Девушка на цыпочках вернулась в свою комнату и вновь опустила глаза к колдовской книге, вернувшись и к своим мыслям.
Маймуна же, увидев это, с неподдельной тревогой обернулась к мужу.
– Наша девочка меня тревожит… Она вернулась от Мариам сама не своя. И вот уже который час смотрит пустыми глазами на начальный лист урока, не делая попытки перевернуть страницу.
– Но почему это вдруг тебя встревожило? Быть может, попался трудный урок?
Маймуна вздохнула. Дахнаш был замечательным отцом – он защищал дочь даже тогда, когда никакой опасности не было вовсе. Вот и сейчас он бросился на помощь своей маленькой девочке.
– О нет, дело здесь вовсе не в уроке. Ведь она даже не читает… Она просто думает о своем, и глаза ее исполнены мечтаний: я опасаюсь самого худшего.
Далее можно было Дахнашу не объяснять. Ибо и он, и его жена прекрасно знали, что для их дочери будет самым худшим. Да, они всегда опасались, что девочка влюбится в сына человеческого рода. Увы, в тайной истории магического народа было множество случаев, когда дети этой бессмертной расы влюблялись в людей. О, дальнейшая их судьба была воистину ужасна – они теряли бессмертие, превращаясь в пыль вместе со своими возлюбленными. Но случалось нечто, что много хуже смерти – во имя вечной жизни они теряли и душу, которая и дарила им то, что они называли любовью.
Стоит ли говорить, что ни Дахнаш, ни Маймуна не желали подобного своей прекрасной, любимой доченьке. Вот почему ифрит так испугался слов своей жены.
– Но когда, скажи мне, о наилучшая из всех, эта глупая девчонка могла влюбиться?
– Для этого бывает достаточно и мига… Я бы беспокоилась куда меньше, если бы она влюбилась в юношу колдовского рода. Но боюсь, что тот, о ком она мечтает, разобьет ее сердечко, даже не заметив этого.
Сейчас и джинния и ифрит были людьми куда больше, чем бывают и сами люди. Ибо никакой другой матери не пришло бы в голову так беспокоиться о разбитом сердце дочери сразу после того, как подернулись мечтательной пеленой глаза девушки.
– Ты уверена, Маймуна?
– О да, мой прекрасный. Ибо те мысли нашей девочки, которые я подслушала, никак иначе понять нельзя. Она влюбилась в жениха своей подружки и мечтает о том дне, когда сможет назвать его своим мужем.
Если бы Дахнаш мог вознести Аллаху всесильному хоть слово мольбы, он возопил бы подобно самому истовому верующему. Но, увы, ифрит не может просить повелителя правоверных о помощи. И потому он может полагаться лишь на свои силы. И конечно, на силы своей жены, которых куда как немало.
– Но что же нам теперь делать, Маймуна?
– Я думаю, мой любимый, единственным выходом будет сделать так, чтобы жених этой девочки Мариам, подружки Амаль, как можно скорее стал ее, Мариам, мужем.
– Но что будет, если наша крошка впадет в черную тоску? Если она от горя сойдет с ума?
– Наша девочка? О нет, скорее она от злости испепелит весь дом… Или взлетит над городом ослепительным сиреневым облаком… Или… Ну, не мне тебе рассказывать, на что способна джинния в гневе…
О да, Дахнашу можно было не рассказывать, на что в гневе способна джинния. Ибо он это преотлично знал, любя собственную жену уже не одно столетие.
– Ты права, это я прекрасно знаю. Но как же сделать так, чтобы жених стал мужем? Не будем же мы вновь, как тогда, влезать в чужую, да еще и человеческую, жизнь?
– О нет, любимый. Конечно не будем, – промурлыкала Маймуна таким тоном, что Дахнаш сразу понял – его жена способна на все во имя спокойствия и мира в доме.
Он укоризненно покачал головой, и джинния опустила глаза, без всякого, впрочем, раскаяния.
– Но разве в тот раз получилось плохо? – медовым голосом спросила Маймуна. – Разве наша проделка не удалась на славу?
– Одного раза вполне хватит, прекраснейшая, – строгим голосом сказал Дахнаш, но глаза его смеялись.
