Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— А я вас задерживаю? — усмехнулась Оксана. — По мне, идите на все четыре стороны.

— Он мне не поверит. Нужна твоя помощь — записка, несколько слов.

— Пропустите меня, — с внезапной злобой сказала Оксана. — Слышите! И в последний раз предупреждаю: еще один такой глупый разговор — и я сообщу коменданту.

Курт Мюллер загородил ей дорогу.

— Нужно скорей думать, Оксана. Я ставлю на карту все. Сегодня я получил известие, письмо. Моя жена арестована в Германии. У нее были мои письма, фотографии. Еще несколько дней — и меня может схватить гестапо.

— Ой, какие ужасы! — насмешливо воскликнула девушка. — Почему?

— Я — коммунист… — едва слышно проговорил Курт. Оксана досадливо махнула рукой.

— Вы таки ненормальный псих, господин Курт. Что вы плетете? Разве немцы бывают коммунистами?

— Не бывают? Ты сама знала солдата нашей роты Ганса Эрлиха.

— Вот вы и помешались на этом Гансе, — голос Оксаны звучал раздраженно. — Вы сами, своей башкой рассудите. Вы говорите: Ганс коммунист и вы коммунист, — она невольно усмехнулась такому предположению. — А я, по-вашему, была связана с Гансом, вроде как сообщница. Так, что ли?

— Да, — тихо обронил Курт.

— Гайки у вас в голове не хватает, — засмеялась девушка. — Почему же Ганс или, как его там, — Эрлих сам не познакомил меня с вами? Ну? Ага, проглотили язык. Пропустите-ка лучше. Дайте уйти от греха. Я ведь жалею вас…

— Я не знал, кто есть Эрлих. Я потерял связь с группой. Возможно, он был не коммунист, а просто антифашист, честный человек. Мы в глубокой конспирации. Полмиллиона, — запомни эту цифру, полмиллиона немецких коммунистов, антифашистов расстреляны, уничтожены гитлеровцами. Нас мало, но мы боремся, будем бороться и победим. Будущее Германии принадлежит таким, как я и Эрлих.

Наклонив голову, Оксана слушала горячий, гневный шепот солдата. Она вздохнула и сказала:

— Это какие-то непонятные мне фантазии, политика… Ой, я замерзла. Проводите немножко.

Они пошли рядом, наклоняя головы против ветра, хлеставшего по лицу снежной крупкой. По обеим сторонам дороги тянулись плетни, а за ними чернели голые ветви деревьев. Солдат шел медленно.

— Плохой вы кавалер, — засмеялась Оксана. — Даже под ручку не возьмете.

Курт поправил на плече ремень автомата и взял девушку под руку.

— Рассказали бы что-нибудь, — сказала девушка.

Курт остановился, удерживая Оксану.

— Я видел, как погиб первый мальчик.

— Ого, мальчик! — возразила Оксана. — Лет семнадцати.

— Юноша, — грустно кивнул головой Курт. — Он умирал и сказал мне… Кровью своей сказал: “Смотри, немецкий рабочий Курт Мюллер, как умирают те, кто ненавидит фашизм. Разве ты ненавидишь, если носишь эту позорную форму?” И этот мальчик… Он погибнет.

— Ну, разберутся… — Оксана высвободила свою руку, опасливо косясь на ведущего такие речи солдата. — Отпустят, если не виноват. А повесят… Не он первый, не он последний. На то война. Всех не пережалеешь. Вы просто на нервы слабый… Как по-вашему “до свиданья”? Гут морген?

— Да, гут морген, — невесело усмехнулся Курт и добавил по-немецки: — Думай быстрее, Оксана. Моя жизнь и жизнь мальчика в твоих руках. Помни — я жду твоего решения.

— Что вы белькочете? Заморозили меня своими разговорами, — сказала девушка, отступая шаг назад. — Гут морген, господин Курт! Спокойной ночи!

Приветственно взмахнув рукой, Оксана побежала по дороге. Не двинувшийся с места Курт проводил взглядом девушку, пока ее фигура не скрылась в темноте.

Ночная темень плотно окутала село. Низкие, невидимые тучи проносились над ним, и лишь изредка в разрывы проглядывали далекие дрожащие звезды. Ветер шумел в голых ветвях деревьев, заметал снегом дороги.

Мария Бойченко, преодолевая порывы бившего ей в грудь ветра, с трудом пробиралась по темной улице к центру села. Она хорошо знала, что таким, как ей, выходить ночью из хаты запрещено и встреча с полицаем сулит ей большую опасность, и все же не смогла усидеть дома. Сердце женщины тревожно билось, но боль и гнев толкали ее вперед. В засунутой в кармане руке она сжимала сложенную вчетверо листовку.

