Моряки и ученые тесным кругом разместились на полубаке. Штурман не видит никого, только чувствует близость других, да иногда огонек сигареты высветит на мгновенье чье-нибудь красное лицо.

Здесь на полубаке не слышно стука дизеля, здесь слышно, как плещет вода за бортом, как рефмеханик тихим басом ругается с поварихой из-за сегодняшнего обеда. А звезды висят — до них можно дотянуться рукой.

Снова штурман на вахте, в работе. Он глядит в недвижимую черную стену и ничего не видит. Сзади Коля в штурманской рубке вертит-вертит ручку приемника, пытаясь поймать хоть какую русскую станцию, но в динамиках только шорохи, трески от разрядов далеких гроз, да заунывные восточные мелодии, неотличимые друг от друга.

— Делом займись, — говорит штурман.

— Сей момент, — откликается матрос и продолжает терзать приемник.

Так проходит первый час вахты. Приемник охрип, а в глазах у второго помощника замелькали голубые черточки. И вдруг какая-то сила бросает его к радару; он бежит, спотыкаясь, приникает к экрану. Зеленый луч, монотонно вращаясь, высвечивает сокотрийские горы, а далеко за кормой мыс Рас-Радрасса закрыл уже бывшее голландское, а может, английское судно. Но вот на линии курса появляется россыпь маленьких точек, еле заметно ползущих в направлении острова. Несомненно, это рыбацкие парусно-моторные лодки. Вскоре они выходят из опасной зоны, на них так и не зажгли ни одного огонька.

Штурман слушает, как успокаивается сердце, и ругает рыбаков последними на свете словами.

Потом он сорвался, наорал на Кольку, и на шум в рубку явилась тень капитана, с животиком, с рожками, потянуло лекарственными запахами.

— Луна выползает, — говорит капитан и умолкает, сосет погасшую трубку.

Штурман попросил разрешения и ушел с мостика. Он побрел на ощупь по темному судну, на рабочей палубе кто-то плескался под светящимися иглами забортного душа, на баке кто-то трогал гитарные струны, и песня без слов плыла вместе с судном. На юте не было никого, и штурман долго стоял, склонившись за релинг, вглядываясь в голубые огненные вихри. Там была бездна, и пальцы непроизвольно сжимали металл.

Светлел океан, луна поднималась, судно двигалось в ореоле тропических огней. Он пошел на сигнальный, на самый верх, туда, где выше — только мачты и звезды. Звезды были везде, и вверху, и внизу, и вокруг. Таинственный свет озарял вылизанную гладь океана. Две мачты, две антенны космического корабля были нацелены на другие миры, посылали туда сигналы и не получали ответа.

— Я на сигнальном, — доложил штурман по доисторической переговорной трубе в ходовую, — я на вахте.

— Принято, — сказал капитан и отправился в свой нелегкий путь от работы до дома.

И в тот момент, когда мастер доставал из вороха бумаг в тумбе стола семейный альбом, перед штурманом на глазах три звезды вонзились в атмосферу земли, прочертили огненные черты, словно вскрикнули, и упали: самая яркая — в океан, другие, поменьше, — неизвестно куда.

Воскресным утром в мою каюту постучал рассыльный:

— Товарищ лейтенант, вас к старпому.

Я глянул в иллюминатор. В темную глянцевую гладь стекла бился мелкий и злой дождь. Сквозь серую пелену ее проглядывали огни поселка. Непогода, которую уже давно поджидали, нагрянула на наш полуостров.

Сколько ни гадал я, зачем понадобился старпому, ничего не надумал… Уже десять дней как я на корабле, принял дела, понемногу втягиваюсь в новую для себя флотскую жизнь. А ведь еще три месяца назад все было по-другому. Военный флот, моря существовали только в моем воображении. Я был студентом-дипломником и совсем не предполагал, что окажусь на корабле, да еще не где-нибудь, а на самом краешке земли…

В каюте старпома я застал худощавого человека в форменной фуражке, с усталыми глазами. На меня он, как показалось в первый момент, даже не обратил внимания.

