Именно в этот момент вмешалась операция «Раскол». Два ответственных сотрудника службы безопасности майор Смола и Владимир Кагутек сообща решили, что информация, которой они располагают, является слишком важной, чтобы ее игнорировать. Поэтому ее следует довести до сведения соответствующих инстанций. И в июне 1951 года они убедили товарищей по работе направить материалы допросов не президенту Готвальду и даже не советским советникам, а прямо русскому послу в Праге. Это был акт неслыханной нелояльности по отношению к суверенному государству Чехословакия. Это было также прямым приглашением Сталину вмешаться в дело. Когда чешские партийные лидеры узнали об этом, они пришли в ярость, и по меньшей мере один из работников службы безопасности, который ходил в посольство, был арестован. Но дело было сделано.
Итак, давление продолжалось. Тщательно отредактированный советскими советниками доклад о разоблачении органами безопасности «еврейского буржуазного национализма», обвиняющий Сланского и Бедржиха Геминдера, заведующего международным отделом ЦК, был направлен президенту Готвальду и министру национальной безопасности Ладиславу Коприве. Под давлением Копривы Готвальд дал согласие разрешить расследование по этому вопросу с целью выяснения фактов. Но он не снял своего прежнего запрета относительно прямых вопросов о Рудольфе Сланском. Другими словами, если арестованные говорили о Сланском, то их показания могли быть зафиксированы; но спрашивать их о Сланском запрещалось. С учетом того, что происходило в то время в тюрьмах Чехословакии, это указание было бесполезным.
В июле вмешался Сталин. Советский посол в Праге верноподданнически уведомил Сталина об имеющихся подозрениях относительно Сланского. Может быть, начав подозревать, что эти показательные процессы спровоцированы американской разведкой, Сталин в 20-х числах июля направил Готвальду шифрованную депешу: «Мы получили компрометирующий материал на тов. Сланского и Геминдера, – писал он. – Мы считаем, что этот материал недостаточен для того, чтобы выдвигать против них обвинение. Отсюда следует, что в Праге недостаточно серьезно отнеслись к этой работе, и поэтому мы решили отозвать Боярского (главного советского советника) в Москву».
Готвальд в тот же день ответил на это послание: «Я совершенно с Вами согласен, что на основании имеющегося материала невозможно обвинить упомянутых в нем товарищей, а еще меньше – сделать какие-то выводы. Этот материал вдвойне сомнителен, поскольку заявления исходят от осужденных преступников. Таково было мое впечатление, как только я узнал об этом деле».
Сталин пригласил Готвальда в Москву для немедленного совещания. Но чешский президент извинился, сославшись на плохое здоровье, и направил в Москву доверенного помощника – заместителя премьер-министра Алексея Чепичку. Данный вопрос подвергся всестороннему обсуждению на заседании советского политбюро в полном составе 23 июля. Чепичка рассказал, как развивалось следствие, каким образом на нем всплыли имена Сланского и Геминдера.
Сталин снова стал защищать их. «Это, возможно, провокация со стороны врага», – сказал он и привел примеры, как «честные члены партии были ложно обвинены арестованными. Чтобы не допустить использования результатов работы следственных органов врагом в своих интересах, необходимо, чтобы эти органы находились под постоянным и строгим контролем; это нужно и для того, чтобы предотвратить распространение настроений недоверия по отношению к руководящим деятелям». Вспышка интуиции позволила ему проникнуть в замысел операции «Раскол», но он все еще не понимал, что такая операция существует. Он отослал Чепичку обратно с письмом к Готвальду: «Мы полагаем, как и раньше, что заявления осужденных лиц, не подтвержденные доказательствами, не могут служить основой для обвинений работников, хорошо известных партии своей положительной работой. Поэтому Вы правы, что проявляете осторожность и не доверяете опытным преступникам в том, что касается товарищей Сланского и Геминдера».
