Таких звезд не увидишь в Нью-Йорке. Но сейчас я не мог смотреть на их блеск. Красота этих сиявших россыпей, их веселое перемигивание причиняли мне боль. Мне нужна была луна, холодная, одинокая, пустынная луна. Свет в комнате Линды погас. Я ждал, когда она заснет. Я уже не мечтал оказаться в одной постели с нею. Мне хватало боли и без этих мечтаний…

Наверное, она уснула. Я повернул голову и за сосной увидел луну. Я присел на корточки, запрокинул голову и завыл. Завыл, как зверь. Ведь я был зверем и, наверное, навсегда им останусь.

Следующий день был субботним — день наших совместных занятий. И вдруг — внезапный отъезд Линды. Вызвав такси и проверив расписание автобусов, я ушел к себе и наблюдал за ней в зеркало. У меня была мысль отдать зеркало Линде: пусть смотрит на меня и помнит обо мне. Но я почувствовал, что не могу расстаться с подарком Кендры. Мне не хотелось терять возможность видеть Линду. К тому же, если я отдам ей зеркало, она и не захочет смотреть на меня. Вдруг она постарается меня забыть? Эта мысль была невыносима.

Я держал перед собой зеркало и смотрел, как Линди собирает вещи. Она взяла книги, которые мы вместе читали, и фотографию нашего первого снеговика. Моих снимков у нее не было. Я вдруг разозлился на себя. Сколько можно лежать и терзать свое сердце? Я встал и пошел завтракать. Когда я вернулся, в моей комнате сидел Уилл.

У него был брайлевский вариант книги, которую мы вместе читали.

— Я только что заглядывал в комнату Линды и услышал весьма странную новость.

— Про ее отъезд?

— Да, — ответил Уилл и вопросительно посмотрел на меня незрячими глазами.

Мне не хотелось говорить ему про зеркало. Пришлось соврать.

— Линди мне вчера сказала, что очень беспокоится об отце. У нее предчувствие, что ему совсем плохо. Я ее понимаю: каким бы мерзавцем он ни был, это ее отец. И я сам предложил ей уехать и узнать, что и как с отцом.

Уилл по-прежнему глядел на меня.

— У нас сегодня день занятий. Может, к ним и перейдем? Кстати, я уже дочитал «Отверженных» Забавная книга.

— Послушай, Адриан. У вас все так замечательно складывалось. Я думал…

— Было бы лучше, если бы я силой заставил ее остаться? Она не моя собственность. Я слишком ее люблю, чтобы удерживать подле себя. И она дала слово, что весной вернется.

Уилл хотел сказать что-то, но не стал. Он отложил книгу и спросил:

— И какие мысли появились у тебя по поводу полицейского Жавера?

— Если бы на Бродвее поставили мюзикл «Отверженные», Жавер стал бы одним из главных персонажей, — ответил я и заставил себя рассмеяться.

Естественно, мне было не до смеха. Я взглянул на часы. Такси подъедет с минуты на минуту. Ближайший автобус отойдет где-то через час. Будь это сентиментальный фильм с непременным хэппи-эндом, сейчас разыгралась бы драматическая сцена. Я бы вызвал другое такси, помчался бы на автостанцию, упал к ногам Линди и умолял ее не уезжать. А она, вдруг осознав, как много я для нее значу, поцеловала бы меня. Заклятие снято! Впереди — долгая совместная жизнь.

Но в реальной жизни я отвечал на вопрос Уилла о политических взглядах Виктора Гюго, которые тот выразил в романе «Отверженные». Я уже не помню, что говорил. Зато помню, как в 9:42 за Линдой приехало такси. Когда она вылезла на автостанции, было 10:27. В 11:05 отошел автобус на Нью-Йорк. Я не смотрел на часы, но почему-то знал время с точностью до минут. И в зеркало я тоже не смотрел. В этом сценарии хеппи-энда не было.

Всю зиму я провел за городом. Какой смысл возвращаться в слякоть Нью-Йорка и затворническую жизнь в пятиэтажном бруклинском доме? Здесь я мог уходить далеко-далеко, и никто, кроме зверей, меня не видел. Постепенно я стал замечать, что птицы, оставшиеся зимовать, летают не беспорядочно, как им вздумается. Их полет имел определенный рисунок, причем очень красивый. Я находил места, где прячутся белки, натыкался на кроличьи норы. А ведь я могу проводить здесь каждую зиму. Через какое-то время появится легенда об американском «снежном человеке». Раньше я не верил в «снежных людей», считал рассказы о них чепухой и журналистскими домыслами, сейчас я был убежден в их реальности. Не удивительно, если кого-то из этих существ тоже когда-то прекратили в чудовище.