Вечером, после того как тело Васи Коваля было повешено на столбе у школы, Мария отыскала в дупле вербы перевязанный ниточкой сверток и зарыла его в снегу у стены хаты, как ей и советовал Сынок. Улегшись на печке рядом с детьми, она начала обдумывать, кому завтра утром следует подбросить первую листовку. Ей представились лица односельчан, читающих радостное сообщение. Неужели найдется среди них хоть один человек, который, прочтя листовку, испугается и разорвет этот дорогой листок бумаги? Нет, те, кому подбросит она, не разорвут, а спрячут и сумеют затем передать другим. И пойдет листовка по рукам, согревая сердца советских людей, вселяя в их души мужество и надежды.

Скорей бы заснуть, скорей бы утро… Но заснуть Мария не могла. Перед ее глазами стояла одна и та же картина: сани, брошенное на них обезображенное тело юного партизана, его одинокий раскрытый черный глаз, глядящий в небо. С дедом Ильком она тащит эти сани по дороге, и выглядывающая из оборванного рукава рука партизана волочится по снегу Люди стоят у дороги и смотрят…

Мария сорвала с себя одеяло. Нет, не может она ждать утра. Ей нужно сделать что-нибудь сейчас же, этой ночью, чтобы утром люди узнали, зачем приходил в их село партизан, какую радостную новость принес он им.

Торопливо одевшись. Мария вышла из хаты. Но едва она очутилась на пороге, как сразу же почувствовала себя одинокой и беспомощной. Темнота пугала, ноги отяжелели от страха. Казалось, везде — и у сарая, и у колодца, и за углом хаты — уже притаились враги и ждут не дождутся, чтобы схватить Марию за руку, как только она вытащит из снега свернутые в трубочку бумажки.

Тут Мария вспомнила, как уходил от нее Сынок. Ведь он-то не боялся темноты и неизвестности. Нет, ночь была ему другом и помощником. У страха глаза велики. Она пойдет и сделает свое дело, как надумала, сделает потому, что этот неизвестный хлопец научил ее бесстрашию.

И она шла по улице, стараясь держаться поближе к плетням.

Впереди замаячила какая-то фигура. Женщина… Она шла навстречу. Мария подалась влево от плетней и уже готова была выбросить листовку в снег.

Женщина остановилась.

— Тетя Ганна, это вы? — раздался голос Оксаны. — Напрасно вы ходите, мучите себя. Ваш Микола сегодня на дежурстве… Идите спать, застынете.

Оксана прошла мимо, и тотчас же темнота скрыла ее фигуру.

Мария перевела дух, сердце колотилось в груди, кровь стучала в висках. “Неужели не узнала, приняла за Ганну?” — с тревогой думала она.

У Марии имелись все основания предположить, что Оксана ошиблась, приняла ее за другую. Ганна, жена полицая Миколы Шило, была на диво глупой и ревнивой бабой. О том, что она часто ночью шатается по улицам, выслеживая, не пошел ли ее Микола к какой-нибудь молодке, знало все село.

Но Оксана могла и не ошибиться…

Несколько мгновений Мария стояла в нерешительности. И вдруг — точно буйный хмель ударил ей в голову. Если Оксана узнала ее, все равно выдаст. Семь бед — один ответ. Так уж пусть будет за что отвечать. Ахнут все, когда узнают…

Не задумываясь больше ни над чем, Мария быстро зашагала, почти побежала вперед. Вот и площадь перед школой… Ночка темная, холодная, выручай! Где вы, часовые, патрули, хватайте, а то останетесь в дураках. Я иду к тебе, Сынок, иду. Прими мой земной поклон. Может быть, последний… А ты, Федя, прости, что оставила детей. Люди добрые сжалятся, заберут.

Опьяненная своей смелостью, Мария шла напрямик по площади к школе, не пугаясь и не таясь. Смело и решительно она приблизилась к месту, где висел партизан, и, хорошенько смочив водой из бутылки листовку, приклеила ее к столбу.

То ли часовые находились где-то в стороне, то ли в темноте они не заметили женщину, но ее никто не окликнул и не задержал.

Мария вернулась домой. Как была, одетая, она села на лежанку и закрыла руками горячее лицо. Каждую минуту женщина ожидала грозного стука в дверь.

22
{"b":"233261","o":1}