…Литературный сотрудник газеты был человеком мягким и податливым. Читая стихи, принесенные Мурзой, он подумал: «Печатать нельзя. Но ведь это первый опыт. Стоит ли омрачать настроение начинающему автору?»

— Что ж, стихи неплохие, — произнес он наконец. — Удивляюсь даже, почему вы раньше в редакции не появлялись? Может, писать начали недавно?

Мурза оробел было, увидев, как скрупулезно журналист вчитывается в его творение. А когда услышал столь лестную оценку, онемел от радости. С трудом, вынужденно улыбнулся. Хотел что-то выдавить из себя, но язык прилип к гортани, как железная пластинка к магниту.

— Да не волнуйтесь вы так, — подбодрил его литсотрудник. — Давно, недавно ли вы пишете — это же не имеет значения. Стихи мы обязательно опубликуем.

— Спасибо, — еле выдавил из себя Мурза, доказав наконец, что не совсем лишен дара речи.

Выйдя из редакции, он вскоре обрел спокойствие. Радость переполняла все его существо. Он гордо задрал голову, а руки засунул в карманы. Так и вышагивал валено, в который раз заново переживая случившееся. «Экая самодовольная физиономия, — думали прохожие, оглядываясь на счастливца. — «Волгу», что ли, по лотерее выиграл?»

Вскоре стихи действительно опубликовали. Мурза несколько дней не мог расстаться со «своей» газетой, брал ее с собой в автобус, словно невзначай открыл на улице. «Так ты поэт?» — удивлялись знакомые. Он только ухмылялся в ответ. Ну, а тех знакомых, которые ничего не сказали, он попросту причислял к отсталым и некультурным людям. Подумать только — газет не читают, тупицы. При встрече с соседями Мурза по возможности старался заводить разговор о проблемах современного стихосложения. А когда соседи недоуменно переглядывались и умолкали, он валено заявлял: «Понимать литературу дано только избранным».

Теперь каждую ночь Мурза беспрерывно строчил стихи, а по утрам переписывал их набело. На улице он начал прислушиваться к обрывкам чужих разговоров. Что это за слово на букву «М» сейчас прозвучало? Микроб? Микрофон? Музыка? А может, кто-то хотел произнести «Мурза Мамедвалиев?»

Со временем Мурза стал в редакциях частым гостем. «Проходи, садись, дружище», — посмеиваясь, встречали его журналисты. В разных газетах все же было опубликовано пять-шесть его стихотворений. И он, чтобы быть ближе к облюбованному поприщу, устроился в редакцию курьером. Невелика должность, но и она имеет отношение к литературе.

…Приоткрылись двери отдела литературы. «Мамедвалиева принесло», — у сидящего за столом журналиста скулы свело от тоскливой зевоты. Предложив гостю присесть, он приступил к чтению цикла сонетов под названием «Тополя». Чем дальше читал, тем становилось скучнее. «Ни рифмы, ни смысла, — думал он. — Жаль даже время тратить. Сказать бы человеку прямо: брось писать, не морочь голову…»

Наконец он поднял голову и встретился с взглядом Мурзы. Не было в этих глазах ни капельки сомнения или вины, они были чисты, как у новорожденного ребенка. «Ну опубликуйте меня, пожалуйста», — молил взгляд автора. И журналист сдался.

— Ваши стихи пока останутся в отделе. Пусть прочтут и другие сотрудники. Если одобрят — опубликуем. Мысли у вас в общем-то правильные…

С тех пор как Мурза Мамедвалиев вступил на стезю поэзии, прошло десять лет. Под его засаленной шляпой прячется теперь седина. Воротник пальто, купленного еще на учительскую зарплату, вконец истерся. Эше давно вышла замуж, другой же спутницы Мурза не нашел. Даже твердокаменная подушка, на которой было так сладко валяться и рифмовать, лет пять тому назад сгорела от сигареты. Но творческий пыл у нашего героя не угас. Правда, в последнее время он все чаще слышал о своих стихах: «Не понравились заведующему отделом», «Вернул редактор». Но и это не могло обескуражить Мурзу — напротив, с еще большим жаром брался он за перо. Пробовал себя в жанрах рассказа и очерка — крупные формы ему почему-то не удавались, зато изредка его подпись мелькнет под десятистрочными сообщениями «Интересная лекция» или «Увлекательный культпоход». Иногда и пару куплетов опубликуют — из сочувствия.