— Знакомьтесь, — сказал старпом, — Виктор Чумаков — капитан буксира, человек гражданский, но всегда помогает нам, военным… — И уже мне: — Виктор забросит тебя на ту сторону залива. Получишь там стальной конец, то есть буксирный трос. Через шесть часов выходим в море. Без этого троса никак нельзя — на обратном пути должны привести в базу противолодочный корабль… Машина уже заказана, со склада вернешься на ней. Времени в обрез, посему одна нога здесь, другая — там.

— Понял! — бойко ответил я.

Слабая усмешка тронула губы Чумакова и тут же погасла.

— Ты за него держись, — сказал мне на прощание старпом и улыбнулся мягкой, не идущей к его грубоватому лицу улыбкой. — Виктор может с закрытыми глазами пройти в любую точку залива.

Я не поверил и про себя подумал: «Прихвастнул маленько старпом». Это, как я уже знал, за ним водилось. Тем более что я уже слышал о Чумакове как о сквалыге.

Мы с Чумаковым сошли по скользкому трапу на буксир, работавший на малых оборотах у борта нашего корабля. И когда я поднялся в рубку, впервые услышал эту странную команду:

— Уперед!

Буксир вздрогнул и сквозь дождевую муть пошел вперед по водным ухабам.

Спустя полчаса сквозь сизую пелену, как на фотобумаге, проявился пирс. Я взялся уже за ручку двери и повернулся к Виктору, намереваясь попрощаться с ним.

— Не суетись, — остановил Чумаков. — Вместе на склад заявимся. Воскресенье потому как, — пояснил он. — Начальства там нет, даром только пробегаешь, а у меня кореша — помогут.

И действительно только благодаря Чумакову удалось сравнительно легко найти кладовщика, быстро получить и загрузить бухту троса на машину.

Мы уже хотели трогать, как вдруг Виктор Чумаков, бросив быстрый взгляд на молоденького солдата-водителя, потом на ребристую бухту, занявшую две трети кузова и возвышавшуюся над кабиной на добрых полтора метра, сказал:

— Подождите малость. Есть еще дело, я мигом.

Вскоре он вернулся с ящиком и засунул его под брезент в кузов.

Капитана я, видимо, не стеснял: может быть, воспользовавшись благоприятным моментом, он вершил свои дела. Мне стало неловко, будто ненароком подглядел в замочную скважину, и я ближе пододвинулся к солдату-водителю, освобождая место.

Виктор Чумаков уселся в кабину и произнес мне уже знакомое:

— Уперед!

Дождь и ветер усилились. Нелегко было ориентироваться в сумраке городских улиц. Пока выбирались на окраину, водитель порядком издергался.

Наконец-то показался причал, к которому сиротливо жался наш корабль. Осталось спуститься с сопки метров пятьсот по извилистой дороге, а там до самого пирса ровное, как стол, шоссе.

Бухта в кузове вела себя спокойно, только при торможении возникало ощущение, что между кабиной и тросом не доска, а фанера. Пошли на спуск. Вдруг из-за поворота навстречу выскочил «газик». Солдат-водитель нажал на тормоза, но грузовик пополз юзом, надвигаясь лоб в лоб на встречную машину. Отвернуть было некуда: слева — деревья, справа — обочина, а за нею — глубокий овраг. Мы услышали, как надсадно затрещали передние доски кузова.

— Не жми, отпусти тормоз, — бросил Виктор Чумаков. — Отработай двигателем.

Водитель автоматически выполнил команду; машины остановились в полуметре друг от друга.

За спиной вновь послышался треск досок.

Из «газика» выскочил шофер в кепчонке и, воткнув руки в карманы, замер.

Чумаков открыл дверцу, заглянул в кузов. Ну-ну, подумал я, проверяет, цел ли его ящик. Вот жук!

— Пронесло, — усмехнулся он. Достал сигарету, сунул солдату в губы и только после этого предложил мне: — Кури, мозги прочищает! — Хлопнул по плечу и выскочил из кабины. — Эй, на шхуне! — громко крикнул он водителю «газика». — Греби назад, уводи посудину с фарватера.

В кепке, сдвинутой на затылок, шофер застыл на месте, не отводя взгляда от покосившейся бухты троса.

Я выбрался из кабины и полез в кузов. Бухта проломила доски и непонятно на чем держалась: то ли на тонком металле кабины, то ли на собственном благоразумии. Яшик с икрой тоже был невредим.