Шлем с клювом коротко качнулся в сердечном кивке.

– Я из контрады Орла. Люди зовут меня Ромео Марескотти.

– Значит, ваше бренное имя – Марескотти?

– Что значит имя? Орлы живут вечно.

– Только Небеса, – возразил брат Лоренцо, чья природная въедливость временами пересиливала благодарность, – могут даровать вечную жизнь.

Рыцарь улыбнулся.

– Тогда орел, – ответил он, развеселив своих спутников, – любимая птица Девы Марии.

Когда Ромео и его кузены доставили монаха с повозкой к названному им дому в Сиене, сумерки уже сменила темнота и недоверчивая тишина накрыла город. Двери и ставни были закрыты, засовы задвинуты, чтобы в дома не проникла нечисть, просыпающаяся с приходом ночи, и если бы не луна или случайный прохожий с факелом, брат Лоренцо неминуемо заблудился бы в густом лабиринте крутых городских улиц.

Когда Ромео спросил, к кому он направляется, монах солгал. Он слишком хорошо знал о кровавой вражде между Толомеи и Салимбени, чтобы понимать – в случае неудачного стечения обстоятельств признание о его визите к великому мессиру Толомеи может оказаться роковым. Он не знал, как поступят Ромео и его кузены, при всей их готовности помочь, и какие непристойные сплетни поползут по городу, скажи он правду. Поэтому монах ответил, что едет в мастерскую маэстро Амброджио Лоренцетти – из всех сиенцев он знал лишь его одного.

Амброджио Лоренцетти был даровитый художник, снискавший широкую известность своими фресками и портретами. Брат Лоренцо никогда не встречал его лично, но помнил, как кто-то рассказывал, что этот великий мастер живет в Сиене. Не без трепета чернец назвал это имя Ромео, но когда молодой человек ничего не возразил, монах уверился, что поступил правильно.

– Ну что ж, – сказал Ромео, осаживая лошадь посреди узкой улочки. – Вот мы и приехали. Синяя дверь.

Брат Лоренцо огляделся, удивившись, что прославленный мастер живет в столь убогом месте. От мусора и помоев было некуда ступить, и тощие кошки сверкали глазами с порогов и из темных углов.

– Благодарю вас, – сказал он, слезая с повозки, – за неоценимую помощь, добрые господа. Небеса по справедливости вознаградят ваше великодушие.

– Отойди в сторону, монах, – отозвался Ромео, спешиваясь. – Мы внесем гроб в дом.

– Нет! Не трогайте его! – Брат Лоренцо попытался встать между Ромео и гробом. – Вы мне и так достаточно помогли.

– Чепуха! – Ромео едва не отпихнул монаха в сторону. – Как ты собираешься его втаскивать без помощи?

– Я не… Бог подскажет мне способ! Маэстро поможет!

– У художников острый глаз и верная рука, но не сила. – На этот раз Ромео действительно отодвинул собеседника в сторону, но сделал это мягко, помня, что имеет дело со слабым противником.

– Нет! – воскликнул он, чуть ли не кидаясь на гроб грудью, желая заботиться о нем в одиночку. – Я вас умоляю… Нет, я приказываю!

– Ты мне приказываешь? – чуть не рассмеялся Ромео. – Эти слова разжигают во мне любопытство. Я же спас тебе жизнь, монах! Отчего это ты вдруг не в силах принять мою доброту?

По другую сторону синей двери, в мастерской, маэстро был занят обычными для этого времени суток делами: смешивал и пробовал краски. Ночь принадлежит смелым, безумцам и художникам – часто в одном лице, – и это прекрасное время для работы, потому что все заказчики уже дома, едят, пьют и спят. Никто не побеспокоит маэстро после заката.

Поглощенный любимым занятием, маэстро Амброджио не обратил внимания на шум на улице, пока не зарычал его пес Данте. Прямо со ступкой в руках художник подошел к двери и попытался оценить ожесточенность спора, разгоревшегося, судя по звукам, буквально у его порога. Ему пришла на ум величественная гибель Юлия Цезаря, павшего под ударами кинжалов римских сенаторов и очень красиво умершего – с кровью на белом мраморе и в гармоничном обрамлении колонн. Может, какой-нибудь знатный сиенец погибнет похожим образом, позволив маэстро запечатлеть эту сцену на какой-нибудь местной стене?

В этот момент забарабанили в дверь. Данте залаял.

