Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Едва оправившись от потрясения, враги решили и этот случай использовать в своих интересах. Опережая молву, они распустили слух о том, что Раймонд — святой, и его наследницей должны считать Марию-Антонию, графскую невесту. Иноверцы были уверены, что с ее помощью они смогут управлять людьми. Когда же цель будет достигнута, ее можно будет объявить ведьмой и казнить. И все было бы так, но Мария-Антония отказалась признать графа мертвым.

— Он жив! — твердила она. — Я знаю, что он жив.

Другим препятствием оказался замок. Со дня казни никто не мог войти в него: ворота не открывались, а воинов охватывал суеверный ужас при одном приближении к стенам. Высоко в небе, и днем, и в ночные часы, над замком кружил орел и стаи воронья срывались с деревьев и уносились прочь, подальше от этого места. Проходило время, а цитадель Раймонда де Таверро оставалась неприступной, и ее прозвали жилищем орла.

Наконец угрозы врагов заключить отца в тюрьму возымели свое действие. Мария-Антония согласилась войти в замок. Ворота сами открылись навстречу ей. Враги торопливо подыскали ей жениха из своих людей — такой брак мог примирить жителей с захватчиками. В день свадьбы сотни людей заполнили роскошно убранные залы. Торжественная процессия остановилась во дворе.

Орел кружил над замком. Мария-Антония запрокинула голову.

— Дайте мне скрипку! — потребовала она, и ее не осмелились ослушаться.

Зазвучала музыка, и орел начал спускаться. Жених схватил арбалет и выстрелил в птицу. Стрела со свистом устремилась в небо и не вернулась назад. Внезапно в ясном голубом небе сверкнула молния и прогремел гром. Люди в тревоге обернулись к Марии-Антонии. Лицо ее светилось от счастья.

— Я вижу! — воскликнула она. — Наконец-то я вижу вас, мой возлюбленный Раймонд!

И в самом деле, жених ее исчез, а рядом с ней стоял граф де Таверра. Толпа его подданных, торжествуя, ринулась через ворота, и общая радость воцарилась в замке. Враги в ужасе бежали прочь.

Сундук старого принца - i_045.jpg

Летучий голландец

Я не знаю, чем иным, кроме безумия, объяснить тот кошмар, что ворвался и овладел моей жизнью и сознанием. Как случилось, что я лишился цельности, перестал ощущать время и пространство, усомнился в своем прошлом, заблудился в настоящем и в конце концов потерял себя? Возможно ли это? Если личность ощущает потерю, то нет нужды доказывать, что она присутствует в данный момент. Но тогда кто кричит от отчаяния, если сознание пусто, тело — как собака, потерявшая хозяина; окружающий мир бессвязным хаосом врывается в осиротевшее вместилище того, что было некогда мною, и чувства кипят в угаре бессмыслия, а разум лишь фиксирует события, не пытаясь хоть как-то расставить или объяснить их… Стоп! Я лгу! Безбожный обман! Разве моя исповедь не есть попытка найти почву в гиблом болоте помешательства? А слезы и стенания? О чем они и кому предназначены, если не тому жалкому, исчезнувшему призраку, что был моим «я»?

Впрочем, необходимо в любой истории изложить возможную последовательность событий, а тогда вероятнее обнаружить в них и логику. Итак, я считаю, самое ужасное — это ощущение бесцельности существования, которое преследовало меня с детских лет. Мне было совершенно безразлично, вырасту я или нет, кем бы я хотел стать, чем заняться. Боюсь, что моя привязанность к родителям была чисто формальной и не вызывала стремления к подражанию или идентификации. Замкнутый, отчужденный, я не нуждался в похвалах или порицании, обладая единственным достоянием, которым судьба наградила меня с избытком, это — воображение. Назвать его мечтательностью я бы затруднился. Мои фантазии не складывались в какой-либо смысловой сюжет и не приводили к каким-то заключениям. Например, я просто мог мысленно соединяться с волнами или растениями, камнями или огнем и переживать их жизнь, как если бы они были наделены моими чувствами и разумом. Я мог долгие часы предаваться осознанию огромных пространств Вселенной, измеряя их скоростью мысли или моего взгляда. Эти развлечения или занятия были забавными, если б не поглощали из меня драгоценную энергию жизни. А я буквально достигал границы смерти во время своих межзвездных и иных скитаний. И тут не служило наградой или оправданием то, что я видел закат на Венере или электрическую бурю на Меркурии. В эти моменты лишь усилия эскулапов удерживали меня на этом свете. Позднее, когда у меня не стало хватать сил на свои грезы, мое сознание переместилось в сновидения. Я стал жить во сне и спать наяву. И так же покорно моя психика переживала обрывки чужих жизней, клочья чьих-то чувств и впечатлений, куски событий, не имевших ко мне никакого отношения, но привлекающих мою волю вмешаться в них.

