— Разве ты счастлив только там? Разве ты не любишь жизнь? Настоящую, простую жизнь… Где светит солнце, поют птицы, играют дети. Для чего ты постоянно убегаешь и прячешься в своих снах и видениях? Ответь!

Но Джим молчал. Его не было в этой комнате, в этом доме. Он летал где-то в других измерениях, и это казалось ему счастьем.

До сих пор он не мог объяснить себе, что нашло на него в ту ночь, и какая сила руководила им. Иногда он начинал видеть себя как будто бы со стороны и не мог руководить собой, иногда с ним это случалось. Так было и в тот момент. Он пел песню «Эдип» и внезапно с его губ сорвалась роковая фраза, погубившая и одновременно прославившая его: «Отец? Да, сынок? Я хочу убить тебя! Мама? Я хочу тебя трахнуть!». Толпа негодовала, администрация клуба, где они выступали, потребовала прекратить концерт. Джим помнил, с каким фееричным позором и скандалом они были выгнаны. Его невероятно забавляла злоба и ругань, чуть не завязалась драка…

Адреналин выбрасывался в кровь с утроенной силой. Джим взял бутылку самого крепкого коньяка и, сидя в луже прямо перед клубом, торжествовал, запивая свой триумф горьким алкоголем. Он орал вслед прохожим: «Я король, мать вашу! Я Король Ящерица, я все могу!», и ему было абсолютно плевать, кто и что о нем думает.

— Он оставил свой телефон. Что делаем, парни? — Звоним. И соглашаемся, — уверенно сказал Джим.

— Но тогда мы станем зависимы от этого мужика — недоверчиво протянул Робби.

— Если мы не станем зависимы от этого мужика, мы станем независимыми и никому не нужными. Просек? Двери одна за другой закрываются, а время не ждет. Или ты собираешься до старости играть на квартирниках для кучки людей? Нам нужны толпы, полные залы, стадионы.

Повисло напряженное молчание.

— Итак, — вздохнул Джим, — Вы как хотите, а я звоню.

— Ты ставишь условия, старина? Вроде бы мы все договаривались делать вместе…

— Я просто реально оцениваю ситуацию. Без меня вам не выплыть.

Рей, Джон и Робби переглянулись.

— Хорошо, звони. Посмотрим, что из этого выйдет.

Через два дня на белом бланке контракта стояло пять подписей — Джона Денсмора, Робби Кригера, Рея Манзарека, Джима Моррисона и Пола Ротшильда.

Ротшильд всерьез занялся продвижением «Дорз». Один за другим он организовывал концерты, размещал рекламу, договаривался о телевизионных эфирах. Уже спустя три недели с момента заключения договора, песни «Дорз» стали появляться на радио. Пол сделал огромную ставку на ребят, и ему не хотелось проигрывать. Он работал на группу, группа работала на него. Корабль по имени «Дорз» стремительно несся среди бушующего океана к зеленому острову. Острову успеха, признания и славы. В рамках пиар-компании группы была организована пресс-конференция для журналистов из лучших изданий. Сыпались вопросы, отскакивали от зубов заранее приготовленные ответы, стреляли вспышки фотоаппаратов. Джим едва успевал улыбаться в нацеленные на него объективы. На секунду ему стало дурно, закружилась голова, в глазах потемнело. Захотелось выбежать из этого тесного и душного зала и заорать. Но он прекрасно понимал, что пока еще не настолько знаменит, чтобы позволять себе подобное поведение. Поэтому, вцепившись мертвой хваткой в подлокотник кресла, он продолжал устало, небрежно, но вежливо отвечать на глупые вопросы и натянуто улыбаться.

Сквозь туманную завесу до него издалека долетели слова:

— Мистер Моррисон, что вы расскажете о своей семье?

— Моя семья — это я и Дорз. Кроме нас ничего нет.

— А как же Ваши родители?

