Торп защищался очень упорно, твердил, что в жизни не встречал двух людей, столь друг на друга похожих, и едва ли готов был признать, что видел не Тилни.

Поездка их, даже когда сия дискуссия завершилась, не обещала чрезмерного приятства. Кэтрин подрастеряла учтивость, кою выказывала на прошлой прогулке. Юная дева слушала неохотно, и ответы ее были кратки. Лишь замок Блэйз утешал ее; сие она временами предвкушала с удовольствием; впрочем, дабы не лишиться обещанной прогулки, а особенно дабы брат и сестра Тилни не думали о ней дурно, она с радостью отдала бы все счастье, кое способны были даровать замковые стены, – счастье бродить долгой чередою высоких комнат, являющих взору остатки мебели великолепной, хоть и заброшенной много лет назад; счастье остановиться в узком петляющем коридоре пред низкой решетчатой дверью, и даже счастье, коим осеняет светильник, их единственный светильник, погаснув под внезапным порывом ветра и оставив их в кромешной тьме. Тем временем путешествие продолжалось бестревожно; уже завиднелся Кейншэм, когда оклик Морлэнда, ехавшего позади, вынудил друга его остановиться, дабы выяснить, в чем дело. Второй экипаж подъехал ближе, и Морлэнд сказал:

– Нам лучше вернуться, Торп; сегодня уже слишком поздно; ваша сестра полагает так же. Мы всего час назад выехали с Палтни-стрит, одолели немногим более семи миль; надо думать, нам предстоят еще по меньшей мере восемь. Так не пойдет. Мы чересчур поздно выехали. Лучше нам отложить сие до иного дня, а сейчас возвратиться.

– Да мне все равно, – отвечал Торп довольно сердито, тотчас развернул жеребца, и все они направились обратно в Бат.

– Если б эта ч… животина, что у вашего брата, побыстрее бегала, – вскоре молвил Торп, – мы бы распрекрасно успели. Мой жеребец дорысит до Клифтона за час, если его не дергать, а я чуть руку не сломал – все поводья тянул, чтоб он подстроился под эту одышливую клячу. Дурак Морлэнд, что не держит своей лошади и двуколки.

– И вовсе нет, – с жаром отвечала Кэтрин, – потому что он, безусловно, не может себе этого позволить.

– И отчего же он не может себе этого позволить?

– Оттого, что у него недостаточно денег.

– И чья же в том вина?

– Я виноватых не знаю.

На сие Торп отвечал манером громким и невнятным, к коему нередко прибегал, в том смысле, что ч… дурно быть скаредою, и коли те, кто в деньгах купается, не могут себе ничего позволить, он уж и не знает, кто может; сего Кэтрин и не пыталась уразуметь. Лишенная того, чему надлежало утешить ее в первом ее лишении, она все менее склонна была являть приятство или находить таковое в спутнике; до возвращенья на Палтни-стрит она не вымолвила и двух десятков слов.

В дверях лакей поведал ей, что спустя несколько минут после ее отъезда заходили джентльмен и дама, спрашивали Кэтрин; он сказал, что она отбыла с г-ном Торпом, и дама осведомилась, не оставлена ли ей записка; а когда лакей сказал «нет», поискала карточку, но сообщила, что у нее при себе карточки нету, и с тем ушла. Обдумывая сии душераздирающие вести, Кэтрин медленно всходила по лестнице. Наверху ее встретил г-н Аллен, кой, выслушав резоны столь скорого возвращенья, молвил:

– Я рад, что ваш брат столь разумен; я рад, что вы вернулись. План ваш был странного и дикого сорта.

Все они провели вечер у Торпов. Кэтрин пребывала в расстройстве и уныньи; однако Изабелла, по видимости, полагала партию в торговлю, в коей принимала участие, заключив союз с Морлэндом, превосходной заменою тишине и чистоте постоялого двора в Клифтоне. Не раз и не два она поведала, сколь удовлетворена тем обстоятельством, что все они не присутствуют в «Нижнихзалах»:

– Как жаль мне бедных созданий, кои туда отправились! Как я рада, что нас среди них нет! Интересно, нынче там парадный бал? Танцы еще не начались. Я бы туда ни за что не пошла. Как восхитительно изредка провести уютный вечерок. Я так думаю, бал будет не особенно хорош. Я знаю, что Митчеллы не пойдут. Мне ужасно жаль тех, кто пойдет. Смею предположить, господин Морлэнд, вы жаждете туда попасть, не так ли? Наверняка. Прошу вас, не дозволяйте вас задерживать. Думаю, мы замечательно управимся и без вас; но вы, мужчины, полагаете себя такими важными.

Кэтрин едва не упрекала Изабеллу в том, что сама Кэтрин и ее печали не склоняют подругу к чуткости, – столь мало занимали они мысли Изабеллы и столь скудны были ее утешенья.

– Ну, не занудствуй, драгоценнейшее созданье, – прошептала Изабелла. – Ты попросту разбиваешь мне сердце. На редкость возмутительно, спорить не буду, – но Тилни сами кругом виноваты. Отчего не были они пунктуальнее? Да, слякотно – но что за беда? Вот мы бы с Джоном на такое и вниманья не обратили. Я ни на что не обращаю вниманья, если речь идет о друге; такова моя натура, и Джон в точности таков; чувства его потрясающе сильны. Батюшки! Какие у тебя замечательные карты! Короли, ну честное слово! Я в жизни не была счастливее! И в пятьдесят раз лучше, что они у тебя, а не у меня.

