Перевод С.Россовской

Началось все это после экзаменов за курс начальной школы. Вместо того чтобы сразу же отправиться домой, я остался в городе — подзаработать. По правде сказать, это было мое первое настоящее знакомство с городом, поэтому я послал домой письмо, где писал о своих намерениях, и с тревогой ждал ответа. Беко и я должны были жить в небольшой комнатушке в доме его дяди. Комната эта размерами и формой скорее походила на гроб, но выбирать не приходилось. Работу мы нашли на почте — сортировали корреспонденцию. Уже и не помню точно, какое жалованье нам положили. Странно, но точной суммы не помню. По-моему, около двенадцати фунтов. А может быть, и все четырнадцать, но после вычетов оставалось чуть больше двенадцати. Помню только цифру двенадцать. Беко сказал мне, что дядюшка не собирался с нас брать деньги за комнату, более того, он приказал жене кормить нас бесплатно три раза в день. Это было, конечно, очень мило с его стороны. Знаете почему? Потому что другие непременно заставили бы платить, да еще сказали бы, что впоследствии это нам пригодится — научимся правильно распределять свои деньги. Правда, вскоре мы убедились, что жена дядюшки и в мыслях не держала кормить нас за здорово живешь. И недели не прошло, как она заявила, что хорошо было бы, если бы и мы чем-нибудь помогали семье. Нет, не вносить деньги за еду, а просто помочь. Мы с Беко сошлись на том, что каждый будет давать по три фунта в месяц. И еще мы решили, что не стоит рассказывать об этом дядюшке, не стоит жаловаться на хозяйку и нарушать семейный покой. Кроме того, зная характер матери Беко, мы опасались, что за жалобы она задаст ему перца. Мать у Беко — торговка, нрав у нее суровый. Она может ни за что отколошматить его, а потом похвастать на рынке среди товарок, что отлупила здоровенного сына, который пять лет проучился в школе.

Итак, трех фунтов как не бывало. А потом еще эта курточка. Я имею в виду школьную куртку, которую мне хотелось купить. Стоила она ровно десять фунтов, а отец недвусмысленно дал мне понять, что считает свой долг дать сыну образование выполненным, потому что платил за мое обучение до последнего класса начальной школы. Как же я мог обратиться к нему с просьбой о школьной куртке? Поэтому я решил откладывать ежемесячно четыре фунта на ее покупку. Работать нам предстояло три месяца — летние каникулы были длинные. И мне, и Беко хотелось продолжать свое обучение, куртка была просто необходима. И вот, вооружившись карандашом и бумагой, вычтя из общей суммы деньги на карманные расходы, я подсчитал, что у меня останется еще два фунта, если я буду каждый месяц откладывать себе на куртку по четыре фунта. А потом я надеялся, что буду получать стипендию.

Я помнил, что говорила мне мать. Как-то раз она сказала, что после первой получки я обязательно должен принести хоть сколько-нибудь денег домой. На них купят вина или чего-нибудь покрепче и сделают подношение духам предков, чтобы те благословили мое вступление в самостоятельную жизнь. Поэтому в первую же субботу, после получки, я отправился на автобусную станцию и занял место в «Бесхвостом звере»[9]. «Зверь» этот только назывался автобусом, на самом же деле это был старенький грузовичок со скамейками для пассажиров вдоль бортов. Владельцем и одновременно водителем его был Анан, родом из нашей деревни.

Я был убежден, что деньги, которые я привезу, следует отдать матери. Можете себе представить, каково было мое состояние, когда мама сказала мне по приезде, чтобы я лучше отдал их отцу. Я решил, что дам родителям четыре фунта (четыре — на куртку, три я отдал за еду, а один фунт оставил на расходы в городе). И вот, когда я протянул деньги матери, она расплакалась.

— О-хо-хошеньки, наконец-то и мать за человека признали. Я и думать не могла, что такой день настанет. Появился-таки и у меня кормилец и поилец… — Вы, конечно, знаете, как может заголосить, запричитать женщина, когда ее чем-нибудь проймешь. Мать даже на колени бухнулась, воздавая всевышнему за его доброту… Но денег моих она не взяла.

— Отдай их отцу. Он купит бутылку джина и окропит могилы предков. А потом я попрошу у него шиллингов десять, чтобы купить ямса и яиц на воскресенье.

— Да ведь бутылка джина стоит без малого три фунта, — вырвалось у меня.

