Литмир - Электронная Библиотека
A
A

...Посередині майдану стояв барабанщик та безперервно вибивав дріб. Біля нього тіснилися московські офіцери та люди у козацьких жупанха... Хтось із козаків сказав: "Бач, сам Ґалаґан із своєю підлотою виліз...". Барабанний бій стихнув, і наперед вийшов худорлявий чоловік у старшинському вбранні. Дивився він вперед, трохи опустив кістляве, сухотне бородате обличчя. Очі його були чорні і глибоко запали. "Ґалаґан..." — прокотилось поміж запорожцями. Правою рукою Ґалаґан високо підняв велику книгу, на сонці нестерпно блимнула окута золотом обкладинка...

До Остапа донісся глухий надтріснутий голос: "... -– Брати-запорожці! Присягаю на святім Євангелії... Складіть зброю... Вийдете живими..."

"Зараз я тобі складу" — подумав Остап і прицілився.

"Кинь, Чорнояре, він же ж на Євангелії!" — якийсь молодий козак схопив за мушкет Остапа. Тим часом Ґалаґан десь зник, а на золотій книзі присягався кремезний, огрядний старшина.

"А це Горлач — Басурмак!" — почув Лелека. Старшина припинив читати присягу, немов захлинувся, і кинув гострий погляд на Остапа... Це була мить, яка означує життя і смерть... Остап знову підніс мушкет і вистрілив...

* * *

— Збирайся, козаче! Час вирушати! — Копняк тримав Остапа за плече. Ледь розвиднювалось. Скрізь дубове гілля сіріло ранкове небо...

11. Спокуса

...А життя запорозьке степом і кожухами пахне, крицею холодною, кров'ю гарячою і спокусою... Спокуса то найтяжче. І не в тому справа, коли ти із шаблею скривавленою через трупи в улус вдираєшся або у містечко чи город коронний, а перед тобою безборонні мешканці тремтять... Спокуса справжня не тоді тобі горлянку перехоплює. Спокусу цю не зрозуміти тим, хто ніколи не вибирався живцем із турецьких кам'яних домовин і не бачив, як веде чоту по безводному степу сотник, уходячи від реґулярного кавалерійського полку...

...Сидять за лавками в курені статечно, немов родина смиренна і богобоязна. Плечі у білих сорочках розправлені, на спітнілих маківках оселедці в'ються. Хрест на себе наклали пальцями покірливо. Тільки добре Яків Горлач знає, що за цією смиренністю криється. Он у куті козак Бровун. Другу миску тетері доїдає. Якби не оселедець, то чим тобі не гречкосій? Тільки пам'ятає Горлач, як два дні просидів Бровун прикутий до стовпа посередині турецького табору, а на третій день щез, залишивши замість себе чорного хряка спахіям на споживу.

А он чемно дякує кашовара за добрячу юшку Максим Пирятин. На очах Якова (ще як у Дорошенка разом козакували), побившись об заклад із хорунжим, зухвало джиґітував перед московським стрілецьким полком Максим на своєму баскому скакуні. Вже московську шерегу пороховим димом затягло, вже охрипли стрілецькі старшини від матірної лайки на неоковирність і невміння поцілити у нахабного черкаса, а Максим востаннє щось образливе стрільцям вигукнув і неспішно повернувся до своєї сотні за золотим годинником хорунжого. Потім бачив Яків: пихкаючи носогрійкою, звично витрушував із свого пошматованого куртаса свинцеві кулі...

Про кожного із братчиків багато чого предивного міг розповісти Горлач. Може, і про нього дещо могли розповісти запорожці. Тільки одне він не міг — противитись Спокусі. А вона багацько чого обіцяє. Мана, одне слово. А коли піднялась над ним Спокуса? Коли зламалась душа Басурмака?

Може, і прожив би Горлач, не наважуючись крок назустріч спокусі зробити, загинув би в безкінечних вправах Війська і оспівували б його сиві кобзарі. Але запримітив його один січовий старшина. Відчув щось своє у порожньому погляді широко розкритих очей колишнього сердюка. А звали цього старшину Ґалаґан.

