Надо купить билет, сесть в поезд и уехать отсюда подальше. Только я не понимаю куда, вот в чем дело. Куда мне податься. У кассы стоит девушка. Чуть старше меня. Кожаная куртка, все ухо в пирсинге. Смотрит, как я иду, удираю от подонка, который пытался меня склеить.

Останавливаюсь и отпиваю глоток колы.

– Больные какие-то, да? – говорит девушка.

– Кто?

– Да эти козлы. Думают, раз ты одна, так и пристать можно. Маньяки.

– Ага, – говорю. Протягиваю ей бутылку.

– Пасиб, – говорит девушка и тоже отпивает.

– Едешь куда-то?

– Ага, из Лондона.

– Там хорошо, где нас нет?

– Да мне все равно куда.

– А ты знаешь, что билет без удостоверения не продают?

– Ой… – Этого я не знала.

– Если тебе некуда податься, так у меня квартира. Хочешь, перекантуйся у меня несколько дней, пока все не рассосется. Есть диван…

– Серьезно?

Она кивает:

– А то. Сама в такое вляпывалась. Можешь мне не рассказывать. Нужно прийти в себя, подумать. Отсидеться.

Я ее не знаю. Не знаю, где она живет. Но она мне нравится – правильное у нее отношение к жизни. Она такая же, как я, сама так сказала.

– Ну, если на пару дней…

– На пару дней.

Возвращает мне колу.

– Меня, кстати, Мэг зовут, – говорит.

– А меня Сара.

– Пошли, – говорит она. – Прочь из этой мясной лавки.

Вот я и иду за ней по вокзалу. Нас захлестывает толпа – сотни и тысячи людей, – но это ничего: я больше не одна.

У меня появилась полезная знакомая, которая знает жизнь, и крыша над головой.

Она исчезла.

На следующий день я бегу в школу на взводе. Надо найти ее и поговорить. Не могу дождаться. Но она взяла и не пришла – ни тогда, ни на следующий день. Начинаю расспрашивать одноклассников, но никто не знает, куда она подевалась. Про нее вообще никто ничего не знает.

У меня из-за этого сносит башню. Связь между нами, это электричество – больше ни о чем даже думать не могу. Лежу в кровати вечером и чувствую прикосновение ее руки, и меня в пот бросает. Мне это не приснилось. Это было на самом деле – и меня на самом деле всего колбасит, стоит только представить себе, как я увижу ее, обниму, прикоснусь к ней…

Это нечестно! Единственный человек в школе, который понял меня, увидел, какой я на самом деле – и вот ее нет!

– Куда это подевалась твоя девушка?

– Поглядела повнимательнее – и сразу свинтила!

– Да ну его, все равно ни хрена не слышит.

Все это меня бесит – эти дебильные шуточки, – но я не обращаю на них внимания. Фигня все это. Здесь все фигня.

Сижу на уроках и прямо чувствую, как время уходит, – учителя-то ни черта не знают. С утра до вечера талдычат про историю с географией и литературу с физикой, а я-то понимаю – все вот-вот рухнет и нам кранты, осталось несколько месяцев! Слова, слова – тектонические сдвиги, глобальное потепление, предельное потребление нефти, предельное потребление воды, – разве это связано с тем, что происходит за окном, в Лондоне, сегодня? Здесь что-то началось, и теперь все переменится и половина народу в классе погибнет. В школе про это не рассказывают.

Надо разыскать Сару. Она что-то знает, зуб даю. А где она – непонятно, но не здесь, и если я буду сидеть на попе ровно, то точно ее не найду. Учительница выводит на экран классного компьютера карту мира и велит нанести границы тектонических плит на контурную карту, которую она разослала на наши наладонники.

Лезу в рюкзак за наладонником – а вместо него вытаскиваю Сарин пенал. Я взял его, когда она убежала из кабинета рисования, чтобы не потерялся, – думал, отдам на следующий день вместе с моим портретом, который она нарисовала. Расстегиваю молнию на пенале и заглядываю внутрь. Там нет ничего, кроме карандашей, ручек и стиралок, но у меня такое чувство, будто я заглянул куда нельзя. Собираюсь закрыть его, но тут мне бросается в глаза какая-то надпись внутри – ее имя и адрес, аккуратно, печатными буквами, черной ручкой. Провожу по ним пальцем, как по маминому письму, – хочу почувствовать, что это – ее. Перечитываю адрес раз, другой, пока не запоминаю наизусть. Кручу его в голове до конца урока – и когда звонит звонок, я уже знаю, что делать.

