«Псалтырь бо бе токмо и Евангелие с Апостолом и избраными службами церковьныими с Философом преложил первее».

В современном переводе читаем: «Ибо Псалтырь только и Евангелие с Апостолом и избранными службами церковными перевёл сначала с Философом».

Что явствует из такого уточнения? Во-первых, то, что в переводе Евангелия и Апостола есть и участие Мефодия. Во-вторых, что и Кирилл каким-то образом имел отношение к переводу Псалтыри. Наконец, в-третьих, что труд по переложению на славянский язык псалмов и кафизм Псалтыри, не менее ответственный, чем новозаветные переводы младшего брата, лёг на плечи, по преимуществу, Мефодия. И что к этому своему подвижническому деланию он приступил даже до того, как Философ принялся за евангельский и апостольский апракосы.

Последнее подтверждается самим порядком книг в процитированном месте «Жития Мефодия»: сначала названа Псалтырь, потом Евангелие и Апостол. Такое первенство подкреплено и текстологическими наблюдениями ряда учёных: замечено, что многочисленные цитаты из псалмов, имеющиеся у евангелистов, в славянском переводе Константина дословно совпадают с тем, как они выглядят в славянской Псалтыри Мефодия. Значит, Философ в таких случаях не тратил драгоценного времени на поиск своих собственных решений, а брал из рукописи брата уже готовое.

Но что в том зазорного? Нелепыми были бы между ними попытки собственнического разграничения: «вот твоё, а вот моё». Работали ведь не вдвоём даже, а целой дружиной, с участием нескольких учеников, о чём, как помним, сообщалось в «Житии Кирилла». Разве можно было теперь надолго затворяться друг от друга по кельям? Наверняка ежедневно сходились вместе в одной палате, чтобы обмениваться самыми неотложными затруднениями. А главное, чтобы зачитывать вслух уже готовое — только что записанные по-славянски евангельские отрывки, псалмы, письма апостольские, тропари и стихиры праздничные. Вместе радовались удачам этих ежедневных уроков, тому, что у каждого отдельно и у всех вместе получается. Молились о том, чтобы и впредь получалось — не хуже, чем сегодня. Чтобы не покидало их ни на день присутствие благодатного горения.

Братьям, солунским горожанам, не часто приходилось видеть в родительском доме, как высекают огонь, потому что всегда поблизости находилось что-то уже для них приготовленное — зажжённая свеча или светильник, или пылающий очаг. Но если вокруг — безлюдные пространства, отсутствие хоть какого-то жилья для угрева, неприютность, холод, ветер? Вот тогда-то не раз они видели: каждый воин, пастух, путник или землепашец, где бы ни находился, обязательно держит при поясе своём малый узелок, а в нём неизменные, такие простецкие на вид вещицы — железное кресало, кремень и трут в виде усохшей ветошки или хотя бы комка сухой травы. Бывалому человеку достаточно один раз чиркнуть кресалом о кремень, чтобы высеклась искра и возжгла трут, и занялся костёр. И не раз видели они ещё в детские годы, как делают это славяне. И слово от них не раз слышали, означающее само начальное действие: кресити, то есть выкресать огонь.

Что может больше восхитить ребёнка, чем таинство возникновения живого, дышащего, спасительного огня из сущей никчемности! Из холодного тусклого камешка, какие на каждом шагу скучно трещат под ногами, из безжизненного отломка металла, из травной трухи или истлевшей тряпицы. Попробуй сам — ни за что не получится. А тут вдруг — крес-с! — и занялось, восстало!.. Живое — из мёртвого. Благодатное — из праха и тлена. И как оно звонко-звучно, само слово, какая энергия исходит от него: кресити, выкресать, воскресать.

