Будто камнем по голове отцовское письмо меня ударило.
А ведь и правда, это не кто-нибудь, а я свалил раненого немца на землю, а потом из всей силы, до костяного хруста, топтал его ногой. Потом, уже далеко за пределами схватки ни за что ни про что толкнул другого. Никогда про себя такое не подумал бы. Но ведь игра есть игра. Надо было отнять мяч, устрашить противника. Сам главный тренер напутствовал нас не бояться, стоять насмерть и не пустить немца в Москву.
Все смешалось.
Три часа, для отдыха отведенные, я просидел у костра в полном оцепенении. Смотрел на огонь, к чему-то в себе прислушиваясь, шевелил палкой угли. Время истекло, мы собрались и тихо потопали, я и еще четверо таких же полуотставленных инвалидов. Один идти так и не смог, вызвали фельдшера, только не прежнего, а другого, тылового, и отправили горемыку в лазарет.
А мы потихоньку тронулись. Немного поговорили, потом перестали. Сил нет, идем молча.
Обозные, что с нами пошли, переглянулись, направили коней в лесок.
— Вы чего, ребята? По полю короче.
— Тихо, сейчас узнаешь.
Свернули на лесную дорогу.
— А теперь садись в сани!
— Так ведь не положено!
— Да бросьте вы! Судейских с нами нет. На кружной дороге никого не встретим, а издали нас не видно. Этим путем мы километров за восемь до лагеря из леса вынырнем.
— Неловко как-то…
— Э, перестань. Без хитростей игры не бывает. Все так делают. Отдохнете, сил наберетесь. Вон, еле живые…
Ладно, полезли.
Обозные стегнули коней в легкую рысь, замелькали верхушки деревьев. Будто мы с отцом на дальнюю лесорубку за дровами едем.
Эх, домой бы сейчас.
У меня в жизни есть миссия, более важная, чем все забитые голы. Что за миссия? Теперь ясно, что здесь какая-то древняя тайна, с доисторическими временами связанная. То, к чему я с самого младенчества всей душой стремился, скоро мне откроется, причем не в Университете, через долгие годы учения и послушания, а быстрее, больше, полнокровнее — от родного отца. Вот это да. Просто не верится.
Пять человек умерли от напряжения…
С одной стороны, понятно — я и сам вчера вечером еле ноги волочил, сердце временами где-то в животе бухало. А если с другой стороны посмотреть — немыслимое дело. Человеческая жизнь есть высшая и единственная ценность, гармония и довольство каждой личности являются смыслом существования человечества — этому во всех школах мира учат на самом первом уроке. Случайно нанести своему ближнему вред или боль — большое зло, за которое нужно долго просить прощения. Сосед, Яков Модестович в молодости случайно наехал телегой на спящего в траве мальчишку, поломал ему колесом ногу. Так у того парня уже и нога давно срослась, женился он, нарожал детей, внуки скоро будут, и жить он уехал в соседний район; а Яков Модестович все равно раз или два в год ездит к нему с подарками, благодарит за то, что тот не помнит зла, не держит обиды.
Намеренно сделать зло невозможно. Этим нынешние люди от древних и отличаются. За одним только исключением. Игра. В игре бывает всякое. Игра есть игра. Успехами в игре славятся государства и гордятся народы. Великие игроки становятся героями на многие поколения. Видно, есть все-таки в каждом из людей что-то древнее и жуткое, что очеловечиванию не поддается, а для того, чтобы не дать этому выйти наружу, придумали игру. Вернее, даже не придумали, а из самой дикой древности в нынешние времена взяли. Чтобы все темное и страстное, что в человеческом роде еще остается, к игре обратить.
Точно, так оно и есть.
Надо будет у папаши подробно все спросить.
Часа три на санях проехали. Ни одного человека по дороге не встретили. Оно и понятно — зимой в лесу не больно-то много народу гуляет. На опушке ссадили нас обозные, указали направление, посоветовали сильно не спешить и умчались вперед.
Лагерь издалека виден, огней видимо-невидимо. Кажется, близко, а все равно — идти еще и идти. Только через два часа добрели до места. А там — шум, музыка, праздничное оживление. Много операторов, еще каких-то столичных гостей. Одних только гонцов полсотни в полной готовности стоят. Все ясно — сам Петр Леонидович, главный тренер, пожаловал. Видны и гербы других тренеров, не иначе как большой тренерский совет Петр Леонидович держит. Игроков в лагере тоже много, никогда такого не видал. Все наши калужские сотни вместе собрались, здесь же Князевы нападающие. Подошли полузащитники, триста сорок человек, еще небольшой дозорный отряд.