Ныне же я вправе отпустить свою героиню на бессонную оттоманку, в чем и состоит подлинный героический жребий; на подушку, утыканную шипами и смоченную слезами. Пускай считает, что ей повезло, если глубокий ночной сон посетит ее хоть единожды в ближайшие три месяца.

– Госпожа Аллен, – молвила Кэтрин наутро, – дурно ли выйдет, если я навещу сегодня юную госпожу Тилни? Я не успокоюсь, пока все не объясню.

– Ради Бога, отправляйтесь, моя дорогая; только наденьте белое платье – юная госпожа Тилни всегда носит белое.

Кэтрин с воодушевленьем подчинилась и, надлежащим образом экипировавшись, с беспримерным нетерпеньем устремилась в бювет, дабы выяснить место проживанья генерала Тилни, ибо, хотя ей представлялось, что обитает он на Милсом-стрит, в номере дома она сомневалась, а шаткие убежденья г-жи Аллен лишь запутывали еще более. Кэтрин направили на Милсом-стрит, и, затвердив номер дома, с бьющимся сердцем поспешила она целеустремленно, дабы нанести визит, объяснить свое поведенье и быть прощенной; она споро миновала церковный двор и решительно отвела глаза, дабы не узреть возлюбленную Изабеллу и драгоценных близких оной, кои, небезосновательно подозревала Кэтрин, наверняка пребывали в лавке поблизости. Кэтрин без помех добралась до искомого дома, сверила номер, постучала и спросила юную г-жу Тилни. Слуга полагал, что юная г-жа Тилни дома, однако не был вполне уверен. Не будет ли она любезна сообщить свое имя? Кэтрин вручила ему карточку. Спустя несколько минут слуга возвратился и с гримасою, коя не вполне подтверждала его слова, объявил, что ошибся, ибо юная г-жа Тилни ушла. Кэтрин покинула дом, краснея от униженья. Она была почти убеждена, что юная г-жа Тилни дома, оскорблена и не желает ее принять, и, шагая по улице, разок не сдержалась и взглянула на окна гостиной, ожидая узреть юную г-жу Тилни; впрочем, никто в окнах не появился. В конце улицы, однако, она обернулась вновь и не в окне, но в дверях увидела саму юную г-жу Тилни. За тою вышел джентльмен, коего Кэтрин сочла ее отцом, и оба они свернули к Эдгарз-билдингз. Глубоко униженная, Кэтрин пошла прочь. Она почти злилась сама на столь злую нелюбезность; впрочем, припомнив собственное невежество, юная дева сдержала негодованье. Она не знала, как обида, подобная той, кою она нанесла, воспринимаема по законам светской вежливости, до какой степени непрощенности ей подобает пасть, а равно сколь суровой ответной грубости она сама по справедливости подлежит.

Отвергнутая и попранная, она отчасти даже помышляла не пойти с остальными вечером в театр; но следует признать, что помыслы сии не были продолжительны, ибо вскоре Кэтрин припомнила, что, во-первых, не имеет повода остаться дома, а во-вторых, сию пьесу сильно желает узреть. Итак, все они отправились в театр; никакие Тилни не явились терзать ее или радовать: она опасалась, что средь множества достоинств их семейства любовь к пьесам не числится; но, возможно, сие объясняется тем, что они привычны к более изысканным постановкам на лондонской сцене, в сравненьи с коими – о чем Кэтрин знала от Изабеллы – все прочие «весьма жутки». Предвкушенье не обмануло ее; комедия столь превосходно отодвинула заботы Кэтрин, что никто, взглянув на нее в протяженьи первых четырех актов, не предположил бы, что юную деву сию раздирает некая мука. Однако в начале пятого акта внезапное появленье г-на Генри Тилни и его отца, кои присоединились к собранью в ложе напротив, вновь погрузило Кэтрин в тревогу и расстройство. Сцена более не порождала в ней искреннего веселья – более не владела ее вниманьем безраздельно. В среднем каждый второй взгляд ее устремлялся в ложу напротив; и целых два явления наблюдала она таким манером Генри Тилни, ни разу не перехватив его взгляд. Его более нельзя было заподозрить в равнодушьи к пьесе; на протяженьи двух явлений пьеса владела его вниманьем совершенно. В конце концов, впрочем, он взглянул на Кэтрин и поклонился – но как! Ни улыбка, ни долгий взгляд не сопровождали сей поклон; глаза г-на Тилни тотчас вновь обратились к сцене. Кэтрин нескончаемо томилась; она почти готова была побежать в ложу, где он сидел, и понудить его выслушать ее объясненье. Чувства более естественные, нежели героические, владели юной девою; вместо раздумий о собственном достоинстве, кое ранено сим скорым порицаньем, – вместо того, чтобы в сознаньи собственной невинности с горделивой решимостью явить свое негодованье тому, кто мог в сей невинности усомниться, предоставить ему поиски изъяснений и проливать свет на прошлое, лишь избегая героя или же кокетничая с другим, – она взяла на себя весь груз стыда за дурное поведенье – или, во всяком случае, видимость такового – и алкала возможности объяснить оного резоны.