– Я только чуточку помогу. Они и сами этого не заметят, – проговорила Маймуна, подняв невиннейшие глаза на мужа.
И Дахнаш согласно вздохнул. Ибо у него не было сил сопротивляться такому взгляду.
Макама седьмая
Утро следующего дня застало Амаль за деятельными приготовлениями. В том же учебнике для начинающих магов она прочла о любовном напитке. И теперь собирала по дому необходимые для этого зелья ингредиенты. Сначала все было хорошо; легко нашлись и аконит, и черная пыль тоски, и белый камень радости. Амаль брала всего по капельке, понимая, что мать в любой момент может ей помешать. Маймуна же, сразу определив, какое зелье собралась варить ее неугомонная дочь, весьма внимательно следила за ней из-под ресниц, не пытаясь, впрочем, как-то девушке помешать.
Но дальше в списке пошли такие странные компоненты, которым неоткуда было взяться даже в доме Маймуны. Вот поэтому и пришлось Амаль придумывать, чем бы заменить палец висельника и черных египетских тараканов, зерна плодов с дерева познания добра и зла, белую глину Лемурии и золото полуденных восходов.
Должно быть, настоящей колдунье все это добыть не составило бы ни малейшего труда, но… Увы, Амаль была колдуньей начинающей, и потому вместо черных тараканов она надумала взять инжир, а вместо пальца – скрученный капустный лист; вместо зерен с дерева познания добра и зла Амаль прихватила зерна горчицы, белую глину нашла в собственном дворике, а за золото восходов решила выдать мамалыгу, приготовленную Маймуной только вчера вечером.
Та лишь посмеивалась про себя. Вот ее дочь поспешила к подружке, пробормотав:
– Матушка, я у Мариам. Мы такое придумали…
Не успела захлопнуться за девушкой калитка, как Маймуна накинула темно-зеленый чаршаф, подчеркивающий ее зеленые глаза, и последовала за дочерью, на всякий случай пробормотав заклинание, отводящее взгляд.
Амаль действительно юркнула в калитку дома уважаемого Нур-ад-Дина. Ее хитрая матушка же, улыбаясь, прошла по улице чуть дальше и постучала в зеленую калитку дома Мариам, вдовы почтенного Абусамада и матери юного Нур-ад-Дина.
Несколько долгих минут стояла тишина, какой она бывает в полдень в небольших городках: говор в конце улицы, далекое пение петуха, скрип колодезного ворота. Наконец послышались шаги и калитка распахнулась.
– Доброе утро, соседка! – поклонилась Маймуна. Увы, она была не в силах начать день, восхваляя Аллаха всесильного, да и просто произнести имя покровителя правоверных не могла. Это свойственно всем детям колдовского рода, пусть они даже не только выглядят как люди, но и живут по человеческим законам.
– Здравствуй и ты, Маймуна! – с некоторым удивлением ответила Мариам. – Вот уж кого не ожидала я увидеть сегодня, так это тебя! Входи же, мой дом – твой дом!
– Благодарю тебя, добрая Мариам!
В который уж раз удивляясь тому, сколь по-разному выглядят дворики домов, стоящих на одной улице всего в десятке шагов друг от друга, Маймуна вошла в тихую и уютную комнату на женской половине. Чудесные коврики ручной работы, созданные хозяйкой, подчеркивали и замечательно тонкий ее вкус, и обожание, с которым она относилась и к своей семье, и к своему дому.
«О да, – вздыхая, сказала самой себе Маймуна, – у меня в доме никогда не будет ни так прохладно, ни так тихо, ни так обихожено. Да и какие могут быть коврики у детей огня? Они же прекратятся в пепел в считанные минуты… Зато у меня всегда горит очаг! А лепешки я могу испечь и вовсе без очага, просто пристально взглянув на них!»
И Маймуна улыбнулась, вспомнив, что лишь вчера она столь пристально взглянула на тесто, что о лепешках пришлось забыть – ибо уголь в лепешки не превратить уже никогда.
– Чему ты улыбаешься, добрая моя Маймуна? – спросила, входя, Мариам. В руках у нее был поднос, уставленный приятными для любой женщины лакомствами.
– Я вновь удивляюсь тому, почтенная Мариам, сколь уютен и тих твой дом…
