Майкл Кац прилетел ко мне в Тайбэй из Лос-Анджелеса. Он собрал кучу бумаг об экстрадиции и деле Эрни Комбса. Последние подтверждали, что телефоны в моем доме на Мальорке прослушивались. По мнению Каца, обвинения против меня не выдвигали, и запроса на выдачу не поступало. Я воспринял его слова как ответ на свою молитву собаке. Я мог возвращаться в Пальму.

Покончив с делами, я полетел из Тайбэя в Вену, потом в Цюрих. Позвонил Тому Сунде из аэропорта. Он посоветовал мне не задерживаться в Пальме более сорока восьми часов. Рафаэль встретил меня в аэропорту Пальмы, провел в обход иммиграционного и таможенного контроля и отвез домой. Я завалил детей подарками из Тайваня и, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы, повел Джуди поужинать в «Тристан», в «Пуэрто портале», затем мы отправились в «Уэллиз» выпить с Джеффри Кенионом. Уик-энд я провел в кругу семьи.

— Папа, папа, не гони так! Пожалуйста, папа, езжай помедленней! Мне страшно, — закричала с заднего сиденья Эмбер.

Был почти час ночи, уже понедельник. Мы впятером возвращались после затянувшегося ужина в «Тадж Махал» и посещения бара «Тэффиз» в Магалуфе. Я не гнал. И потом Эмбер всегда нравилось ощущение скорости, поэтому ее призыв к осторожности удивил меня вдвойне. Я обернулся и увидел ужас в прекрасных голубых глазах. Что ее напугало? Какую незамеченную мной угрозу уловило ее подсознание? Не было ли то предвидение, на какое способен только детский ум, свободный от предрассудков и предубеждений? Я моментально сбросил скорость и вместо диска Simply Red поставил Modern Talking. Оставшиеся до дома пятнадцать минут мы молчали. Дети сразу пошли спать. Эмбер все еще выглядела напуганной.

У меня почти закончился гашиш. У нас гостили сестра Джуди Маша и ее приятель Найджел. Они отправились за гашем на площадь Гомила, но пока не вернулись. Мне пришлось удовольствоваться маленьким косячком.

В половине девятого утра зазвонил телефон: Дэвид Эмбли звал поиграть в теннис. Сказал, что зайдет примерно через час. Я поднялся. Франческа уже проснулась, поэтому я приготовил нам обоим легкий завтрак. Заглянул в свою коробочку, где хранился гашик. Она больше не пустовала. Отлично сработано, Маша! Она оставила записку, сообщая, что отправилась с Найджелом в «Клуб де мар» искать работу на пришвартованных там яхтах.

Телефон зазвонил снова. Это был Мак-Канн:

— Гони мою долбаную наркоту и мои гребаные бабки! Моей жене и детям угрожали. Дело серьезное, и ты, мудила, виноват в том, что на всех наехали копы.

— Я не виноват, что вы продолжили без меня, что Роджер в тюряге.

— Тогда узнай у него, где все. Отправь кого-нибудь в тюрягу! Она у тебя под боком, жопа!

Случайно или, может быть, нет, но следующей позвонила жена Роджера, Мари. Она хотела зайти — только что встречалась с Роджером и узнала кое-что важное.

Едва закончив разговор с Мари, я снова услышал звонок, похоже международный. Но кроме шумов в трубке я ничего не разобрал, и нас разъединили. Позвонили опять. На сей раз это был Том Сунде. Поговорил о повседневных делах минуту-две и повесил трубку.

Между нами было условленно, что если он начинает телефонный разговор с вопроса: «Ну как дела?», — это сигнал опасности, причем нешуточной. Я прокрутил в голове разговор, но, хоть убей, не мог вспомнить, с чего он начал. Мне было все равно. Никого не арестовывают рано утром в понедельник. Скорей уже в пятницу, под вечер, когда адвоката не отыщешь ранее шестидесяти часов, или в любой день на рассвете, чтобы застать жертву врасплох, страдающей от похмелья.

Я решил окунуться, взглянул на цепочку с тремя тайскими Буддами и вспомнил слова Сомпопа: «Можешь носить в море, но не в ванной». А что такое наш бассейн: маленькое море или большая ванна? Черт его знает... Иногда я снимал цепочку, перед тем как поплавать в бассейне, иногда не снимал. В тот день я ее снял.

