— Старик потерял брата, а вы не хотите признать за ним право на вполне естественное желание быть на людях! — воскликнул Грачик. — Разве вы не понимаете, как тяжело в таких случаях одиночество? Очень тяжело!

— По-твоему, у него есть основание бояться призрака Эдварда?

— С какой стати он стал бы его бояться?

— Значит, ты этого не думаешь?

— Конечно, нет!

— А уж я-то хотел было порадоваться тому, что у тебя есть решение, — с усмешкой сказал Кручинин и взялся за ручку двери у подъезда «Гранд отеля».

Как только дверь номера затворилась и друзья остались одни, Грачик увидел перед собой другого Кручинина — того, который покорил его в дни первого знакомства, — спокойного человека, столь же скупого на слова, сколь ясного и точного в суждениях.

— Дай сюда клеенку, — сказал он так просто, как будто не отвлекался ни на минуту от того, что делал на «Анне».

Грачик бережно расстелил клеенку на подоконнике. Кручинин достал кастет, осторожно освободил его от бумаги и положил на клеенку рядом с едва заметным следом руки. Посыпал то и другое тальком. Подул. Побеленные приставшим тальком следы стали хорошо видны на клеенке. Но тальк не хотел приставать к хромированной поверхности кастета. Стоило Грачику подуть, как порошок весь слетал. Грачик решил, что линии и так достаточно хорошо видны, и принялся за их изучение.

В результате тщательной работы он смог остановить, что отпечаток на клеенке оставлен левой рукой, на кастете — правой. Версия Кручинина о том, что, нанося удар по голове шкипера, преступник был отделен от него столом и, чтобы дотянуться до жертвы, должен опереться на стол, получила первое подтверждение. Вторым важным обстоятельством было то, что нанести удар на таком расстоянии мог человек большого роста.

— Кого из обладателей такого роста ты мог бы взять под подозрение? — спросил Грачика Кручинин.

Грачику не нужно было долго думать, что бы с грустью ответить вопросом на вопрос:

— Оле Ансен?

По-видимому, удовлетворенный этим, Кручинин продолжал свои размышления вслух:

— Удар нанесен один и такой силы, что шкипер был, по-видимому, убит на месте. Кто из окружающих шкипера обладал такой физической силой?

И Грачик снова должен был сказать:

— Оле Ансен.

— Что нам остается сделать, чтобы окончательно убедиться в его виновности?

— А что остается! Пожалуйста: идентифицировать его личность по отпечаткам на клеенке и на кастете.

— А как мы установим интересующее нас обстоятельство? Есть у нас какой-либо предмет, носящий отпечатки пальцев Ансена? — спросил Кручинин.

— По-моему, нет.

— Посмотрим, — ответил Кручинин и пошел к хозяйке гостиницы.

Через десять минут он вернулся с объемистым рюкзаком.

— Узнаешь?

Грачик ответил отрицательно.

— Ай-ай, — укоризненно произнес Кручинин. — Сколько раз из этого мешка доставался кофейник, в котором Оле варил нам кофе. Сколько раз ты сам лазил сюда за консервами, галетами и прочими радостями походной жизни, пока мы шли сюда.

— Так это его мешок? Как он очутился вас?

— На «Анне» этого мешка не было. Значит, Оле не брал его на судно. Не мог же он потом, убегая от правосудия, зайти за ним отель.

Они принялись разглядывать все, что было в мешке. Там имелся ассортимент самых разнообразных походных вещей — от фуфайки до бритвенного прибора. Никелированную коробочку с бритвой Кручинин осмотрел особенно внимательно.

— Когда человек, побрившись в походных условиях, укладывает бритву, трудно требовать, чтобы его пальцы были совершенно сухи. А след влажного пальца рано или поздно заставляет поверхность металла коррозировать… Вот тут что-то подходящее уже есть. Правда, не все пять пальцев, но и по двум мы кое-что можем сказать.

Кручинин вынул лупу и принялся за изучение виднеющейся на поверхности коробочки мутной сетки штрихов.