— Послушай, сынок, ничего не случится, если отец из твоей получки изведет три фунта. Ровным счетом ничего. Тогда и люди не станут судачить, будто бы ты из своей первой получки ничего не дал родителям.

— Но, мама, я еще и работать не начал по-настоящему.

— Как это?

— Я успешно сдал экзамены за начальную школу. И если меня примут, я буду снова учиться, уже в средней школе.

— А не ты ли говорил, что будешь учиться всего пять лет?

— Да, я говорил, мама, но правительство призывает тех, кто хорошо сдал экзамены, продолжать обучение.

— И правительство будет платить за это?

— Да.

— Что ж, тогда хорошо. Потому что отец-то точно больше за тебя платить не будет. Ну а эти деньги ты отдашь отцу. Ведь люди не знают, что ты будешь учиться дальше, как сказал мне. Все, что они знают — ты начал работать.

Черт подери! Не представлял я, что все так получится с деньгами… Наступило воскресенье. Мама приготовила мою любимую еду — ото[10] с ямсом и пальмовым маслом. Потом я попрощался с родичами, и мать пошла провожать меня до шоссе, связывавшем нашу деревню с городом. «Бесхвостый зверь» развозил людей только по будням, и ждать его было бессмысленно.

Здесь, на шоссе, и закончился наш разговор о деньгах. Мама полагала, что было бы хорошо, если бы я продолжал присылать немного отцу, пока я работаю.

— Почему отцу? — спросил я.

— Ты ведь знаешь, как он старался, чтобы ты учился в школе. И если ты будешь присылать ему немного денег, то не только выкажешь свою благодарность, но и поможешь платить за то, чтобы учились твои сестры. Конечно, лучше бы присылать по пять фунтов, — продолжала мать, — но в этот раз ты отдал отцу четыре, и никто не будет в претензии, если мы и впредь будем получать по четыре фунта.

— А сколько же присылать тебе, мама?

— Мне? — спросила она растерянно. — Зачем же мне? Мне твои деньги не нужны. Мне надо лишь, чтобы тебе хорошо и счастливо жилось и чтобы о тебе никогда не говорили плохого. Неужели ты мог подумать, что я стану просить денег для себя? Помоги своему отцу, и этого будет вполне достаточно. Обещай, что так и будет, Кофи!

— Так и будет, — повторил я как попугай. Настроение у меня в тот день было тоскливое. Я не мог понять нескольких вещей. Во-первых, чьим ребенком я был? Почему я должен платить отцу за школу? Пусть он даже называет ее «колледжем», это роли не играет. Кроме того, ведь он вносил лишь половину платы за учение, а другую половину — профсоюз, членом которого он состоял. А учебники? «Не в прошлом ли году я покупал тебе словарь?» — спрашивал, бывало, отец, когда я просил у него денег на новые учебники. А еда, которую мне приходилось подкупать, чтобы избежать голодной смерти, сидя на школьном пайке? «Да этой фасолью можно дюжину ребят прокормить!» — ворчал отец. Одно утешение — что отцы почти у всех ребят были такие же. А битва, которая разгоралась между ним и мной в начале каждого учебного года? Однажды, когда мать думала, что меня нет дома, она рассказала тетке, как отец переживает, как плачется над каждой копейкой, которой суждено покинуть его карман. Что и говорить, не очень-то сладко было быть его сыном! Ну и понятно, я здорово разъярился, хотя и не показал этого, когда мать завела разговор о том, чтобы я высылал отцу деньги. Да и не в деньгах дело, а в том, что именно он должен получать их.

Когда я начал работать, я мечтал хоть чем-нибудь помочь матери. Я был ее третьим ребенком. Двое моих старших братьев были уже самостоятельными людьми, работали, но у них были собственные семьи, и им было не до нас. Две сестренки и еще один брат были младше меня. Отец платил за их обучение, давал матери немного денег, но все время ворчал и жаловался на свою бедность. Те три фунта, которые он вручал матери ежемесячно, не могли покрыть всех расходов. Мать торговала вразнос, но даже по внешности она мало чем напоминала рыночную торговку, вроде матушки Беко — толстой, крикливой, здоровой. В деревне все и всегда продается в рассрочку, и деньги всегда платят такими маленькими частями, что маме, у которой на шее висело четверо детей, приходилось тратить все, до последнего пенни. Какой уж тут доход! У нее была любимая поговорка, которую она сама и придумала: «Одежды продашь на слона, а денег получишь от земляной блохи». Конечно, тем, что я учился в школе, я был обязан своей матери и именно ей хотел помочь.