Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Глава третья

– Когда кто-то пукает, это и в самом деле так смешно, Бэа?

– О, салют, папа!

– Что это за приветствие?

– Просто приветствие – и все. Вау, папа, как приятно тебя слышать! Сколько уже прошло? Целых три часа с тех пор, как ты последний раз звонил.

– Приятно, когда ты говоришь как любящая дочь, а не какой-нибудь неумытый поросенок. Твоя дорогая мама уже вернулась домой после очередного дня своей новой жизни?

– Да, она дома.

– И она привела с собой этого очаровательного Лоуренса, да? – Он не может удержаться от сарказма, за который сам себя ненавидит. Что ж, такой уж он человек и не собирается за это извиняться. Так что он продолжает насмехаться, отчего все становится только хуже. – Лоуренс, – произносит он, растягивая гласные. – Лоуренс Аравийский… Нет, Гениталийский.

– Ты просто помешанный. Ты когда-нибудь перестанешь говорить о покрое его штанов? – со скукой вздыхает она.

Джастин сбрасывает с себя колючее одеяло. Оно под стать тому дешевому дублинскому отелю, в котором он остановился.

– Серьезно, Бэа, посмотри сама в следующий раз, когда он будет рядом. Штаны всегда ему слишком узки – то, что он там носит, в штанах не помещается. Это же патология какая-то, она должна иметь специальное научное название, клянусь! Что-нибудь, заканчивающееся на – мегалия. – Яйцемегалия. – И вообще, в этой дыре всего четыре телевизионных канала, один из которых на языке, которого я даже не понимаю. На нем говорят так, будто пытаются прочистить горло после порции той ужасной курицы в вине, которую готовит твоя мать. А в моем чудесном доме в Чикаго у меня было больше двухсот каналов. – Членомегалия. Придуркомегалия. Ха!

– Из которых ты не смотрел ни один.

– Но у человека должен быть выбор – не смотреть эти слезоточивые каналы, посвященные ремонту дома, и музыкальные каналы, где пляшут голые женщины.

– Я понимаю, что человек переживает сильное потрясение, папа. Это, наверное, очень тяжело для взрослого мужчины. А мне, как ты помнишь, в шестнадцать лет пришлось привыкать к такому огромному изменению в жизни, как развод родителей и переезд из Чикаго в Лондон, что, разумеется, прошло совершенно безболезненно.

– У тебя теперь два дома, и ты получаешь в два раза больше подарков, на что тебе сетовать? – ворчит он. – И это была твоя идея.

– Моей идеей была школа балета в Лондоне, а не окончание вашего брака!

– А-а, школа балета! Я думал, ты говоришь: «Заканчивайте это». Я ошибся. Выходит, мы должны переехать обратно в Чикаго и снова сойтись?

– Не-а.

Он слышит улыбку в ее голосе и понимает, что все в порядке.

– И ты ведь не считаешь, что я мог остаться в Чикаго, когда ты перебралась на другой край света? – спрашивает он.

– Но сейчас мы с тобой в разных странах, папа! – смеется она.

– Ирландия – это всего лишь поездка по работе. Я вернусь в Лондон через несколько дней. Правда, Бэа, больше никуда меня не тянет, – уверяет он ее.

Разве что перебраться в хороший пятизвездочный отель.

– Мы с Питером подумываем начать жить вместе, – говорит она как бы между прочим.

– Ты не ответила на мой вопрос, – говорит он, не обращая внимания на ее последнюю реплику. – Неужели звук выпускаемых газов настолько забавен, чтобы заставить людей потерять интерес к какому-нибудь невероятному шедевру мирового искусства?

– Надо понимать, ты не хочешь говорить о том, что я стану жить с Питером?

– Ты еще ребенок. Помнишь свой игрушечный домик? Я его сохранил. Вот в него вы с Питером можете въехать. Я поставлю его в гостиной, будет очень мило и удобно.

– Мне восемнадцать. Я уже больше не ребенок. Я целых два года живу одна вдали от дома.

– Одна ты жила только год. Твоя мать бросила меня на второй год, чтобы приехать к тебе, если я не ошибаюсь.

– Вы с мамой познакомились, когда были в моем возрасте.

– И не дожили счастливо до глубокой старости. Перестань подражать нам и напиши свою собственную сказку.

