– Магистр Рал ведет нас. Магистр Рал учит нас. Магистр Рал защищает нас. В свете твоем мы благоденствуем. Милость твоя хранит нас. Униженно склоняемся мы пред мудростью твоей. Мы живем только для того, чтобы служить тебе. Наши жизни принадлежат тебе.

Дженнсен снова и снова, вместе со всеми, повторяла слова молитвы. Снова и снова, останавливаясь только, чтобы набрать в грудь воздуха. Снова и снова, снова и снова, без поспешности и суеты. Распевная молитва заполнила все ее сознание. Мелодия манила, призывала, разговаривала с ней. И уже ничего не было больше в сознании Дженнсен. Молитва заполняла ее настолько, что для каких-либо других размышлений попросту не осталось места.

Это как-то успокоило ее.

Мимо протекало время, случайное, ничем не примечательное, не имеющее значения...

Каким-то образом эта тихая ритмичная молитва принесла ей чувство умиротворенности. Так, наверное, чувствовала себя Бетти, когда она успокаивала козу, почесывая у той за ушком: Дженнсен еще сопротивлялась этому ощущению, но мало-помалу пение затягивало ее.

Теперь она понимала, почему это называлось молитвой-посвящением.

Невзирая на случившееся, она чувствовала себя лишенной бурных эмоций, в душе ее царил полный покой и торжественное ощущение великой сопричастности.

И она перестала сопротивляться. Она без напряжения шептала, давая молитве возможность избавить ее от остатков боли. И в конце концов почувствовала себя свободной от чего бы то ни было...

Сквозь застекленное отверстие в зал ворвалось солнце, и на Дженнсен упало сияние солнечных лучей. Ощущение было – словно в материнских объятиях. Тело казалось невесомым. Это сияние напомнило Дженнсен, что когда-то именно так она и представляла себе милостивых духов.

Прошло еще мгновение, и часы молитвенного пения завершились.

Дженнсен разогнулась, медленно, оттолкнувшись от пола, села. И разрыдалась, неожиданно для себя самой.

– Эй, что случилось?

Над ней возвышался солдат. Женщина-вышивальщица обхватила Дженнсен рукой за плечи, спокойно объяснила:

– Недавно она потеряла мать.

Солдат переминался с ноги на ногу и выглядел совсем смущенным.

– Прошу прошения, госпожа. От всего сердца сочувствую вам и вашей семье.

Дженнсен увидела по его голубым глазам, что он абсолютно искренен в своих чувствах.

Она ошеломленно молчала, наблюдая, как он повернулся к ней спиной и отправился дальше по маршруту патрулирования, один из убийц, работающих на лорда Рала, огромный, мускулистый, затянутый в кожаную форму. Сочувствие в доспехах...

Знай он, кто она такая, он бы безо всякого сочувствия передал ее в руки тех, кто позаботился бы, чтобы она умерла только после мучительных, длительных пыток.

Дженнсен уткнулась в плечо соседки и снова зарыдала. Ей так не хватало матери, что она едва могла вынести это.

А теперь её душу переполнял еще и ужас из-за судьбы Себастьяна.

Дженнсен поблагодарила вышивальщицу и, только отойдя в глубь зала, поняла, что даже не знает, как зовут эту женщину. Впрочем, это было не столь важно. У обеих были матери. Обе понимали друг друга и сочувствовали друг другу.

Теперь, когда молебен закончился, покидающие Дворец люди снова превращались в толпу. По всему залу раздавался смех. Шум гулко отдавался от мраморных стен и колонн. Люди возвращались к своим заботам, к покупкам, торговле, болтовне. Стражники патрулировали зал, а дворцовые слуги, в основном одетые в светлые одежды, занялись своими обычными делами. В одном месте рабочие ремонтировали петли огромной дубовой двери, ведущей в боковой коридор.

Появились уборщицы, начали деловито убирать пыль, протирать пол, оттирать до блеска стены. Когда-то мать Дженнсен была одной из таких женщин, которые должны были работать в помещениях Дворца, закрытых для публики, в официальных залах, где решались дела государственной важности, где находился чиновничий аппарат и обслуживающая его дворцовая прислуга. И, конечно, в комнатах лорда Рала.

