– Тут, я вижу, дело идет по-другому, – громко по-немецки сказал Лаптев.

Эрхард не спеша повернулся.

– Работа в лесу и свежий уральский воздух сильно возбуждают аппетит, господин офицер, – сказал он, воткнув топор в ствол дерева. – Если бы нас получше кормили, мы могли бы и работать еще лучше.

Лаптев перевел Хромову его слова. Тот рассердился:

– Какого же им еще черта нужно? Три раза в день они получают горячую пищу, восемьсот граммов хлеба. Не пирожными же их кормить?

– Кстати, обед им еще до сих пор не привезли, – заметил Лаптев, – а уже второй час.

А Хромов уже пошел дальше.

– Вот видишь, – через плечо сказал он Лаптеву, – они могут работать, если захотят. Значит, нужно на них жать. А всякие ихние недовольства нечего выслушивать. Они, видно, забыли, что они в плену.

– Иногда выслушивать не мешает, а то мы вряд ли добьемся от них хорошей работы.

– Рассусоливать с ними я не намерен, – резко оборвал комбат. – Можешь сам этим заниматься, это больше по твоей части. А у меня свои меры… Петухов, подашь мне сегодня рапорт о выполнении нормы по твоей роте.

– Есть, – ответил не совсем довольным тоном Петухов.

Обойдя всех немцев из первой роты, комбат понял, что норму они вряд ли выполнят. Появление офицеров в лесу переполошило и без того суматошных немцев, женщины плакали, боясь предстоящего наказания.

– Паршиво у тебя идет дело, – сказал Хромов Тамаре. – Чем ты можешь это объяснить?

– За один день не обучишь людей работать, – угрюмо ответила она.

– Подумаешь, какое искусство – дрова рубить, – недовольно отозвался комбат, – что это, на гитаре играть, что ли?

– Да на гитаре-то им легче научиться, чем лес валить. Что же вы хотите, если они в первый раз в жизни взяли пилу и топор в руки? Нужно их учить, а не застращивать, – глядя прямо Хромову в глаза, выпалила Тамара.

Комбат шагнул к ней и грубо взял за плечо.

– Ты это что же, меня учишь? Меня, командира Красной армии! Ты еще сопля! Поняла?

– Рукам воли не давай, товарищ Хромов, – раздался позади голос Татьяны Герасимовны. – Тут тебе не жены и не ухажерки, – она отстранила Хромова от Тамары и загородила ее своим большим телом. – Уж ты давай, командуй у себя в лагере, а в лесу мы начальники.

Тамара отвернулась и, чтобы скрыть слезы, бросилась в сторожку, где Влас Петрович точил топоры и пилы.

– Ты чего, Тамара Васильевна, заревана? – спросил старик. – Уж не немцы ли тебя обидели?

– Нет, свои, – тихо ответила она, села в угол и стала жевать печеную картошку, которую Влас Петрович приготовил ей на обед.

Комбат с Петуховым уехали, а Лаптев, завидев Татьяну Герасимовну, решил задержаться.

Наконец привезли обед на двух подводах, и Тамара побежала звать своих немцев. Услыхав про обед, все побросали работу и помчались к сторожке. Девчонка, привезшая обед, испугалась не на шутку, когда из леса вылетела целая ватага здоровенных мужиков и плотно окружила сани. Взмахнув черпаком, девчонка закричала:

– Что вы, с цепи сорвались, что ли? Отойдите сейчас же от термосов! Прольете – сами не жравши останетесь!

Лаптев и Татьяна Герасимовна поспешили на выручку.

– Станьте в очередь! – приказал Лаптев. – Чем больше будет порядка, тем быстрее получите.

Мисок для первого и второго в отдельности не хватало. Штребль махнул рукой:

– Лейте все в одну!

Его примеру последовали и другие. Только самые привередливые, вроде Чундерлинка и Ландхарта, предпочли встать в очередь во второй раз. Штребль, который чертовски проголодался, изо всех сил стараясь выполнить норму, с жадностью ел щи и гороховую кашу, и ему казалось, что он мог бы есть бесконечно. Женщины ели не спеша, и некоторые даже не осилили свою порцию. Хлеб они подсушивали над костром, насадив его на прутик.