Вот он, склонив голову, засунув руки в карманы и волоча ноги, идет по улице с пухлой папкой под мышкой. И по-прежнему прислушивается к говору прохожих, и по-прежнему явственно различает лишь звук «М», первую букву своего имени.

Постойте, почему же сейчас, не доходя до здания редакции, он свернул к почтовому ящику, что на углу улицы?

Вот он сейчас опустит письмо в ящик и отправится в редакцию. Зайдет в литературный отдел. Как и годы назад, окинув сидящих своим заискивающим взглядом и, чуть пошевелив вытянутой губой, вымученно улыбнется. Литературному сотруднику, который прочтет стихи, снова станет тошно. Но он вспомнит указания редактора насчет вежливого обращения с авторами, опустит взгляд и скажет: «Оставьте, постараемся напечатать». И обрадованный Мамедвалиев, засунув руки в карманы и гордо приподняв голову, отправится домой. Смотрите, как ему весело! Смотрите, какой он счастливчик!

А какие добрые и сердечные люди с ним сейчас беседовали! Какие они искренние!

Сатлык очнулся от холода. Вокруг было темным-темно. Кружилась голова, тошнило, тело было чужим и непослушным.

Он с трудом сел, опираясь на одну руку. Протер глаза. Пальцы скользнули по шершавому натеку запекшейся крови. Сатлык сразу не сообразил, что это кровь, колупнул ногтем и вздрогнул от внезапной боли. Ощупывая себя, он обнаружил кровь на шее, груди, руках. «Что со мной? — недоумевал он. — Где я?»

Постепенно глаза стали различать очертания окружающих предметов. «Деревья? — удивился Сатлык. — Какие деревья? Откуда они?» Он покрутил головой и невольно застонал — так тяжело ударила в виски боль. Во рту было сухо и горько, словно полынь жевал, спазма тошноты сжимала горло.

Меж деревьями смутно серел просвет. Постанывая, Сатлык поднялся и пошел в этот просвет, вытянув вперед руки, чтобы не напороться избитым лицом на случайную ветку.

Просвет оказался проезжей дорогой. Сатлык осмотрелся. Неподалеку на столбе ритмично мигала неисправная лампа уличного светильника, дальше темнели дома. «Так я же на окраине города! — догадался Сатлык. — Погоди, а почему я здесь? У меня отпускные, путевка на курорт…» Он торопливо схватился за карманы, но карманов на месте не оказалось: Сатлык был раздет до нижнего белья.

Подойдя к подмигивающей лампе, он долго осматривал и ощупывал себя. Даже белье на нем было изорвано и испачкано кровью, все тело ныло. Сатлык горестно вздохнул: «Ограбили… Вот тебе и съездил на курорт!..»

Поеживаясь от порывов осеннего ветра, переминаясь с ноги на ногу на холодном асфальте, он стоял, стараясь сообразить, что же следует предпринять, и постепенно все существо его наполнялось тяжелой, как стучащая в виски головная боль, ненавистью к грабителям. Попадись они сейчас — задушил бы на месте, как щенят!

— А, сволочи, гады! — ругался Сатлык, не замечая, что уже не думает, а говорит вслух. — Бандюги проклятые! Это надо же — измордовали человека, раздели и бросили подыхать в кустах. Убивать вас надо на месте! Львам в зоопарке скармливать, как бродячих собак! Ах, подлецы, подлецы…

Где-то протарахтел патрульный мотоцикл, и неприязнь Сатлыка перекинулась на милицию: «Эти субчики тоже хороши! Раскатывают себе на мотоциклах, где поспокойнее, а нет того, чтобы за порядком следить, оберегать честных людей от грабителей. Вот пойду сейчас в отделение и выложу им все, что думаю о них. Их государство к делу приставило, а не на казенных мотоциклах кататься да спекулянток на базаре высматривать. Спекулянты — ерунда, а ты вот жуликов истреби, шпану всякую из города выживи, тогда ты будешь настоящая милиция, тогда мы тебе и спасибо скажем!»

С такими мыслями Сатлык зашлепал босыми ногами по направлению к отделению милиции. Где оно расположено, он знал хорошо. Быстрая ходьба согревала, только голова не унималась и ссадины на теле все настойчивей заявляли о себе.