чарами. Зато Григорию по пути в Херсонес можно было отдохнуть от разговоров хотя бы четверть часа. Поселили их в финском домике на археологической базе, не очень благоустроенном, но со старым электрообогревателем, заботливо включённым, похоже, за полдня до приезда гостей. Поскольку Никифорову не удалось с первого раза соблазнить миловидную херсонеситку (чем он, признаться, не сильно расстроился), молодецкий сон немедленно свалил его полураздетого в кровать, а Фоменко, прихватив с собой спальный мешок, побрёл к морю.

Море лишь слегка штормило, и вообще ночь была на редкость тёплой даже для конца апреля. Гриша так соскучился по морю, что почти целый час просидел на обрывистом берегу, всматриваясь то в силуэты кораблей на рейде, то в огни Северной стороны. И почему из всех многочисленных здешних бухт и полуостровков древние гераклейцы с делоссцами закрепились именно здесь? Чем не устроил их самый-самый кончик Таврики, на котором было основано первое поселение — Страбонов Херсонес, через несколько бухт к западу отсюда? Вероятно, он слишком выдавался в море и был открыт всем ветрам, и было там грустно и неуютно, вечно на виду у проплывавших мимо судов. Конечно, к тому времени, когда сюда прибыл апостол Андрей (если только правду написал Епифаний Монах!), жизнь строптивого полиса вот уже полтысячи лет кипела прямо здесь, под ногами Григория, а порт был восточнее, в нынешней Карантинной бухте. Интересно, а как сам Епифаний оказался в Херсоне по пути от развалин Феодосии? Пишет же он, что Андрей «спустился» оттуда в Херсон, а поскольку Феодосия расположена никак не выше Херсона, значит, двигался он «вниз» по морю, то есть всё больше удаляясь от греческих земель в чужие края…

…Было это в конце августа, на закате субботнего дня. Корабль, гружённый отборной воспорской пшеницей, самой лёгкой из всех известных, по пути в Константинополь зашёл в Херсон. Перед тем как оказаться в гавани, судно медленно, с осторожностью огибая мыс, прошло мимо всего города, так что Епифаний успел его рассмотреть, и удивлению его, точнее — разочарованию, не было предела. Сколько он себя помнил, в Константинополе, произнося слово «Херсон», всегда как-то многозначительно поднимали к небу палец, потому что все знали: там, далеко на севере, впрочем, не так уж и далеко, есть верный ромеям город, который, хотя и признаёт власть не только василевса, но и хазарского кагана, служит надёжным тылом империи. Оттуда шли хлеб, много хлеба, сушёная рыба из великих рек, меха невиданных зверей, славянские рабы, германские наёмники, служившие прежде всего личными телохранителями императора, — и коли бы не они, верные господам до последней капли крови, василевсы менялись бы на троне ежегодно, если не каждый месяц. Конечно, ромейский островок на краю света, крепость Христовой веры в стране варваров-язычников, поклонявшихся деревьям тавроскифов или — не важно — скифотавров, Епифаний представлял себе захолустным провинциальным городишком, вроде Трапезунта, но — не настолько же!

Над низенькими домиками, кое-где двухэтажными, чуть возвышалось, если смотреть с моря, несколько церквей, ничем, кроме размера, не отличавшихся от убогих строений вокруг. Самая большая из них, по-видимому кафедральная, располагалась недалеко от берега и представляла собой самую обыкновенную базилику. Во всём городе не было ни намёка на купол; из-под обваливающихся в море стен стекали нечистоты, а через многочисленные проломы в тех же стенах спускались прямо к воде мусорные насыпи, засиженные стаями чаек, и когда ветер дул от берега, то проходившие мимо корабли наполнялись зловонным духом и доносился невыносимый птичий гомон, перебиваемый воем собак, которые также во множестве рыскали по кучам отходов.