Вылезая из бассейна, услышал сигнал переговорного устройства на воротах. Я почти никогда не просил гостей себя называть и сейчас автоматически нажал кнопку замка. Это была Мари. Она выпила кофе и поговорила с Франческой, пока я натягивал шорты и футболку.

Снова ожило переговорное устройство, и я впустил Дэвида Эмбли, одетого для тенниса. Он ушел через десять минут, пообещав вернуться в течение часа.

От ворот донесся гудок. Я подумал, что это Дэвид — забыл что-то и вернулся. Однако во внутренний двор не спеша вошли трое полных мужчин средних лет в обычной, гражданской одежде и уставились на верхушки пальм. Накануне вечером Джуди упомянула, что соседи согласились подрезать деревья, привести их в порядок. Я предположил, что это и есть предложившие помощь доброхоты и направился во двор, чтобы их встретить.

Один вдруг выхватил пистолет и ткнул мне дулом в живот. Его губы дрожали, руки тряслись, очки запотели, а изо рта несло перечной мятой. «Двадцать лет тюрьмы», — пронеслось у меня в голове. Франческа вскрикнула — этот крик я до сих пор слышу каждый день. Ее папочку собирались убить. Повинуясь наитию, я поднял руки и сказал по-испански: — «Tranquilo! Tranquilo!»80

Заведя мои руки за спину, надели наручники. Меня затолкали в кухню, на диван. Франческа, дрожа от страха, подбежала ко мне, бросилась целовать и обнимать. Один из незнакомцев оттащил ее. В панике она кинулась наверх, к Джуди, которая еще спала. Несколько человек, ворвавшихся в кухню, погнались за ней, как за сбежавшим психом. Мари остолбенела, когда полицейский схватил ее сумочку и вытряхнул все содержимое на стол. Другой, чувствуя себя как дома, уселся на табуретку. У него были глаза садиста и улыбка, выдававшая почти сладострастное наслаждение. Белая рубашка с открытым воротом и усы а-ля Сапата81 делали его похожим на испанца, но на нем стояло клеймо DEA. Не был ли это Крейг Ловато?

— Es Policia National?82 — спросил я.

— Si83, — неубедительно ответил он.

Двое полицейских ввели на кухню Дэвида Эмбли. На него тоже надели наручники. Он старался не встречаться со мной взглядом. Полицейские показали знаками, что мы уходим. Я спросил разрешения переодеться. Не разрешили. Не дали попрощаться с женой и детьми. Нас с Эмбли повели к патрульным машинам на улице. Выходя за ворота, я бросил взгляд на окно спальни. Может, никогда больше не увижу этот дом. Джуди зашлась криком, когда за мной захлопнули дверь машины.

Она успокоится через несколько дней, утешал я себя. Будет навещать меня с детьми, сколько сможет. У нас еще достаточно денег. Наверняка больше двух лет в тюрьме меня не продержат. Мы уже переживали такое. Улик нет. В любом случае Испания не выдаст меня янки. Это слишком независимая страна, чтобы равняться на Америку в ее странной войне с наркотиками. Здесь люди курят гашиш на улице. Я отсижу срок в испанской тюрьме. Ничего страшного. Усовершенствую свой испанский.

В полицейском участке Пальмы мне сообщили, что я арестован за контрабанду наркотиков.

Я не удивился и попросил объяснений, но не получил их. Мне дали бланк, чтобы я вписал имена тех, кого следует известить о моем аресте. Я указал фамилию Рафаэля. Ему вряд ли придется по вкусу новость, что меня осудили за контрабанду наркотиков, но мы неплохо ладили и в его власти облегчить мои страдания. Как-никак он главный комиссар полиции. Есть ли у меня адвокат? Я вписал Хулио Мореля, адвоката Льофриу. Хочу ли я, чтобы известили английского консула? Да, хочу.

Без лишних церемоний нас освободили от личных вещей и отправили в разные камеры временного содержания. Я оказался в обществе какого-то пьяного до бесчувствия субъекта и молодого перуанца, который утверждал, будто является членом «Сендеро Луминосо»84. Вот уже тридцать дней он ожидал депортации. Перуанец уверял, что завтра после обязательной явки в суд меня отвезут в центральную тюрьму Пальмы. Он успел изучить местные порядки за последний месяц. Сказал, что центральная тюрьма мне понравится: полно свободного времени, куча наркотиков, свидания с семьей. Я лег на бетонный пол, потому что больше лечь было некуда. Ни тебе нар, ни воды, ни сигарет.