Со второй ротой оказалось значительно труднее: крестьяне не признавали порядка, и, сколько Лаптев ни кричал, все получалась не очередь, а толпа. Стоило девчонке зазеваться, как из корзины исчезло несколько кусков хлеба. Недостача обнаружилась только тогда, когда не хватило хлеба последним. Девчонка пришла в ужас, а немцы, оставшиеся без хлеба, принялись причитать и браниться.

– Кто из вас взял лишнюю порцию хлеба? – строго спросил Лаптев. – Лучше сознавайтесь сами, хуже будет, если на вас укажут другие.

Немцы молчали, продолжая чавкать.

– Вашим четырем товарищам не хватило хлеба! Как вам не стыдно! – попытался увещевать их Лаптев, но заметив, что немцы не обращают на него никакого внимания, заорал: – Встать! Если не признаетесь, завтра все будете без хлеба сидеть!

Бледный, худой подросток, поставив миску на пень, дрожащим голосом сказал:

– Одну порцию взял я… Я ее уже съел. А Георг Ирлевек взял еще три порции.

Ирлевек волком поглядел на мальчишку-предателя.

– Дайте сюда хлеб! – приказал Лаптев.

Ирлевек неохотно стал извлекать куски из-за пазухи. Мятый хлеб крошился и выглядел совсем неаппетитно, но бёмы съели его с жадностью.

Лаптев велел девчонке налить им остатки супа. Презрительно посмотрев на Ирлевека, Лаптев повернулся и пошел в сторожку.

Татьяна Герасимовна и Тамара сидели у жарко натопленной печки. Влас Петрович точил топор.

– Вот окаянные-то! – ворчал старик. – Все лезвие изгрызено у топора, ровно камень рубили… твою мать! У пил зубья суки ломают, у топоров обуха раскалывают, топорищ не наберешься, – и старик для выразительности все прибавлял и прибавлял ругательства, не особенно стесняясь женщин.

– Уж ты больно, Влас Петрович, матом садишь, – недовольно заметила Татьяна Герасимовна. – Ни к чему это, особенно при немцах. А у тебя что ни слово, то матюг. Я слышала, и немцы у тебя переняли. Они, видно, думают, что это поговорка такая. А если они начальство матом обложат? Куда тогда деваться?

– Ладно уж… – буркнул Влас Петрович и почесал в затылке.

Лаптев и Татьяна Герасимовна стали собираться.

– Ну, прощай покуда, Тома. Объяви немцам: кто по два метра напилит, дадим еще двести граммов хлеба и талон на горячее питание. Но только смотри: по доброте сердечной поблажки никому не делай. А на комбата ты внимания не обращай. Мы его обломаем по уральскому обычаю, шелковый будет наш комбат, правда, товарищ Лаптев?

Надвигался вечер. Догорали костры, от них вился тоненький сизый дымок. Похолодало, и снег стал тверже. Тамара в последний раз пошла обходить бригады.

Штребль настолько устал, что, войдя в комнату и опустившись на нары, уже не мог стянуть с ног тяжелые, набухшие сыростью валенки. Только отдохнув несколько минут, он кое-как разделся и, несмотря на усталость, решил пойти умыться. А Бер как завалился на нары прямо в верхней одежде, так и лежал, жалобно постанывая.

– Я пальцем шевельнуть не могу, – сказал он Штреблю. – Провались все дрова, все нормы и все талоны! Может быть, вы будете настолько добры, Рудольф, что принесете мне ужин сюда? Честное слово, встать не могу.

Штребль взял большую банку из-под консервов и отправился в столовую. За столами его соотечественники усердно скребли ложками по глиняным мискам. Немки в белых передниках разносили на подносах дымящийся суп. У Штребля нестерпимо засосало под ложечкой. Он нашел свободное место и, проглотив слюну, спросил соседа по столу:

– Что сегодня на ужин?

– Как всегда, щи и горох. Тем, кто имеет дополнительный талон, кукурузная каша и белый хлеб.

Штребль крепко сжал в кулаке маленький розовый талончик, который он получил сегодня от Тамары. Когда перед ним поставили сразу три миски: одну со щами, другую с горохом, а третью с кашей и белой булочкой, он дрожащей рукой взял ложку и быстро принялся есть, обжигаясь и почти не чувствуя вкуса пищи.

– Хотите, сударь, я подам вам чаю? Только без сахара, – спросила немка, убиравшая посуду.

– Благодарю, давайте и без сахара, – с готовностью ответил Штребль.

Он ел и чувствовал на себе завистливые взгляды соседей.