– Я бы написала, если бы мой чрезмерно заботливый отец не пытался вмешиваться со своей собственной версией того, как должен развиваться сюжет. – Бэа вздыхает и переводит разговор на более безопасную тему. – И что это у тебя за легкомысленные студенты? Я думала, ты занимаешься аспирантами, которые решили выбрать твой скучный предмет. Хотя зачем это кому-то нужно – выше моего понимания. Те лекции, которые ты мне читаешь о Питере, достаточно скучные, а я его люблю.

Любишь! Не обращай внимания, и она забудет, что это сказала.

– Это не было бы выше твоего понимания, если б ты побывала на моих занятиях. Я действительно веду семинары для аспирантов, но, кроме того, меня попросили в течение года читать лекции первокурсникам. Я подписал договор, о котором, возможно, буду потом жалеть, но что поделать! Что же до моей постоянной работы и более срочных дел, я планирую организовать в Национальной галерее выставку, посвященную живописи фламандских мастеров семнадцатого века. Ты должна на нее сходить.

– Нет, спасибо.

– Ну, надеюсь, что аспиранты через несколько месяцев станут больше ценить мой труд и сходят в галерею.

– Знаешь, твои первокурсники, может, и смеются над глупыми шутками, но я уверена, что не меньше четверти из них сдали кровь.

– Они сделали это только потому, что слышали, что после этого получат бесплатный батончик «Кит-Кэт», – фыркает он, копаясь в полупустом мини-баре. – Ты сердишься на меня за то, что я не сдал кровь?

– Я думаю, подвести ту женщину было с твоей стороны засранством.

– Не употребляй слово «засранство», Бэа. И вообще, кто тебе сказал, что я ее подвел?

– Дядя Эл.

– Дядя Эл – засранец. И вот еще что, дорогая. Знаешь, что добрая доктор сказала сегодня о сдаче крови? – Джастин пытается оторвать фольгу, закрывающую верх коробки чипсов «Принглз».

– Что? – Бэа зевает.

– Что сдача крови – процесс анонимный. Понимаешь? Анонимный. Так какой же смысл спасать чью-то жизнь, если реципиент даже не будет знать, что именно ты его спас?

– Папа!

– Что? Давай же, Бэа. Соври мне и скажи, что ты бы не хотела получить букет цветов за то, что спасла чью-то жизнь. – Бэа протестует, но он продолжает: – Или не букет цветов, а маленькую корзинку этих… как ты их называешь? Ну, этих маффинов, которые ты так любишь, с кокосом…

– С корицей! – смеется она, наконец уступая.

– Маленькая корзинка кексиков с корицей перед твоей входной дверью с записочкой внутри, на которой написано: «Спасибо, Бэа, за то, что спасла мне жизнь. Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, например забрать одежду из химчистки или чтобы тебе доставляли газеты и кофе каждое утро к двери, машина с шофером для твоего личного пользования или билеты в первый ряд на оперу…» – о, этот список можно продолжать до бесконечности! – Он оставляет попытки оторвать пленку, берет штопор и старается ее проткнуть. – Это могло бы стать чем-то вроде той китайской традиции, ну, знаешь, когда тот, кому ты спас жизнь, считает себя навеки обязанным. Как мило, если на свете существует человек, который каждый день идет за тобой следом, ловит вылетающие из окон рояли, не давая им упасть тебе на голову, и все такое прочее.

Бэа спрашивает с сомнением:

– Надеюсь, ты шутишь?

– Да, конечно, шучу. – Джастин корчит рожу. – Рояль обязательно убил бы спасенного, и это было бы несправедливо.

В конце концов он открывает «Принглз» и швыряет штопор через всю комнату. Тот попадает в стекло в верхней части мини-бара, и оно разбивается.

– Что это было?

– Уборка номеров, – врет он. – Ты думаешь, я эгоист, да?

– Папа, ты полностью поменял свою жизнь, оставил отличную работу и хорошую квартиру и улетел за тысячи миль в другую страну, только чтобы быть рядом со мной. Конечно, я не считаю тебя эгоистом.

Джастин улыбается и кладет в рот несколько чипсов.

– Однако если ты не шутил насчет корзинки с маффинами, тогда ты точно эгоист. И если бы в моем колледже проходила неделя «Кровь для жизни», я бы приняла в ней участие. Но у тебя еще есть возможность наверстать упущенное.

4
{"b":"213835","o":1}