Сознание Дженнсен после молитвы было настолько ясным, словно она долго проспала и полностью отдохнула. Эта необычайная бодрость позволила ей принять быстрое решение.

Дженнсен отправилась назад, тем путем, каким пришла сюда. Терять время теперь было нельзя. Люди, живущие в Народном Дворце, с любопытством разглядывали с балконов толпу тех, кто пришел полюбоваться великолепным сооружением. Дженнсен старалась не обращать внимания на окружающих, сосредоточившись на том, чтобы держать себя в руках. Себастьян предупреждал ее, чтобы она ни в коем случае не бежала и не привлекала к себе внимания. Однако опасность оказалась столь велика, что его схватили, хотя он вел себя очень осторожно. Если поведение Дженнсен вызовет у кого-то подозрение, солдаты наверняка остановят ее. А если солдаты остановят ее и поймут, кто она такая...

Дженнсен всем сердцем хотела, чтобы Себастьян вернулся. Подстегиваемая страхом за него, она быстро шла через зал. Она обязана вызволить его до того, как с ним сделают что-нибудь ужасное. Она понимала, что Себастьян сейчас пребывает в смертельной опасности.

Если его начнут пытать, он может не выдержать пыток. Если он скажет им, кто с ним пришел во Дворец, его предадут смерти. От одной мысли о том, что Себастьяна могут казнить, колени у Дженнсен подкашивались. Под пыткой люди могут признаться в чем угодно, оговорив и себя, и кого угодно. Если его решат пытать, он обречен. И, представив на миг, как Себастьяна пытают, Дженнсен почувствовала подступившую тошноту и головокружение. Нет, она просто обязана вызволить его!..

Но для этого ей необходима помощь волшебницы. Если Алтея наложит на Дженнсен защитное заклятие, нужно попытаться освободить Себастьяна. Алтея должна помочь. Дженнсен ее убедит. Ведь жизнь Себастьяна висит на волоске...

Она добралась до знакомой лестницы. Поток людей все еще вливался во Дворец. Некоторые шли, шумно отдуваясь от усилий при подъеме. Но кое-кто уже спускался. Стоя на верхней площадке, Дженнсен оперлась рукой о мраморную балюстраду и осторожно огляделась, проверяя, не идет ли и не наблюдает ли кто за ней. Некоторые люди посматривали на нее, но не дольше, чем на других. Делающие обход стражники находились на значительном расстоянии.

Дженнсен ступила на лестницу.

Она полагала, что спускаться будет легко, но уже после ста ступенек обнаружила, что это очень утомительно. Ноги заныли. Она решила, что если уж нельзя бежать, то не стоит и останавливаться – только таким образом она сможет сберечь время.

На площадках между пролетами она срезала углы. Когда никто не смотрел, она перешагивала через две ступени. Когда ей надо было миновать боковые коридоры, она старалась спрятаться за соседями – в этих местах располагались караулы стражников. Люди сидели на скамейках, ели хлеб и пироги с мясом, пили эль, разговаривали с друзьями...

Им и в голову не могло прийти, что рядом находится сводная сестра лорда Рала.

Дженнсен продолжала шагать. Ноги ее дрожали от безостановочного спуска. Мышцы уже горели огнем, но она не давала себе отдыха. Наоборот, добавляла шагу, как только возникала такая возможность. На пустой лестничной площадке между двумя пролетами, где никого не оказалось, она даже побежала. Но сразу замедлила ход, когда мимо прошла молодая пара, держась за руки, склонив друг к другу головы, перешептываясь и пересмеиваясь.

Наконец Дженнсен добралась до очередной площадки и устремилась дальше. Воздух становился все холоднее. Площадку густо облепили стражники – словно мухи в хлеву весной. Один из них посмотрел Дженнсен прямо в глаза и улыбнулся. Поразившись, она на мгновенье замешкалась, но тут же поняла, что он улыбается ей, как мужчина – приглянувшейся женщине, а вовсе не как убийца – жертве. И улыбнулась в ответ, вежливой, радушной улыбкой, однако не настолько открытой, чтобы создалось впечатление, будто его поощряют к ухаживанию. Дойдя до следующей площадки, она оглянулась. Стражник стоял, опершись на перила, и наблюдал за ней. Он снова улыбнулся и на прощание помахал рукой.