Епифаний и Иаков позажимали носы, а воспорские корабельщики не обращали ни на смрад, ни на мрачное зрелище никакого внимания, настолько они, видимо, ко всему этому привыкли. В порту оказалось несколько чище, хотя загромоздившие его возы с рыбой, почему-то несвежей, распространяли не менее сильную вонь.

— Почему же тут столько протухшей рыбы?! — воскликнул Епифаний, обращаясь к кормчему Михаилу, раскосому полу-скифу, а то и вообще хазарину.

— Э, почему же сразу протухшей? — искренне возмутился тот. — Да, она не сегодня выловлена, но так с неё налог меньше, понимаешь, да? Сегодняшнюю рыбу тут едят только архонты и епископы, остальным — зачем переплачивать?

— Налог на свежесть?

— Уж не знаю, как он называется, но ведь надо ж как-то зарабатывать и засольщикам. Это ж наш исконный таврический промысел, никак без него нельзя. А когда высолишь её, рыбку эту, вымочишь в вине или рассоле с разными травками — знаешь, какая вкуснятина получается? И соус к ней можно сделать яичный, из желтков, масла, горчицы, уксуса, и главное — побольше его, пожирнее, переложить эту рыбку варёной свёклой, морковкой, луком, и тогда целыми тарелками можно уплетать. Царское блюдо! Сам каган хазарский каждый день его кушает, да. И тудуны его, которые сидят у нас в Воспоре и здесь в Херсоне, тоже такое кушают.

Епифаний поморщился, но не стал возражать Михаилу. Варвары — разве можно им что-нибудь объяснить?

И вот их корабль наконец причалил. Сбежав по сходням, Епифаний не удержался от того, чтобы вытащить из сумы шёлковый свёрток и с трепетом развернуть пяту святого апостола Андрея. Встав на колени и облобызав её, он приложил косточку к плите портовой набережной и взмолился еле слышным шёпотом: «Вот и вернулся ты, святой апостол Христов, на эту землю собственной своей стопой. Моли же Бога о нас, грешных, да сохранит Он невредимым наш путь по камням сего отдалённого града».

Из порта Епифаний с Иаковом сразу же поспешили в собор, надеясь успеть ко всенощному бдению, но каково же было их удивление, когда все двери кафедральной базилики Святых Апостолов оказались запертыми. Во внутреннем дворе перед притвором, на ступенях пересохшего фонтана и в тёмных боковых галереях, сидело несколько нищих, среди них — пара монахов.

— Скажи мне, брат, — обратился к одному из них, самому дружелюбному на вид, Епифаний, — что случилось? Почему ваша церковь заперта и не слышно молитв?

Монах ничего не ответил, только отвернулся и с головой закутался в рубище. Тогда Епифания окликнул другой монах, высокий германец с рыжей гривой, из-за которой почти не было видно его тонзуры:

— Глухонемой он. И писать не может. Мы даже не знаем, как его звать. А меня зовут Иоанн, как преподобного отца нашего Иоанна, епископа Готского.

— Что же случилось, брат Иоанн? Чужеземцы мы, только прибыли в город и хотели помолиться.

— Тогда вам не сюда. Епископ наш, а с ним и почти весь клир на охоте в горах, медведя выслеживают.

— Как так на охоте? — растерянно пробормотал Епифаний. — И никого не оставил служить?

— Никого. Все в горах. Это от моего родного села недалеко. Вот уж лет тридцать, как его хазары сожгли, я тогда совсем ребёнком был…

Епифаний отчаянно всплеснул руками и, перекрестившись на собор, собрался уже уходить, но Иоанн остановил его:

— Погоди. Если вы хотите помолиться в тишине и… — тут Иоанн шепнул Епифанию на ухо, — и поклониться святым иконам, то нужно идти на Западное кладбище, к брату Агапиту в церковь Святого Созонта. Только придётся поспешить, пока не закрыли городские ворота.

62
{"b":"204314","o":1}