Вместо того чтобы идти домой, я вбиваю Сарин адрес в наладонник, и навигатор прокладывает мне маршрут. До Хэмпстеда больше шести километров, и я топаю туда час с лишним, но пройтись мне очень кстати. Такое ощущение, что занят нужным делом. Такое ощущение, что занят.

Когда я дохожу до ее района, то начинаю сильно сомневаться, стоило ли соваться сюда. Сплошные особняки, большие, с электрическими воротами. Неужели Сара и правда здесь живет? Я знаю, ее возят в школу на роскошной тачке, слышал, как про это болтали, но тут совсем другая история. Ясно, почему ей больше нравится сидеть дома, а не в школу ходить. Жил бы я в таком месте – носу бы наружу не показывал.

Номер шесть прячется за высоченной кирпичной стеной с двумя видеокамерами наверху. Ворота стальные, сплошные – нипочем не подглядеть, что там внутри. Решетка домофона с кнопкой под ней. Кнопку я нажимаю – иначе за ворота не попасть. Почти тут же из решетки раздается женский голос.

– Да?

Прокашливаюсь.

– Я пришел повидать Сару. Я ее друг из школы.

– Из какой школы?

– «Форест-Грин».

Молчание. Потом ворота начинают открываться. Я решаю, что это приглашение, и шагаю по подъездной дороге – под ногами хрустит гравий. Дом у нее – полный отпад. Весь белый, спереди большие колонны. У дверей припаркован черный «мерс», рядом – красный «порше». Офонареть! Ее семейка – не просто богачи, они миллионеры!

Когда я подхожу, входная дверь открывается, но это не женщина, с которой я говорил по домофону, – это мужчина. Здоровенный такой, высокий, а кажется еще выше, потому что стоит в дверях, а я – внизу у крыльца. На ногах у него черные мокасины, блестящие, дорогущие. Темные брюки от костюма и наглаженная белая рубашка с закатанными рукавами. Галстук он распустил. Смотрит так, будто меня кошка в зубах принесла, – а я вижу его число. 112027. Еще один. Сарин папа.

Войти он не предлагает.

– Ты что-то знаешь о Саре? – спрашивает он. – Ты ее видел?

Значит, дома ее тоже нет. Подалась в бега.

– Нет, – говорю, – я ее уже несколько дней не видел. Думал, она здесь. Хотел поговорить.

– Поговорить?

– Ну да, мы… мы дружим. – Как-то коряво это у меня выходит.

– Она дружит с тобой!\ – Он мне то ли не верит, то ли не хочет верить. Не нравится он мне и тон его не нравится.

– Ну да, – говорю, – на рисовании вместе сидим.

– Она тебе нравится, так ведь? – На что это он намекает?

– Ну да. Я же сказал – мы дружим.

Он выходит за дверь и начинает спускаться ко мне.

– Она пробыла в школе всего несколько дней, – говорит он. – И сбежала. Что ты с ней сделал? В школе? Что ты с ней сделал?

– Ничего. И не ссорился. Мы дружим. Вот и все.

Соображаю, к чему он клонит, – видно по тому, как он набычился, – и понимаю: пора сваливать. Пячусь от него, но убежать не успеваю.

Он выбрасывает руку вперед, хватает меня за горло и прижимает спиной к колонне. Наклоняется ко мне, дышит прямо в лицо, сдавливает шею, сейчас задушит.

– Ты к ней полез, да? Полез к ней своими грязными лапами, к моей дочери!

– Нет! – выдавливаю я. – Вы что!..

– Не выдержал и руки распустил, так ведь? Ах ты, гаденыш! Гаденыш!

Тычет мне своим числом прямо в глаза. Тоже «двадцать седьмой», но не такой, как все, – смерть у него другая, она идет изнутри, боль исходит из всего тела, стреляет от самого плеча, взрывает его.

– Гэри! Что случилось?

За его спиной, за порогом, появляется женщина. Наверное, Сарина мама. В халате, босиком.

– Что там? Что-то выяснили?

Папаша ослабляет хватку.

– Нет, – откликается он. – Ничего.

Я вырываюсь, растираю горло, ребра ходят ходуном – никак не отдышаться.