...Чим далі переступиш, тим більшу силу будеш мати — чим чорніша зрада, тим більше Сила. Країна наша проклята, і багато химородників невідомо чого шукає. А я знаю, де шукати і чого шукати, Якове. Мене тримайся — разом знайдемо...

* * *

Нижче наведений лист повинен був потрапити до другого тому "Записок о Юго — Западной Руси", але з невідомих причин укладач залишив його в своєму архіві. Лист подається в ориґіналі із невеликими корективами відповідно до застарілих ідіом російської мови.

* * *

"Генваря 1705 года.

Любезный друг Матвей!

Нашел несколько свободного времени, чтоб отправить тебе послание очередное. Может, по следам писем смогу восстановить диариуш свой и отправить в какое издание любопытствующее, коих немало видывал я, длительное время за пределами Отечества пребывая.

Проведя некое время в Малой России, возвращаюсь я, наконец, к родным пенатам и пишу эпистолярию сию в захламленной комнате на грязнейшем из всех постоялых дворов, однако, мысль о том, что вокруг — леса дорогой моей сердцу Муромщины, несказанно сердце мое утешает. Насилу вернулся я живым и здоровым из дальних странствий, секретное предписание выполняя на корысть Державы. Премного опасностей и невиданных тайн чудом мою главу миновали, хотя наибольшая угроза и жизни, и рассудку, и душе моей подстерегала меня в Украйне — крае диком, воинственном и чужом. И хотя за десяток последних лет под рукою истинного друга Государя нашего гетмана Ивана Степановича Мазепы Малороссия премного расцвела и близка к благоденствию, отголоски прежних смут и кровавых распрей ещё глухо волнуют буйные души малороссиян. В целом хохлы народ приветливый и радушный, женщины их и дивчата весьма озорны и соблазнительны. Однако, за всеми этими жартами и гостеприимством кроется опасность, особенно остро ощущаемая приезжими соотечественниками, ибо добрую половину столетия понадобилось сражаться, чтоб оставить под сенью династии хотя бы половину сего обильного края.

Впрочем, подробнее о нравах народа здешнего поведаю я тебе в следующем послании или, чаю, при скорой встрече. Сейчас же хочу изложить тебе происшествие, имевшее место при малороссийском объезде моем не далее как два месяца назад, которое потрясло душу и сознание мою до предела. Только сейчас сумел холоднокровно обдумать я то, что со мной произошло и более-менее связно изложить на сием пергаменте.

Выехав в начале ноября из Киева, очутился я со своим слугою в безлюдной степи, сопровождаемый тремя сердюками, любезно предоставленными мне киевским генерал-губернатором. Путь мой должен был пройти через владения мятежного Войска Запорожского, кое с гетманом находится в отношениях крайне недружелюбных и живет по своим тайным законам, напоминая тем самым прежние рыцарские ордена цивилизованной Европы, наподобие Мальтийского или Ливонского. В дороге подверглись мы нападению каких-то душегубов — то ли татар, то ли самих запорожцев. Чудом избежав ограбления в лучшем и смерти в худшем случае, спаслись мы благодаря решительному вмешательству гренадерской команды капитана Н., которая, вероятно, продвигалась по делам, связанным с нынешней военной кампанией. Капитан Н., исходя из моего тайного предписания, пообещал препроводить нас в безопасное место. Находясь под его покровительством, мы продолжили свой путь, не опасаясь повторного нападения.

Завязав дружеские отношения с капитаном Н., я обнаружил в собеседнике недюжинный ум и предрасположенность к магическим знаниям (ты осведомлен о моих опытах в этой области, проговорюсь, что и поручение государя было с ними связано). Долгие переходы мы коротали за беседами: я рассказывал о Европе, ученые которой, несмотря на войну, продолжают удивлять нас своими алхимическими открытиями, о тайных орденах, в делах магических весьма преуспевших и о многом другом. Капитан Н. больше слушал, но его замечания были весьма существенны. Я начинал задумываться, почему такой образованный и, по всей видимости, богатый человек проводит время в степи. Врожденная моя деликатность не позволяла мне вмешиваться в его прошлое. К тому же я чувствовал в капитане Н. определенное желание скрыть от меня причины своего путешествия.

