«Стоит… битый час стоит», – сокрушенно вздыхая, думает она.

Круглое лицо ее с ямочками на щеках омрачается. Ночной приезд дворника, о котором она боязливо думает все утро, вылетает из ее головы. Сочувствие к Динке все сильней охватывает жалостливое сердце Лины.

«Ножки-то небось подгибаются… И головочку солнышко печет, – расстроенно думает она, все чаще взглядывая в окно. – Катя не мать, у ней душа не болит».

Но Лина не хочет поддаваться жалости. Хотя она и вынянчила Динку на своих руках, а тоже понимает, что девчонка растет сорвиголова.

«Утресь Алиночке досадила и с теткой горланила. Да еще у Мышки все сливки вылакала. Беда с ей! – Вспоминая о сливках, Лина не может удержаться от улыбки, и симпатии ее снова перекидываются на сторону Динки. – Тоже ведь дите… Сливочек-то хочется попробовать… Много она понимает, кто больной, кто здоровый…»

Лина в сердцах налегает на тесто. Мучная пыль оседает на ее пушистых бровях, сердце окончательно растравляется жалостью. И, взглянув еще раз в окно, она бежит отыскивать Катю. Катя сидит на ступеньке террасы с двумя старшими племянницами и громко, как-то чересчур громко и весело, читает им «Приключения Тома Сойера». Но девочки слушают невнимательно – их беспокоит младшая сестра.

– Катя, можно я позову Динку? – прерывая чтение, спрашивает Мышка.

– Не надо. Постоит, постоит и придет сама. – Катя хочет выдержать характер.

– Но Динка не придет сама, – огорченно вздыхает Мышка.

– Конечно, сама она не придет, – подтверждает и Алина. – Пусть Мышка позовет ее, Катя!

– Я пойду, Катя, ладно? – вскакивает Мышка.

– Ну хорошо. Пойди и скажи этой противной девчонке, что я читаю вам «Тома Сойера». Пусть идет слушать, – смягчается Катя.

Мышка бежит к калитке и, замедлив шаги, тихонько приближается к сестре:

– Диночка! Пойдем домой! Катя будет читать нам «Тома Сойера».

– Пусть она подавится своим «Томом Сойером»! – грубо отвечает Динка.

Мышка растерянно отступает, моргает короткими ресницами.

– Ой… Как тебе не стыдно так говорить! Если Катя подавится «Томом Сойером»…

– Уйди! – сердито прерывает ее Динка и снова утыкается лицом в калитку. – Не хочу я ни с кем говорить! Я скоро умру…

– Как?.. Почему ты умрешь? – заикаясь от волнения, спрашивает Мышка.

– Потому что у меня сердце лопнет от злости! Смотри, я уже сделалась больной.

Динка поворачивает к сестре свое лицо. Она действительно чувствует, что умирает. Горькая обида и жалость к себе отражаются в ее глазах, нижняя губа тихо опускается, щеки вытягиваются. Мышка бросается к ней, обхватывает ее обеими руками, тоненький голосок ее дрожит от огорчения:

– А мама?.. Что скажет мама?..

Динка глубоко вздыхает, губы ее шевелятся, слова застревают в горле:

– Мама скажет: а где же моя третья дочка? У меня было три, а тут только две…

Глаза Мышки наполняются слезами.

– Тут только две дочки, а у меня было три… скажет мама, – тоскливым шепотом повторяет Динка.

– Не говори так… – жалобно просит ее Мышка. – Зачем ты все это придумываешь?

– Мышка! – раздается с террасы голос Кати.

Динка мгновенно приходит в себя и хватает сестру за руку:

– Вытри глаза, а то Катя скажет, что я тебя обидела! Ты всегда подводишь меня!

– Как я тебя подвожу? Ты сама… – шмыгая носом, защищается Мышка.

– Нет, не сама! Зачем ты мне утром сливки дала попробовать? «Попробуй, попробуй, два глоточка»! – сварливо передразнивает сестру Динка.

– Так я же не знала, что ты всю чашку выпьешь, – морщась, оправдывается Мышка.

– «Не знала»! Ты никогда ничего не знаешь, а у меня во рту такой вкус, что если мне попадет что-нибудь, так я уже все целиком проглатываю!

– Мышка! – настойчиво зовет Катя.

– Иду! – откликается Мышка и тянет сестру за руку. – Пойдем, ну пойдем же!

– Нет! – вырывает свою руку Динка.

Мышка возвращается одна.

– Динка не идет, Катя.

– Ну и пусть стоит до приезда мамы! – с досадой отвечает тетка.

Чтение «Тома Сойера» прекращается. Алина берет книгу и уходит к себе в комнату.