Только что закончилось торжественное награждение, самую малость мы опоздали. Всем игрокам, что на Ржавой горе бились, пожалованы памятные серебряные медали и по сотне рублей деньгами. Деньги игроков — и обычное жалованье, и призовые — на особый счет зачисляются и по первому требованию выдаются. Или семье высылаются, если игрок укажет. Сто рублей — большое богатство. У нас за сто рублей небольшую кузницу со всем инструментом можно поставить. А в городе на эти деньги почти год можно жить и ни в чем себе не отказывать.
— Эй, Мишка!
Смотрю — Валька Сырник ко мне бежит.
— Валюха! И ты здесь!
— Давно уже! Мне Антошка про тебя все рассказал! Как чуть ли не всей командой добудиться тебя не могли. Я уж боялся, что тебя тоже в лазарет уложат и незнамо когда теперь увидимся.
— Нет, мы еще немного поиграем.
— Медаль получил?
— Нет, пока не получил.
— Тогда иди к Ярыжкину. У него все оставшиеся медали. И посмертные, и ваши…
Валька осекся, захлопнул рот, будто что-то лишнее случайно сболтнул. А что тут лишнего? Посмертные они и есть посмертные. Вместо игрока пойдут медали его родным, туда же и деньги, туда и соболезнования от командования. Семьям погибших игроков большая пенсия полагается. Только кому она нужна, такая пенсия, когда любимого сына или брата в живых нет?
— Потом к нам беги! — Валька снова оживился. — Сейчас праздничное угощение будет, а после него концерт. Петр Леонидович ради праздника распорядился по двести граммов водки игрокам выдать!
— Ладно, я скоро.
Спросил, где тренерская палатка, иду туда. Ярыжкин мне сам навстречу попался.
— А, Прокофьев! Прибыли? Все нормально? Не заблудились?
— Все хорошо, Сергей Вадимович. Только один защитник, что с нами оставался, идти не смог. Коржов, кажется, его фамилия. Отправили в лазарет.
— Знаю, знаю… Пойдем со мной.
Рассеянно кивнул, позвал за собой в тренерскую палатку. Выдал медали и денежную расписку. Попросил расписаться в ведомости.
— Поздравляю с высокой наградой, — говорит, а сам при этом все время глазами как будто за спину мне заглядывает. — Теперь вы, орденоносцы, вдвое лучше играть должны.
— Будем стараться…
Всем остальным, говорят, сам Петька в торжественной обстановке медали вручал, говорил благодарственные речи. А этот хоть бы одно доброе слово из себя выдавил.
Медаль серебряная, на одной стороне выбито «Слава Герою», а на другой — «За победу на Ржавой горе». Вот, поди ж ты, успели за несколько дней медалей начеканить. Заботится о нас государство, отличает.
Своих нашел я не сразу. Народу тьма, гостей разных чуть ли не больше, чем игроков. Вокруг пир идет горой. Друзья мои приветствовали меня так, будто две недели не встречались. Не чаяли, говорят, так скоро назад увидеть. Будто мертвый я утром, с их слов, был, еле дышал, глаз не открывал.
Выпили водки, хорошо закусили. Еды разной на столах видимо-невидимо. Колбасы такие, копчености всякие, рыба во всех видах, икра, пироги, расстегаи, жареные поросята, иноземные деликатесы. Сам Петр Леонидович к нашему столу подошел, поблагодарил за старание и мужество. Сказал, что как только гол забьем, целую неделю так гулять будем. Много смеялся, шутил. Выпил с нами, к другому столу пошел. Невиданное дело, чтобы сам главный тренер с игроками пировал. Никогда у нас такого не водилось.
Объявили начало концерта. Из Москвы и Петербурга артисты приехали нас развлекать. Сама Гордеева здесь, и дуэт братьев Балагановых, и клоуны Гольденберги. В другое время со всех ног побежал бы смотреть. Но сейчас совершенно никаких сил нет. Усталость за несколько дней накопилась страшная, а после вина и тем более голова к земле клонится. Надо бы еще письмо домой написать, но — завтра, завтра… Спросил нашего сотника, можно ли ложиться спать. Можно говорит, если только в таком гаме уснешь. Ха. Еще как усну. В ту же секунду усну, только номер палатки назови, только дорогу к ней укажи…