Как-то раз капитан поведал мне любопытные соображения:

— Вот вы говорите о Европе и традициях алхимиков тамошних. А ведь ту, их не то что не меньше, а даже и более. Если там магические древности собирают и по крупицам восстанавливают, то здесь они в первозданном состоянии сохранились.

Я искренне рассмеялся, стараясь, впрочем, не обидеть собеседника:

— Ну что вы, разве традиции того же Парацельса можно сравнить с божбой какой-нибудь Солохи на базаре?

Капитан Н. даже не улыбнулся, а только глянул на меня хмурым и сосредоточенным взором, в котором я уловил премного неведомого и даже недоброго.

— Что ж, — предложил тогда капитан, — может, хотите испытать здешнее чародейство? Думаю, что все, что до этого вы видели в Европе, покажется вам надуманным и наивным.

Я несколько опешил и капитан, пронзительно глядя мне в глаза, сказал с вызовом:

— Я не сомневаюсь в вашей храбрости и желании изведать запредельное.

Не дожидаясь ответа, капитан отправился осматривать своих солдат, а я, ощущая темную бездну неизвестности, внезапно дохнувшую на меня своим ледяным холодом, глубоко задумался.

К вечеру того же дня обнаружили мы странного всадника, который, однако, после короткой беседы с глазу на глаз, присоединился к нашему транспорту. Всем видом своим напоминал он нам гайдука, коих немало видел я повешенными иль посаженными на колья во Влахии и Трансильвании. Одет был он в чёрную, расшитую серебряными кантами куртку, и ехал на чудном коне вороной масти. Лицо загадочного путешественника было смуглым с густыми усами цвета вороньего крыла. Большие карие глаза его смотрели не мигая, и выдержать их взгляд было невозможно. Капитан время от времени переговаривался с незнакомцем на непонятном мне наречии, а мне только пояснил:

— Терпение, мой друг, скоро к нам, помимо нашего нового знакомого, — можете звать его просто князем, — еще двое присоединятся, и цель нашего путешествия будет близка.

К вечеру следующего дня, когда команда остановилась на бивуак, капитан Н. долго разговаривал с князем, что-то определял по карте и, наконец, отдал приказ поручику принять команду до утра и сказал мне:

— Отбросьте сомнения, милостивый государь, и поезжайте с нами.

Сопротивляться его воле не представлялось возможным. К тому ж и любопытство мое возрастало ежесекундно. Терзаемый самыми неприятными предчувствиями, (о, как они оправдались!) я согласился, и мы втроем выехали в ночь. Продвигаясь в полной темноте, мы очутились у глубокой ложбины, покрытой деревьями. Спустившись глубже, мы увидели блеск искусно скрытого костра, где обнаружили двух казаков угрюмого вида и при оружии. Князь крикнул им что-то, но что именно, я, достаточно не зная малороссийского наречия, не уразумел. Казаки опустили оружие и хмуро приветствовали нас. Капитан кивнул в их сторону и поведал мне тихим голосом:

— Тот, костлявый, с глазами запавшими и бородой, есть полковник сечевой Галаган, а тот, что с лицом полным, полковник Горлыч. Оба — химородники предивные...

Тут капитан Н. с коня изволил сойти, и я его примеру последовал. Казаки ожидающе смотрели на капитана и князя. Капитан коротко переговорил с Галаганом, и я уловил только несколько слов — "принес" и "не обманите", говоря, это он несколько раз кивнул на меня со словами — "посмотрим". После этого капитан Н. снял перекинутые через седло переметные сумы, которые при том зазвенели, князь тоже со своего коня тяжелые торока подхватил. Галаган Горлычу кивнул, и тот сумы приоткрыл, руку туда запустил и вытащил горсть серебряных монет. После того казацкие полковники переглянулись и разом кивнули.