Признаюсь, я брал зеркало и шпионил за Линдой. У меня не было роз, и подглядывание стало моей жизнью, моим наваждением.

В свое оправдание скажу: я разрешал себе наблюдать за Линдой не более часа в день. Она разыскала отца. Мои предположения подтвердились, с прежней квартиры его выгнали. Они поселились в другой, еще обшарпаннее той. Их жилье находилось в самой отвратительной части Браунсвилла. Линди ходила в школу, один вид которой вызывал содрогание. Я был виноват в этом. Решив поселить ее в своем доме, я разрушил то, чего она добивалась несколькими годами упорного труда. Ее стипендия была аннулирована, путь в школу уровня Таттл закрыт. Я смотрел, как Линди по грязным улицам идет в школу мимо ветхих домов со стенами, густо разрисованными графити. Тут же ржавели брошенные раскуроченные машины. Рядом играли дети, весь мир которых ограничивался улицей. Линди входила в школу, шла по узким, людным коридорам. На шкафчиках висели здоровенные замки. Со шкафчиками соседствовали «вдохновляющие» плакаты вроде: «УСПЕХ — В ТВОИХ РУКАХ!»

Как, должно быть, Линди ненавидела меня.

В марте я перенес наблюдения за ней на вечер. Это было еще хуже. Я не знал, скучает ли она по мне и думает ли обо мне вообще. Я видел ее склонившейся над книгами. И снова: учеба, учеба и ничего другого.

Наконец я передвинул наблюдения на ночь. Дождавшись полуночи, я брал зеркало и смотрел на спящую Линду. Так я хотя бы мог фантазировать, что она видит меня во сне. Она все время мне снилась.

Но в апреле, когда она не вернулась, я понял все кончено.

На земле появлялись проталины. Лед на пруду начал таять и крошиться. В воде плавали маленькие айсберги, будившие заспавшихся лягушек. Скоро начнется туристский сезон, и по горным речкам понесутся любители спускаться на плотах и надувных лодках.

— У тебя еще не появилась мысль вернуться домой? — спросил меня Уилл.

Была суббота, как и в тот раз. Мы обедали втроем. Я перестал выходить на прогулки и дни напролет смотрел в окно. По дороге, недавно такой пустой, ездили машины. Туристские лагеря готовились к открытию сезона. Заслышав шум мотора, я уходил в глубь комнаты или задергивал шторы.

— Домой — это куда? Дом там, где семья. У меня нет дома. А может, мой дом здесь, — сказал я, глядя на Магду, сидевшую напротив.

Я давно перестал относиться к ней как к прислуге и старался не загружать ее лишней работой.

— Прости меня, — сказал я Магде. — Я знаю, ты очень давно не видела свою семью. Наверное, ты думаешь о моей неблагодарности.

— Нет, я так не думаю, — возразила она. — За два года ты очень сильно изменился.

Услышав про «два года», я остолбенел. Два года еще не прошли, но до конца срока оставалось совсем немного.

- Раньше ты был жестоким парнем, умел лишь унижать людей да говорить им гадости. Теперь ты добрый и внимательный.

— Добрый и внимательный, — повторил я, передернув плечами. — А что толку?

— Если бы на земле была справедливость, ты бы освободился от этого ужасного заклятия. Тебе бы не пришлось пытаться сделать невозможное.

— Почему невозможное? Это было вполне возможно, — сказал я, поигрывая суповой ложкой. (Кстати, я неплохо научился есть и своими когтистыми лапами.) — Но я оказался недостаточно добрым и внимательным. — Я повернулся к Уиллу. — Ты спросил, собираюсь ли я домой. А зачем? И здесь, и там я пленник. Возвращение в город напомнит о том, как много я потерял.

— Но, Адриан…

— Уилл, я не строю иллюзий. Она не вернется.

Я по-прежнему не рассказывал ему про зеркало и потому не мог сказать, что Линди не выказывает ни малейших признаков тоски по мне.