Из джунглей раздался визгливый крик тукана, а потом Жуан услышал доносившееся из кабины мурлыкание Чен-Лу. Интересно, о чем он говорит, когда я здесь, подумал Жуан.

Он поднял голову и увидел, что речной поворот был значительно шире, чем он ожидал, и течение уносило аэрокар в сторону от скалы. Но никакой радости это обстоятельство Жуану не принесло – река может унести аэрокар на сотню километров прочь, а затем, сделав петлю, вернуть в точку, которая находится в километре от его нынешнего положения.

Голос Рин раздался неожиданно громко, и слова ее ясно прозвучали во влажном воздухе:

– Вы – сукин сын!

– Предки не играют никакой роли в моей стране, Рин, – ответил Чен-Лу.

Насос высасывал воду с хлюпаньем, и в этом звуке утонули слова Рин. Закрыв отверстие клапана, Жуан вернулся в кабину аэрокара.

Рин сидела, сложив руки и глядя перед собой. Красные пятна на шее свидетельствовали о том, что она в ярости. Жуан пристроил насос в углу рядом с люком и посмотрел на китайца.

– В поплавке была вода, – заявил тот с невинным видом. – Я ее слышал.

Еще бы ты не слышал, подумал Жуан. В какую игру вы играете, доктор Трэвис Хантингтон Чен-Лу? Вы это делаете от скуки? Издеваетесь над людьми, желая развлечься? Или там кроется нечто более серьезное? Жуан устроился в своем кресле.

Аэрокар, пританцовывая на ряби, образованной водоворотами, развернулся носом вниз по течению, туда, где пучок солнечных лучей, пробив облака, упал на поверхность воды. Вскоре тучи разошлись, и показались широкие полосы синего неба.

– А вот и солнце, – сказала Рин. – Старое доброе солнце, в нем у нас уже нет нужды.

В чем у Рин появилась нужда, так это в мужской поддержке, которую она и получила, положив голову Жуану на плечо.

– Будет страшно жарко, – прошептала она.

– Если вы хотите остаться вдвоем, – усмехнулся Чен-Лу, – то я выйду.

– Не обращай внимания, – посоветовала Рин.

Не обращать внимания? А имею ли я право, подумал Жуан. Или в этом ее цель – заставить меня не обращать на Чен-Лу никакого внимания?

Волосы Рин пахли мускусом, и этот запах лишал Жуана способности соображать. Он глубоко вздохнул и покачал головой. Что же это за женщина, это вечно меняющееся, словно ртуть, существо?

– У тебя было много девушек? – спросила Рин.

Ее слова пробудили обрывки воспоминаний, которые молнией пронеслись в сознании: лукавство в карих глазах… глаза, глаза, глаза… Такие разные и такие похожие. И роскошные фигуры в тесных одеждах или на белоснежных простынях, теплые под его ладонями.

– И была какая-нибудь одна, особенная? – не унималась Рин.

А Чен-Лу не вполне понимал, зачем Рин это делает. Ищет самооправдания, причины, чтобы поступить с бразильцем так, как велел он, Чен-Лу?

– Я был очень занят, – произнес Жуан.

– Кто же спорит?

– Что ты хочешь узнать?

– Там была девушка, в Зеленой зоне… спелая, как плод манго. Она тебе нравится?

Жуан пожал плечами, но Рин не шелохнулась. Лежа на его плече, она смотрела вверх, на линию его нижней челюсти, лишенной растительности. В нем течет индейская кровь. Никакой бороды – индейская кровь.

– Она красивая? – продолжила Рин.

– Есть много красивых женщин.

– Она из тех – смуглокожих, с полной грудью, верно? Ты с ней спал?

А Жуан подумал: что она имеет в виду? Что мы трахаемся со всеми без разбора?

– Ты джентльмен, – усмехнулась Рин. – Джентльмены на подобные вопросы не отвечают.

И, отодвинувшись от Жуана, она забилась в уголок своего кресла, злясь на весь мир и не понимая, зачем она это сделала. Просто решила поиздеваться над собой? Или она действительно хочет этого Жуана Мартино взять себе на веки вечные, пока смерть их не разлучит? Черт бы его побрал!

– Во многих семьях здесь установлены весьма строгие правила для женщин, – сказал Чен-Лу. – Вполне викторианские.