Мы теперь затруднимся сказать, кому из братьев пришло первому на ум открыть для этого словосмысла новую, высокую, поистине вечную жизнь. Русский язык впитал «воскресение» в его священном христианском значении раз и навсегда. (Стоит вспомнить: даже в десятилетия атеистических гонений в России XX века как ни пытались, но не посмели изъять «воскресение» ни из жизни народной, ни из гражданского календаря.)

Если исходить из того, что Мефодий принялся за перевод Псалтыри раньше, то за «воскресение» особая благодарность выпадает старшему брату. Ведь у него уже в первом псалме звучит «не воскреснут нечестивии на суд». А в третьем псалме слышим обращение Псалмопевца к самому Христу: «Воскресни, Господи, спаси мя, Боже мой»… И дальше, дальше — не только слово, но само грядущее воскресение Христово полнит собою провидческие строки Псалтыри.

В греческом языке, когда нужно было сказать о воскресении Спасителя из мертвых, пользовались двумя глаголами с близким значением: ανέστη (встал, поднялся, восстал) и εγήγερται (встал, восстал, поднялся, пробудился). В пасхальное приветствие и в праздничный тропарь вошёл первый из глаголов.

Χριστός ανέστη! — Христос воскресе!

И так ли уж обязательно теперь знать, кто из братьев изначально записал «воскресе» по-славянски — Мефодий или Кирилл?

Единым духом они восклицали, в общей радости пели в ночь святого Христова Воскресения:

Χριστός ανέστη εκ νεκρόν …

Выезд миссии в Моравию не мог состояться, пока братья не решили про себя: годовой круг славянских церковных служб по Господним и Богородичным праздникам и по всем дням недельным собран. Пора укладывать книги в дорогу.

Время их готовности обозначилось только к весне 864 года. На удачу, завершение переводческих трудов совпадало с благоприятными переменами, которые открывали братьям возможность наиболее короткого и наиболее теперь безопасного пути в неизвестную им Моравию — через болгарские земли.

Ещё год-два назад такое было бы просто невозможно. Пока в Константинополе принимали послов из Моравии, болгары, оказывается, участвовали в совместных с Людовиком Немецким военных действиях против того же самого князя Ростислава. А летом прошлого года Болгарию настигли сразу две беды — сильные землетрясения и голод. В поисках пропитания хан Борис дал своим воинским отрядам отмашку для хищнических нападений на сельские угодья ромеев во фракийских землях. В который раз северные соседи воровато воспользовались тем, что лучшие армейские силы империи были отвлечены походом на арабов.

Но как только в сентябре 863 года стратиг Петрон, брат кесаря Варды, вернулся в столицу с вестью о решительной победе над эмиром Мелитены Омаром, василевс и кесарь объявили: нужно теперь же, не откладывая надолго, самым суровым образом наказать хана Бориса. Против него отправлялись сразу и большое сухопутное войско, и морская эскадра. Последней предписывалось ударить в тыл — с высадкой на понтийском побережье Болгарии. Воевать, так в открытом бою, а не исподтишка!

Узнав о размерах готовящейся расправы, Борис изготовился было к отпору, но почти тут же запросил мира и пощады. И — чего уж ромеи никак не ожидали! — вдруг выразил желание… креститься. И не только сам, но и весь его двор, и весь народ болгарский крестится.

В чистоту такого намерения многие бывалые ромеи отказывались верить. Молодой, но коварный хан просто-напросто петляет, выигрывая время. Кровь разбойных кочевников уже отравлена неизлечимой ненавистью и завистью. Допустимо ли забыть, какие кровавые погромы учинял в предградьях Константинополя лютый хан Крум? Сколько вырезал беременных женщин, священников и монахов, сколько храмов превратил в груды камней! А его отпрыски надолго ли поумнели? Болгары ловки просить мира, но ещё ловчее вероломно его нарушать.

И всё же именно теперь, когда Константин с Мефодием готовились к отправке в неблизкий путь, при дворе и в патриархии намечалась ещё одна подготовка, но куда более размашистая, с сугубым усердием.