– Тихо! – сказал Амброджио псу. – Советую тебе спрятаться, на случай если сюда ворвутся разъяренные спорщики. Я знаю таких людей куда лучше, чем ты.

Едва он открыл дверь, как в мастерскую ворвался шум скандала – несколько мужчин говорили на повышенных тонах, – и маэстро сразу оказался вовлеченным в горячий спор о чем-то, что надлежало непременно внести в дом.

– Скажите им, мой дорогой брат во Христе, – умолял запыхавшийся монах. – Скажите, что мы справимся сами!

– С чем? – заинтересовался маэстро Амброджио.

– С гробом! – ответил кто-то другой. – С телом мертвого звонаря! Смотрите сами!

– Боюсь, вы ошиблись домом, – сказал маэстро. – Я это не заказывал.

– Умоляю вас, – просил монах, – впустить нас. Я все объясню.

Маэстро ничего не оставалось, как уступить. Он распахнул двери, чтобы молодые люди смогли занести гроб в мастерскую. Его поставили посреди комнаты. Маэстро ничуть не удивился при виде молодого Ромео Марескотти и его кузенов, занятых – в который раз! – очередной проказой; что на самом деле озадачило художника, так это присутствие ломавшего руки монаха.

– Это самый легкий гроб, который мне доводилось поднимать, – сказал один из спутников Ромео. – Ваш звонарь, должно быть, ничего не весил. В следующий раз выбирайте монаха потолще, чтобы не сдуло с колокольни.

– Обязательно! – клятвенно заверил брат Лоренцо, едва сдерживая нетерпение. – Позвольте же поблагодарить вас за доброе дело, благородные господа. Спасибо вам, мессир Ромео, за спасение наших жизней… Моей, моей жизни! Вот, прошу принять… – Откуда-то из-под рясы он извлек маленькую погнутую монетку – чентезимо[24] за беспокойство.

Его рука с монетой повисла в воздухе. Никто чентезимо не взял. Помедлив, брат Лоренцо затолкал ее обратно под рясу. Уши его горели, как угли при внезапном порыве ветра.

– Все, чего я прошу, – повторил Ромео, больше для потехи, – это показать нам содержимое гроба, потому что, клянусь жизнью, там не монах, ни толстый, ни тощий.

– Нет! – Тревога брата Лоренцо сменилась настоящей паникой. – Я не могу этого допустить! Свидетельница мне Пресвятая Дева, я клянусь вам, каждому из вас, что гроб должен оставаться закрытым, или огромное несчастье постигнет нас всех!

Маэстро Амброджио пришло в голову, что он незаслуженно обходил вниманием своеобразие птиц. Маленький воробушек, выпавший из гнезда, со встопорщенными перьями и испуганными глазками-бусинками – именно так выглядел молодой монах, окруженный известными сиенскими буянами.

– Брось, монах, – увещевал Ромео. – Я же спас тебе жизнь. Разве я не заслужил толику твоего доверия?

– Боюсь, – сочувственно сказал маэстро Амброджио брату Лоренцо, – вам придется исполнить угрозу и навлечь на нас всех несчастье. Это уже дело чести.

Брат Лоренцо безнадежно покачал головой.

– Ну что ж, будь по-вашему. Я открою гроб. Но позвольте мне сперва объяснить… – Его глаза заметались по комнате – чернец придумывал объяснение, но уже через секунду кивнул и сказал: – Вы правы, в гробу лежит не монах, но не менее святое существо. Это единственная дочь моего щедрого патрона… – Он откашлялся и заговорил громче: – Которая трагически скончалась два дня назад. Он послал меня отвезти ее тело к вам, маэстро, чтобы запечатлеть ее черты на картине, прежде чем тлен навсегда исказит их…

– Два дня назад? – ужаснулся маэстро Амброджио, позабыв обо всем на свете, кроме нового заказа. – Она мертва уже два дня? Дорогой мой… – Не дожидаясь позволения монаха, он приподнял крышку гроба, чтобы оценить изменения. Но, к счастью, покойница еще не была тронута тлением. – Похоже, время еще есть, – сказал он, приятно удивленный. – Но все равно придется начать прямо сейчас. Ваш хозяин уточнил, в каком роде делать портрет? Обычно я пишу поясную фигуру в стандартном образе Девы Марии. В вашем случае могу бесплатно пририсовать Младенца Иисуса, раз уж вы ехали издалека.