Человек в черном приблизился ко мне.

– Опасно обвинять аристократа и императорского посла.

В его голосе не было угрозы. Только исключительно констатация факта.

– Опасно скрывать правду, словно она прокаженная шлюха, – сказал я.

К моему удивлению, он усмехнулся уголками губ. В пустых глазах блеснула искорка.

– Граф Фрагенштайн уже не в нашей власти, – сказал он. – Вчера с ним произошел несчастный случай. Граф утонул в реке.

– И тела не нашли, верно? – спросил я, поразмыслив.

– Это река с быстрым течением и илистым дном. Что-нибудь еще?

Он даже не стал ждать ответа и быстрым шагом направился к моему арестанту. Из тени вышли двое других мужчин (и как я мог не заметить их раньше?), двинулись за ним. Были одеты в такие же черные кафтаны и черные плащи. Являлись ли инквизиторами? Я не видел на них серебряного сломанного распятия – знака нашей профессии. Но ведь и я нечасто надеваю официальную форму функционера Святого Официума.

Я мог быть уверен лишь в одном. В монастыре Амшилас набожные монахи выдавят из Гриффо Фрагенштайна каждую мыслишку, все его знания, до последней крупицы. Он станет распахнутой книгой со страницами, полными хвалебных гимнов Богу. Будет умирать, зная, что мрачное знание, которое изучал, поможет Слугам Божьим находить, узнавать и карать отступников – таких, как и он сам.

Минула неделя с того дня, как я прибыл в Регенвальд. И настало время прощаний. Я получил плату от благодарного Матиаса Клингбайля и приготовился к путешествию. Когда выводил коня из конюшни, почувствовал тошнотворную вонь – словно от гниющего тела. Повернулся и увидел шаркающего в мою сторону Захарию. Он выглядел пугающе не только оттого, что часть лица его была изодрана старыми шрамами (работа прекрасной Паулины), но и из-за огромной, едва-едва зажившей раны, что шла от угла глаза до подбородка и уничтожила всю щеку. Я знал, что всегда, вспомнив о нем, припомню и роящихся в ране мушиных личинок, которые выгрызали из его тела мертвую ткань. Но более всего я был удивлен, что он так быстро встал на ноги. Двигался все еще с трудом, но по всему было видно, что у него железный организм.

– Чего тебе, парень? – спросил я.

– Пойду с тобой.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– А зачем мне оставаться? – ответил он вопросом на вопрос. – А тебе пригожусь…

По правде говоря, будущее Захарии в Равенсбурге вряд ли было бы таким уж беззаботным.

– А отец?

– Я ему только помешаю, – буркнул он. – Пусть лучше люди обо мне забудут. Я попросил его о двух конях, деньжатах, сабле, – хлопнул он себя по бедру, – и одежде.

И все…

– Ну раз так… – Я пожал плечами. – Будь у ворот, когда прозвонят на вечерню.

– Спасибо, Мордимер, – сказал он, а во взгляде его я заметил искреннюю благодарность. – Ты не пожалеешь об этом.

Ветер подул в мою сторону, и смрад, бьющий от Клингбайля, едва не парализовал мои ноздри. Я даже отшатнулся.

– Уже жалею, – пробормотал, но так тихо, что он почти наверняка не услышал.

– Здравствуй, – сказал я, входя в кабинет Хайнриха Поммеля.

Тот без слов указал мне в кресло.

– Натворил ты дел, Мордимер, – сказал, даже не тратя сил на вступительные слова.

– Я установил истину.

– Да-а-а, установил истину. И что мы благодаря этому получили?

– Что мы получили? Истину! Этого мало? Ну а кроме того, малое вознаграждение. – Я положил на стол толстый мешочек, наполненный золотом.

– Забери его, – сказал Поммель измученным голосом. – Я решил отпустить тебя, Мордимер, на неопределенное время. Решил также написать письмо Его Преосвященству с просьбой принять тебя в число инквизиторов, лицензированных в Хез-хезроне.

– Вышвыриваешь за то, что я оказался слишком проницательным, да? Слишком честным?

– Не вышвыриваю. – Он взвесил в руке мешочек и бросил его мне на колени. – Это прекрасный аванс, Мордимер. Ну и я думаю, что так для нас всех будет лучше.