В сердцевине раскалывающейся головы будто взорвалось что-то и больно обожгло. Он вспомнил маму, заботливо поправляющую ему одеяло перед сном. Вспомнил отца, учившего его плавать. Вспомнил их небольшой и аккуратный дом, свою крохотную комнатушку, забитую пластинками, дневниками, нотными листами и тетрадками с текстами. Вспомнил ту ночь, когда ушел из дома. Пощечину отца, крик матери, свои беспомощные слезы под дождем. Пару секунд промолчав, он очнулся и очень сухо произнес:

— Мои родители погибли в автокатастрофе.

Они неслись на бешеной скорости по пустому шоссе. За рулем был Джон Денсмор, самый трезвый из «Дорз». Орала музыка, ром лился рекой, смех не утихал. Четыре ярко накрашенные девицы в коротеньких юбочках пьяно улыбались и подпевали. Та, что сидела на коленях у Джима, то и дело пыталась заткнуть ему рот слюнявым поцелуем. Моррисон был одновременно здесь и где-то совсем далеко отсюда. В его голове крутилась мелодия «Riders on the storm»: «Верхом на урагане, в дом, где мы рождены, в мир, куда мы брошены, как пес без кости, одинокий актер, оседлав ураган». Джим закрыл глаза и представил, что машина летит над пропастью, и все они рискуют жизнью.

На секунду им овладело желание врезаться во что-нибудь и погибнуть вот так — в самом расцвете, держа в руке бутылку и обнимая случайную подружку. Вдруг он почувствовал резкий толчок и торможение. Раздался женский визг, матершина, вой сирены. Из этого гама Моррисон успел выловить только одну фразу, сдавленным шепотом произнесенную Робби: «Нам конец. Легавые». Через лобовое стекло Джим увидел две фигуры в форме. Дальнейшее он помнил смутно: кто-то открыл дверь, их заставили по одному выйти, долго обыскивали. Нашли два пакетика травы и порошок. Джим кричал: «Ублюдки, посмотрите, кто перед вами стоит!». За эти слова он получил удар дубинкой по спине. Упав на асфальт и разодрав в кровь ладони, он прохрипел: «Ненавижу легавых!».

— Почему ты так часто думаешь и говоришь о смерти? — спросил Рей.

— Старина, меня интересует все, что за гранью, за пределом. Смерть — всего лишь одна из форм существования. В ней есть нечто притягательное и даже красивое. Да, именно красивое. Смерть как трип от таблеток, кислоты или порошка. Душа отделяется от тела, и в этом полете приходит осознание высшего. Это дарит свободу.

— Да, но из трипов возвращаются, а оттуда — уже нет.

— А разве ты не хотел бы испытывать вечный кайф, вечное спокойствие и умиротворение?

— Нет, спасибо. Я еще жить хочу.

— Да я тоже не тороплюсь. Пока не тороплюсь. Настанет мой черед, и я шагну смело, без страха. Идеальная смерть — это смерть с улыбкой на губах.

— Ты несешь полный бред. У смерти нет улыбки. Есть только кривая ухмылка. Да и кто тебе сказал, что там тебя ждет спокойствие, умиротворение и прочее?

— Мне сказали. По секрету. — Джим загадочно улыбнулся и потянулся за очередной рюмкой.

Первый концерт, устроенный Ротшильдом, Дорз отыграли на хорошей площадке с отличным звуком и светом. Пол заказал новые, высококачественные инструменты, изготовленные специально для группы и привезенные из Германии. Кроме того, великолепная четверка могла похвастаться прекрасным внешним видом — продюсер позаботился и о костюмах. Джим стоял за кулисами, нервно курил и с волнением поглядывал в зал. Народу собралось много, почти все места были заняты. Джиму удалось выхватить из толпы несколько знакомых лиц, и это придало ему уверенности. Сзади подошла Пам, нежно обняла его за плечи и шепнула на ухо: «Не забывай, ты лучший. Все получится!». Подбежал Пол, крепко сжал руку Моррисона и выпалил: «Не подведи, умоляю. Через двадцать секунд выходи. Не забудь поздороваться с залом и не вздумай поворачиваться спиной». Десять, девять, восемь… Шел томительный обратный отсчет. Сердце зашкаливало, а ноги подкашивались. Ротшильд дал знак, кивнув головой, и ребята вышли под ровные и сдержанные аплодисменты, пока не ставшие овациями…