– Я сейчас дочитаю три страницы и сама позову Динку, – говорит она, уходя.

– Катя! – запыхавшись, говорит Лина и, вытирая фартуком перепачканное мукой лицо, присаживается на нижнюю ступеньку. – Это что же ты, Катерина, делаешь, а? Поставила девчонку у калитки, и стоит она у тебя как пугало огородное битых два часа! Никакие нервы не выдержат, право слово! – сердито выговаривает она Кате.

– Да не ставила я ее! Она из упрямства стоит, да еще хочет показать всем, какая она несчастная!

– Да уж чего тут показывать! Постой-ка два часа безо всяких делов да на своих ногах! Ой, да как же это ты надумала, Катя!

– Да ничего я не надумала! Я только запретила ей идти гулять! – окончательно сердится Катя.

– «Запретила»… Гляди-ко! Так она тебя и послушает! Ишь стоит перемогается. Головочкой своей измысляет чтой-то. Ножкой об ножку постукивает… – приподымаясь на верхнюю ступеньку и глядя на сиротливую фигурку у калитки, говорит Лина. – Пойдет, беспременно пойдет! – с уверенностью добавляет она и, присаживаясь около Кати, шумно вздыхает: – Ох, и что ж это за разнесчастный день нынче! Не успел петух пропеть, как все напасти на нас свалились… Тот стучит, а тот и вовсе, как покойник, в калитку лезет…

– Что такое? – удивленно спрашивает Катя и поспешно отсылает Мышку: – Пойди займись чем-нибудь.

Мышка неохотно идет в комнату.

– Что ты говоришь, Лина? Я не понимаю…

– А что тут понимать?.. Не первый раз… – Лина придвигается ближе и, понизив голос, рассказывает: – Никич-то наш… опять костюм пропил! Еще поперед Герасима заявился… Уж я против ночи не стала говорить вам…

– Откуда же он заявился?

– Известно откуда. Може, и впрямь в городе был, только похоже, что где-нибудь тут, на пристани. И весь, весь до ниточки расторговался… Да не поздно пришел, чуть-чуть так темнело еще. Вы на террасе чай пили, а Динка по саду бегала…

– Но Динка ничего не сказала, – удивленно прошептала Катя.

– Да разве Динка скажет? Она и ко мне-то ластилась, чтобы я молчала… Ну, я вчера-то смолчала, а нынче уж невмоготу…

– Действительно, несчастье какое-то! – расстроенно говорит Катя.

– Кругом несчастье… что на даче, что в городе, везде нам клин! – горестно подтверждает Лина и еще ближе придвигается к Кате. – Ведь вот я все думаю… Кто же это к хозяину-то наведывался? Уж не сыщик ли какой? Так он у меня в глазах и стоит, так и стоит…

– Глупости! – нетерпеливо обрывает ее Катя. – Вот Марина приедет и скажет. Может, кто-нибудь к ней на службу заходил…

– Катя! Ушла! Ушла! – радостно кричит Мышка, выбегая из комнаты. – Я в окно смотрела! Ушла! Убежала Динка гулять!

– Ну, вот те и все! – подымаясь, говорит Лина. – Улетела птичка в далеки края!

Важно и неторопливо течет Волга. Большая река такая тихая и ласковая сегодня, что, кажется, можно лечь на ее теплую воду, положить голову на волну и закрыть глаза. Волга будет плыть да плыть вместе с тобой мимо обрывистых берегов, мимо пристаней, мимо кудрявых лесистых гор, далеко-далеко… Повернет направо, повернет налево. Куда плывешь, Волга? А куда тебе, девочка, нужно? Неведомо куда нужно Динке…

Она сидит на обрыве, свесив вниз ноги. Под обрывом каменистый берег, у берега плещется желтенькая волжская водичка… А подальше вода глубокая, темная, но это не везде, есть такие места посредине реки, где из-под воды вдруг выходит остров-коса… Ударит над Волгой гроза, блеснет молния и усеет косу чертовыми пальцами. Надо эти пальцы собрать и зарыть на Лысой горе. А самой притаиться и ждать. Как наступит полночь, прилетит черт за своими пальцами. Вот тогда проси у него один глаз. Разозлится черт, не будет давать свой глаз, а ты пальцы ему не давай. Загудит-забушует Волга, брызнет с неба молния, пора черту свои пальцы на косу бросать, а пальцев-то у него нет! И отдаст он тебе свой огненный глаз, вденешь ты его в колечко и носи всегда при себе. Как захочет кто тебя обидеть, поверни колечко, мигни на обидчика чертовым глазом, и пропал тот человек, как не был…