Но Сланский не получил полной реабилитации. Сталин порекомендовал снять Сланского с поста генерального секретаря, потому что тот допустил ошибки, предоставив высокие посты «враждебным элементам». И снова Сталин был прав: Сланский стал слишком деспотичным генеральным секретарем; и, безусловно, с партийной точки зрения многие из назначений, сделанных им вопреки советам других, были ошибочными. В партии, как и в правительстве, не все обстояло гладко, и Сланский в большой мере нес за это ответственность. Готвальд немедленно согласился с «организационными мерами, которые Вы рекомендуете по делу тов. Сланского… Мы намерены дать ему пост в правительстве».
Интересно, что Готвальд изменил своему истинному мнению, выраженному в проекте ответа, который никогда не был отослан Сталину. В этом проекте он полностью был на стороне Сланского и критиковал самого себя. Данный факт показывает, что Готвальд был слаб и нерешителен. Сланский являлся его ближайшим другом внутри партийной иерархии. И тем не менее, когда надо было об этом написать самому Сталину, Готвальд предпочел не выступить в защиту друга.
Через несколько дней вся Чехословакия отмечала 50-летие Сланского. В газетах печатались статьи и письма, восхваляющие его. За заслуги в строительстве социализма он был награжден высшей чехословацкой наградой – орденом Клемента Готвальда. Но самым главным (хотя он об этом не знал) было то, что министр внутренних дел дал директиву следственным органам, в которой, ссылаясь на Сталина и Готвальда, запрещал задавать какие-либо прямые вопросы относительно Сланского.
В сентябре 1951 года Сланский лишился своего могущественного положения как секретаря партии; он все еще оставался членом политбюро и заместителем премьер-министра. ЦК партии, удовлетворенный самокритичностью Сланского, отмечал, что он «признал свои ошибки с большевистской искренностью».
(Любопытная переписка между Сталиным и Готвальдом опубликована в книге «Чешские политические процессы 1950-1954 гг.». Лондон. Макдональд. В этой книге Иржи Пеликаном представлена версия доклада о процессах, составленного в 1968 году чешской правительственной комиссией. Этот доклад был уничтожен до того, как мог быть опубликован в Праге.) Интересно, что известие о смещении Сланского было встречено с удовлетворением по всей стране. Те, кто был настроен враждебно к партии и страшился, по понятным причинам, Сланского, полагали, что увольнение самого главного сторонника твердой линии должно означать ослабление всей той машины террора, которую он создал. Члены партии, у которых он никогда не пользовался особой популярностью, также горячо одобряли принятое решение. Даже самым фанатичным из них было ясно, что коммунистическое правительство отнюдь не оказалось тем благом, на которое они рассчитывали. Экономику сотрясал один кризис за другим. Средний рабочий был настроен враждебно. Теперь, когда высшее руководство признало, что были допущены ошибки, и сняло с занимаемого поста человека, ответственного за них, страна вздохнула с надеждой, а престиж Готвальда вырос еще больше. Каждый знал, что Сланский был его другом и ближайшим соратником. Но дружба не может помешать решениям, принимаемым честным правительством.
По оценке Даллеса, вмешательство Сталина не было характерным, к тому же оно натолкнулось на операцию, развивавшуюся успешно. Оно не могло остановить хода операции, поскольку сотрудники службы безопасности, вовлеченные в нее, в первую очередь западногерманский агент, игнорировали приказ и продолжали допрашивать своих арестованных о Сланском.
В августе, за месяц до смещения Сланского, эти люди решили, что у них есть достаточно доказательств против Сланского, оправдывающих их неподчинение приказам. Они вырвали у Карела Шваба, бывшего главы службы безопасности и заместителя министра внутренних дел, уже находившегося в тюрьме несколько месяцев, заявление, разоблачающее Сланского в шпионаже. Президент Готвальд отнесся к этому докладу с полной серьезностью и отказался от своих возражений против постановки на следствии прямых вопросов относительно Сланского.