– Почему? – спросил я расстроенно. Отложил кошель на столешницу. Тот был и вправду тяжелым.

– Ибо то, что для тебя лишь средство, ведущее к цели, для других людей этой целью и является.

Некоторое время я молчал.

– Значит, я должен был договориться с Гриффо, верно? Освободить Захарию, взять деньги его отца, после чего принять деньги от Гриффо Фрагенштайна в обмен на то, что мы сохраним его семейные тайны?

– Ты сказал, Мордимер.

Значит, Поммель хотел всего лишь спокойно существовать. Именно таков был закон его жизни. А ваш нижайший слуга стал причиной того, что жизнь его сотряслась до самых своих основ. Наверняка моему главе не понравился разговор с людьми в черном. Быть может, не понравился ему также слух, что граф Фрагенштайн утонул, когда его навестили инквизиторы. Поммель, как видно, имел не настолько большие амбиции, чтобы оказаться добросовестным инквизитором, – он предпочитал оставаться в фаворе у местного дворянства. Как знать, быть может, и сам мечтал когда-нибудь сделаться одним из них?

Я поднялся.

– Возможно, ты позабыл, Хайнрих, что Бог все видит, – сказал я. – Видит и оценивает. Оценивает и готовит наказание.

– Поучаешь меня? – Он тоже встал. Я видел, как его лицо идет красными пятнами.

– Никогда бы не осмелился.

– Я любил тебя, – сказал он, сделав четкое ударение на «любил». – Но теперь думаю, что ты можешь доставить больше хлопот, чем пользы. В связи с этим составлю письмо, в котором буду просить снять с тебя полномочия инквизитора.

Я обмер, но миг спустя лишь склонил голову.

– Ибо Он укрыл бы меня в скинии Своей в день бедствия, скрыл бы меня в шатре своем, вознес бы меня на скалу[8], – прошептал.

– Убирайся уже, – приказал он измученным голосом.

– Пока нет, – произнес кто-то.

Я резко обернулся. В углу комнаты, опершись на суковатую палку, сидел худощавый человек в грязно-черном балахоне. Каким чудом ему удалось незаметно пройти в Инквизиториум? А каким чудом – войти в эту комнату и подслушать наш разговор?

– Добрый брат, ничего из того, что здесь происходит, тебя не касается. Пойдем, я прикажу накормить тебя, а потом перед дальнейшей дорогой наполним твою котомку мясом, хлебом и сыром.

Он взглянул на меня и усмехнулся.

– Большое спасибо, Мордимер, но я не питаюсь ничем, кроме Света.

Услышав эти слова, я хотел спросить, не отворить ли мне в таком случае ставни, не зажечь ли свечи, но, к счастью, я не успел ничего сказать. Хайнрих Поммель упал на колени и ударился лбом в доски пола так сильно, что я побоялся, не пробьет ли он дыру в подвал.

– Мой господин, – закричал Поммель, – чем я заслужил такую честь?

– Ты – не заслужил, – ответил человек в балахоне.

Потом встал и приблизился к вашему нижайшему слуге, который глядел на все происходившее, словно баран. Он положил руку мне на плечо – и я едва не согнулся под ее тяжестью. Теперь тот, кого я принял за нищего, не казался ни столь низкорослым, ни столь худощавым, как поначалу. Даже бедный балахон сменился снежно-белым плащом. А волосы его засияли, словно чистое золото.

– Мордимер, – сказал он. – Мой дорогой Мордимер… Ты и вправду не знаешь, кто я такой?

Не понимая, я посмотрел в его глаза и утонул в лабиринтах безумия, которые в них пульсировали. Я не мог уже самостоятельно отвести взгляд, поэтому он ударил меня по щеке. Я вырвался из ловушки и отшатнулся к стене.

– Не хочу тебя пугать, мой дорогой мальчик, – сказал он, и в голосе том я услышал нотку печали.

– Кто ты? – спросил я, удивляясь тому, насколько спокоен мой голос. Был удивлен, поскольку, кроме хорошо ощущаемой эманации его силы, не различал никаких признаков, что сопровождали появление демонов. – Знай, что смело могу вспомнить слова Господа: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей»[9].