– Вы можете вести себя, как человек, Трэвис? – поморщилась Рин. – Хотя бы раз в десять лет?

– Замолчите! – рявкнул китаец, удивленный и раздосадованный. Вот стерва! Кто дал ей право так говорить с ним?

Вот оно что, подумал Жуан. Рин наступила ему на больную мозоль!

– Кто сделал вас таким, Трэвис? – произнесла она.

Но Чен-Лу уже успокоился.

– У вас острый язычок, Рин, – заметил он. – Жаль только, что ум ваш за ним не поспевает.

– Просто мой ум не соответствует вашим стандартам, – парировала она и улыбнулась Жуану.

Но Жуан в их словах уловил тщательно скрываемую грусть и вспомнил Виеро, Падре, который таким торжественным тоном говорил, проповедуя: «Человек скорбит о своей жизни, потому что рожден одиноким; он оторван от того, кто его создал. Однако, как бы вы ни ненавидели жизнь, вы ее же и любите. Жизнь – это котел; там кипит все, ради чего мы живем, и, припадая к этому котлу, мы пьем жизнь. Но как же болят после этого наши обожженные губы!»

Жуан притянул Рин к себе и поцеловал, крепко обняв за плечи. Ее губы ответили на поцелуй после коротких колебаний – горячие, трепещущие. И тут же, отодвинувшись от нее, Жуан сел, прижавшись спиной к креслу.

Восстановив дыхание, Рин удивленно спросила:

– Ну, и что это было?

– В каждом из нас живет небольшое животное, – ответил Жуан.

Чен-Лу размышлял: Он что, меня защищает? Я не нуждаюсь в его помощи.

Но Рин рассмеялась, развеяв злость китайца. После этого она протянула руку и, погладив Жуана по щеке, воскликнула:

– Как же ты прав!

А Чен-Лу подумал: Она просто выполняет свою работу. Причем на «отлично». Филигранное искусство. Жаль, если мне придется ее убить.

Какие же они мастера нагружать себя всякими пустяками, думал мозг. Даже перед лицом смертельной опасности спорят, занимаются любовью и изрекают банальности.

Преодолевая дождь и жару, которые сменяли друг друга по ту сторону входа в пещеру, являлись с сообщениями курьеры. Теперь, когда сомнения исчезли, а главное решение принято, все команды отдавались четко и ясно, без колебаний:

– Поймать или убить человеческие существа, плывущие по реке. В случае их смерти сохранить головы, поддерживая в них жизнь.

Тем не менее сообщения продолжали поступать, поскольку мозг приказал передавать ему все, о чем говорили люди.

Они так много рассуждали о Боге! Но возможно ли существование этой сверхсущности?

И мозг принялся размышлять. Да, действительно, в свершениях людей есть некое величие, которое никак не вяжется с пустячностью их повседневных забот и поступков. А может, их повседневность есть некий код? Но это верно лишь в том случае, если в пустяках, какими они заняты, да и в самих разговорах о Боге содержания скрыто гораздо больше, чем заметно на поверхности.

Мозг начал свою карьеру в сфере логики как атеист-прагматик. Но теперь сомнения стали вторгаться в его калькуляции, а их он относил к эмоциям.

Однако этих людей нужно остановить, думал мозг. Какими бы ни были издержки. Дело слишком серьезное. Нельзя принимать во внимание и то, насколько интересна и даже симпатична ему эта троица. И, если они погибнут, мозг попытается почувствовать, что это такое – скорбь и печаль.

Рин казалось, будто их аэрокар плавает в самом центре большого медного таза, наполненного расплавленным солнцем. Кабина превратилась во влажный ад. Пот покрывал лицо и тело, а запах тел смешивался с всепроникающим запахом плесени. Духота убивала способность думать и воспринимать, хотя и воспринимать было нечего – с берегов не доносилось ни шороха, ни крика животного или птицы.

Лишь изредка их путь пересекало летящее насекомое, напоминая, что за ними неустанно следят.

О, если бы не было этих тварей! Чертовы насекомые! И эта жара – проклятая жара!

Почти в истерике Рин закричала:

– Разве нельзя что-нибудь сделать? – И принялась сотрясаться в пароксизме безумного смеха.

Жуан схватил ее за плечи и держал, пока смех не перешел в рыдания.