— Что ж, панове, раз вы на такое дело решились, то пора и за дело браться, ибо время настало, — скрипучим голосом Галаган сказал.

Что далее в том сатанинском овраге происходило, пересказать трудно мне. Сначала Галаган к выемке оврага подошёл и долго что-то туда говорил, после чего показалось мне, что бездна та углубилась неимоверно и превратилась в пропасть бездонную, из которой пламя смертоносное время от времени вырывалось. По сему запорожцы калиту червонцев и неведомые мне коренья туда кинули, и узрел я, как языки пламени светом мрачным сию бездну осветили.

— Ну що, готова страва, — вопросил Горлач и глянул на капитана Н. Тот кивнул в ответ и пронзительный издал свист. В тот же миг над краем оврага появилась черная таратайка, кою привык я видеть у жидов путешествующих. Живо мешок с серебром подхватив, Галаган по стенам оврага вверх выбрался и сверху ко мне донеслось бормотание глухих голосов — через минуту сечовой полковник уже спускался, хотя и без серебра, но на плече длинный мешок придерживая.

При свете костра увидел я, что в мешке нечто живое находилось. Развязав мешок, вынули оттуда Галаган и Горлыч нагое тело бездыханное. С трудом определил я при нестойком свете костра, что это бесчувственная девица — молодая, не моложе осьмнадцати лет.

Что далее было, только отрывки помню. Выступил я, решительно защищая жертву беспомощную. В ответ на это искусно нанес Горлыч удар мне, и далее все виденное, как будто сон наполненный ужасами неописуемыми, продолжилось. Лёжа на холодной земле, цепенея и телом и душою, узрел я, как склонился Галаган над телом беспомощным, как вцепился он ртом в девичье горло, и как задергалась девица, предсмертный стон испустив. Тут капитан Н. обнаженный эспадрон к горлу моему приставил и прорёк:

— Без насыщения кровью, милостивый государь, ни одно дело в сиём мире не святится.

Галаган же, кровию насытившись, к краю разверзнутой бездны подошёл, и кровь, коей рот его заполнен был, туда выплюнул.

За ним к полумертвой девице, которая прокушенным горлом хрипела, приблизился Горлыч и ея зубами за руку схватил. Я глаза закрыл, но ужасные звуки поглощения крови сердце моё на части рвали. Тут и Горлыч кровь в овраг выплюнул. За ним сатанинский обряд капитан Н. продолжил, а потом и князь.

–– Ну что ж — пусть и паныч покуштуе, — страшным голосом прорёк Галаган.

От слов этих волосья парика у меня дыбом поднялись, и попробовал я кинуться прочь. Вдруг лицо князя задрожало, и подобная дрожь его тело охватила, — он взвизгнул и по склону оврага начал карабкаться. Но не успел долезть, ногти ломая, до середины, как раздался жуткий хруст и костлявая черная рука, прямо из земли выскочив, князя за ботфорт ухватила. Ещё раз что то хрустнуло и стопа нещасного преломилась.

— Нэ пройшов, нэ пройшов! — со странной радостию закричал Горлыч. Я бросился князю на помощь, но он уже был наполовину втянут в землю. Я споткнулся и узрел вокруг множество поваленных крестов. Я попытался схватить князя за руку, но над взрыхленной землею только торчало лицо с вращающимися от ужаса глазами. В рот его уже забивалась влажная кладбищенская земля.

— Нэ заважай Йому, панычу, — услышал я над собою всё тот же надтреснутый голос Горлыча, — князь дуже по серцю Йому вдався, а и тоби зараз жывыци треба спробувать.

На эти слова я замахал руками, не помня себя от страха. Тем временем князь уже исчез под землёй, и только осыпанная земля вздрагивала на том месте, где был заживо погребён мой несчастный попутчик. Я вскочил и побежал, вопия во всю ночь. По-видимому, меня не преследовали...

15
{"b":"226573","o":1}