Затем, помимо того, ко мне присоединилось непонятное, навязчивое ощущение, что я что-то забыл в своей жизни и должен непременно вспомнить, тогда в мой внутренний мир вернется гармония. В плывущем потоке моего сознания, которое привыкло к отвлеченным, почти абстрактным, образам, мне требовалось нечто конкретное, за что бы надо было зацепиться и сделать точкой отсчета для других событий. И вот, не знаю откуда, в мои сновидения нежданно вошел странный, повторяющийся сюжет. Я плыву на каком-то старинном паруснике, набитом сокровищами. У меня одна цель — я должен выбросить все золото за борт. Однако моя попытка разгадана, и команда морских бродяг набрасывается на меня, чтобы уничтожить. Странным образом, но шкипер становится на мою сторону, и мы успешно сражаемся с экипажем. Наконец враги частью полегли, частью загнаны в трюм, и тут мой союзник обращает свою шпагу против меня. Я защищаюсь, не понимая смысла в поведении шкипера. Буря, налетевшая внезапно, делает наше сражение еще бессмысленней. Неуправляемый корабль трещит под натиском волн и грозит развалиться каждое мгновенье, а мы продолжаем обмениваться ударами…

Что за чепуха? Но из ночи в ночь, вытесняя другие, этот сон воцарился в моем сознании с теми или иными отклонениями. То в преддверии битвы мы со шкипером распиваем ром, то курим трубки, то я разглядываю команду, которую можно собрать лишь в доме умалишенных, столь далеки их мрачные, отталкивающие лица от нормальных человеческих выражений. За долгие годы ночных видений я изучил все судно и населяющих его до самых мелких деталей. Одно меня смущало, я не мог разглядеть самого шкипера. Его образ словно ускользал от меня. Тем не менее я скорее испытывал симпатию к нему, чем враждебность, и мне кажется, с его стороны возникали такие же чувства. Итак, я проник в его жизнь, а он в мою, и не было завершения в наших встречах, но вечное соперничество, коему не было причин.

Проходили месяцы, годы, я все больше запутывался в своих чувствах, мыслях, делах, пока не пришел к самому жалкому состоянию, с которого начал описывать свою историю. Тогда, бросив все, я поддался настроению и пустился в путешествие. Наивность безумия толкала меня в спину мыслью, что в пути мне легче отыскать самого себя. Однако и степени тоски, отчаяния и тревоги было достаточно, чтобы я ринулся в дорогу, как в пропасть, которая должна поставить любой знак в моей судьбе, кроме вопросительного.

Случайно или волей Всевышнего я был занесен в Голландию. Старинное местечко близ Гааги на самом берегу Северного моря. Ранняя, затяжная весна позеленила землю травой, но большинство деревьев оставались нераспустившимися. На полях алели, желтели, белели плантации тюльпанов, и бешено вращались мельницы. Жестокие ветры терзали побережье и время от времени проливались короткие дожди. Море стонало и кипело под свирепыми бичами ураганов, и ни одно судно не осмеливалось появиться на горизонте. Люди прятались в многочисленных тавернах, предпочитая их неуютным прогулкам под хмурым несущимся небом. Я остановился в крошечной, дешевой гостинице в какой-то сотне-другой метров от берега моря. Тяжелые удары прибоя напоминали сердцебиение, а свист ветра в осоке заставлял оживать пиратские легенды.

Не знаю почему, но пустой берег и бушующие волны действовали на меня успокоительно, до глубокой ночи я мерил шагами песчаную дорожку вдоль моря. Пена прибоя клочьями летела на берег и, как снежные островки, застревала среди жесткой травы. Однажды во мраке горизонта я вдруг увидел огни корабля. Они неслись с поразительной скоростью. Но еще более интересным оказалось бледное свечение в облаках, которое царило над судном и словно сопровождало его. Немного погодя на высокой дюне замигал огонь, подавая сигнал, и на корабле появилось ответное мелькание светового луча. Теперь уже можно было разглядеть, что над корпусом судна возвышались мачты, и раздутые паруса буквально заставляли их изгибаться. Корабль летел к берегу, будто хотел с разгона вознестись на песчаные дюны. Но внезапно раздался дьявольский смех десятка мужских голосов, и судно, резко описав дугу, повернуло к горизонту. Вслед ему с берега устремился отчаянный женский голос, молящий о помощи или пощаде.

78
{"b":"219333","o":1}