Наблюдая друга, Грачик мог сказать, что осмотр его не удовлетворяет. Он вертел коробку и так и сяк. Наконец сказал:

— Этой бритвой пользовался еще кто-то, кроме Оле, и именно этот «кто-то» оставил нам свою визитную карточку, либо…

Отложив бритву, он принялся за осмотр других предметов. По тому, с какой досадой он отбрасывал их один за другим, Грачик понимал, что нужные следы не находятся. Но тут посчастливилось ему самому. Он с торжеством протянул Кручинину старую походную сковородку: на ее закоптелой поверхности ясно виднелись отпечатки нескольких пальцев. Это могли быть только отпечатки одного из друзей или следы пальцев Оле.

Кручинин бережно взял сковородку.

— Даже заранее, по размеру этой лапы, можно сказать, что она принадлежит твоему любимцу, — сказал он с уверенностью и принялся за обработку изображений следов, чтобы их можно было сличить со следами, оставленными на кастете и на клеенке.

Нередко приходилось Грачику видывать Кручинина в затруднении, но почти никогда не мог он отметить на его лице выражения такой досады, как в этот момент. Объяснения были излишни — отпечатки не сошлись.

Так как ни у Кручинина, ни у Грачика не было сомнений в том, что на сковородке они нашли отпечатки пальцев Оле, то становился очевидным, что кастет и клеенка носили чьи-то иные оттиски — не Оле. Вздох облегчения вырвался из груди Грачика, но Кручинин насмешливо поглядел на него:

— Рано, Сурен, слишком рано! — с дружеской укоризной сказал Кручинин. — Когда, на конец, я приучу тебя к тому, что не следует столь громогласно и с такой самоуверенностью делать заключения.

— Кажется, я молчал, — заметил Грачик.

— Ах, Сурен Тигранович, а ваш более выразительный вздох? Разве он не выдал что было у тебя на уме? Право, не стой только в присутствии других…

— Тут нет никого, кроме вас.

— Но я-то ведь не ты. А выражать, да еще столь громко свои эмоции не следует даже один на один с самим собой. В особенности, когда эти эмоции преждевременны. И вообще ты должен иметь в виду, что преждевременная радость столь же вредна, как и преждевременное разочарование: они размагничиваю волю к продолжению поисков.

— А как их отличить: преждевременны они и своевременны?

— А ты пережди малость, проверь свои ощущения, убедись в выводах не сердцем, а рассудком.

— Ох, Нил Платонович, джан! Всегда рассудок и только рассудок! А как хочется иногда пожить и сердцем. Поверьте мне, друг, сердце не худший судья, чем мозг.

— Нет, братец, не в наших делах.

— Значит, вы отрицаете…

Кручинин рассмеялся и не дал Грачику договорить:

— Нет, нет! Только не нужно темы о чувствах, об интуиции и прочем. Ведь условились жить по доброй пословице: семь раз отмерь? Вот ты и мерь теперь: сошлось, не сошлось…

— Любит, не любит, плюнет, поцелует… — насмешливо огрызнулся Грачик.

— Нет, брат, мы не цыгане. — Кручинин похлопал себя по лбу. — Ты вот этим местом должен отмерять. Вот и отмеряй, что может означать несходство этих следов.

Это звучало как предостережение. Грачик отлично понимал, что преступнику иногда удается самыми ловкими ходами запутать свои следы.

— Если согласиться с фактами и допустить, что Оле невиновен, — продолжал Кручинин, — то нужно найти другого убийцу. Он должен быть такого же большого роста.

— Пастор! — вырвалось у Грачика.

Он готов был пожалеть об этом восклицании, но Кручинин одобрительно глядел на него, ожидая продолжения.

— И… кассир Хеккерт, — сказал Грачик, — он почти так же велик. Правда, он ходит согнувшись, но… если его выпрямить…

— То он сможет через стол дотянуться жертвы?

— Да… Уж если разбирать все вариант так разбирать.

— Конечно, — согласился Кручинин. — Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик тоже силен, как Оле?

— Может быть, и не так силен, но слабеньким я бы его не назвал. В нем чувствуется большая сила, настоящая сила.

— Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба эти субъекта?

— Скорее кассир, чем пастор, — в раздумье сказал Грачик.