Он чувствовал себя разочарованным и спасенным. Немножко, конечно, злился тоже, но это он скрыл. Свою шляпу и трость Илмар нашел в передней, там сейчас никого не было. Тем самым у него отпала неприятная обязанность прощаться с гостями и объяснять причину своей поспешности. Когда он выходил наружу, в одной из комнат шевельнулась занавеска, но окно не отворилось, хотя за шпингалет уже взялась было тонкая белая рука, а в другой был сверток с подарками Илмара.

Если человек что-то забыл в чужом доме, он возвращается, говаривали в старину.

Если человек в чьем-то доме лишний, то ему невмоготу идти туда, — говорит гордец.

На следующий день Илмар пошел к Анне Вийуп и попросил сходить к фотографу получить заказанный портрет и оригинал. Сам идти он не хотел, чтобы не будить подозрений, поскольку сказал, что через два дня уходит в море.

Илмар рассказал Анне о проделанном за минувшие дни. Конечно, это было не мало, но какова ценность сделанного, судить об этом можно будет лишь впоследствии, когда прояснится роль Ирены. Только бы ее не спугнуть. Хитрость за хитрость — если со стороны Ирены была хитрость.

— Если она носит маску, то надо признать, она умеет ее носить мастерски, — сказал Илмар. — Но ничего, я ее сорву.

— Если только будет, что срывать, — задумчиво проговорила Анна. — Фотографии я принесу, но хотела бы, чтобы меня по этому делу больше не дергали. Слишком уж мрачная и жестокая это затея.

— А с Робертом разве они поступили не жестоко? — напомнил Илмар.

— Да, конечно. Но мне жалко эту девушку, тут я ничего не могу с собой поделать. Я желала бы, чтоб хоть она оказалась невиновной.

— Я понимаю, Анна, ты оцениваешь женщин судя по себе. Но не все такие, как ты! С бестиями нельзя обходиться, как с людьми. Но в одном ты можешь быть уверена: ошибки я не совершу, ничего не сделаю сгоряча и невинный от меня не пострадает. Это я тебе обещаю. И больше тебе в этом участия принимать не придется.

— На следующей неделе я уезжаю домой.

— Да, скоро начнется сенокос.

— Назад возвращаться не собираюсь. В деревне я смогу делать свое дело с тем же успехом, что в Риге. У нас в округе нет ни одной приличной швеи.

— О результатах тебя известить?

— Сама не знаю. Хотелось бы про все это забыть. Какой-то кошмарный сон. Ну почему жизнь не могла быть попроще? Роберт… разве не мог он жить спокойно, как другие? Чего он добился? Так же вот и ты — многого ли ты добьешься, осуществив свой замысел?

Подавленная, она взглянула на Илмара, хотела что-то сказать, но промолчала. Он не пытался ее переубедить.

А когда на другой день Илмар пришел за фотографиями, Анна уже съезжала с квартиры и часть громоздких вещей, из тех, что не могла забрать с собой в деревню, продала. Все остальное было уже упаковано.

— Завтра еду. Билет на пароход купила.

— Жаль, Анна, теперь у меня во всем городе не будет близкого человека. Останусь один как перст.

Она слегка зарделась.

— А Савелис, Руйга? Они же остаются… — тихо проговорила она.

— К ним путь мне заказан.

Наступила пауза. Румянец на щеках Анны стал еще гуще, она отвернулась и несмело заметила:

— А тебе не лучше ли пожить лето дома? Тебе так и не удастся передохнуть после училища.

— Я достаточно отдыхаю в море.

— То свое дело ты мог бы отложить до осени. Никто никуда не денется.

— Осенью будет некогда. Но если повезет, я с этим покончу за две недели. Тогда у меня останется свободный месяц.

— Тебе видней.

Анна отдала портрет, помогла запаковать увеличенные в старые бумаги (чтобы не выглядело так, будто только что из ателье) и спросила у Илмара, кому из домашних передать от него привет.

— Тебе не помочь отвезти вещи на пристань? — спросил Илмар.

— Спасибо, нет. Я уже договорилась с возчиком.

Она выглядела немного взволнованной. Казалось, вот-вот что-то скажет, что-то важное у нее на душе, но час прошел в разговорах ни о чем и ничего такого не произошло. Наблюдая за беспокойным состоянием Анны, ее нервными движениями, рассеянной речью, Илмар подумал, не ждет ли она кого-нибудь. Но ему еще не хотелось уходить — времени оставалось много и приятно было посидеть с Анной. Она ведь тоже была из его краев, можно сказать, свой человек, землячка. От упоминания им обоим известных мелочей, событий детских лет и близких людей они сами становились как бы ближе друг другу. В этом большом городе человек в самом деле чувствует себя одиноко.

И когда слова стихали, было приятно смотреть на эту здоровую сильную женщину. Она не ослепляла красотой, но ей было присуще некое спокойное, чистое очарование, как морю — летним утром, как цветущей яблоне, как тихому еловому бору, где птицы и звери живут невидимой деятельной жизнью. Казалось, чего проще — взять ее руку в свою или прижаться щекой к ее щеке, или поцеловать этот решительный рот, а может и более того — это было бы не вожделение, но ясная, чистая радость. Близость Анны успокаивала, с нею было хорошо. И вот она сейчас уедет.

Наконец подошло время прощаться.

— Илмар… — проговорила она, когда он подал ей руку. — А тебе самому не грозит опасность, если ты это сделаешь? Ты хорошо подумал о последствиях?

— В худшем случае, если не удастся замести следы, я смогу бежать за границу, — сказал Илмар.

— Но обратно вернуться ты уже не сможешь.

— Нет, придется жить под чужим именем.

— А сможешь ли ты так жить? Каждый человек тоскует по своему дому.

— Придется смочь.

— Роберт не хотел, чтобы ты это делал. И мне тоже сдается — зря все это. Если б ты передумал и поехал домой, никто не стал бы тебя упрекать. Это не будет трусостью.

Он все еще ничего не понимал. Как, впрочем, и всегда. Но все было бы по-другому, пойми он в тот день собственную тихую радость от близости Анны и отгадай те несколько слов, которые она не сумела сказать ему.

— Я хотела бы, чтобы она оказалась невиновной и чтобы ты никогда не нашел виновного.

Это были последние слова Анны. Он улыбнулся и ушел. Закрывая за собой дверь, он видел ее последний взгляд — испуг, и тоску, и еще что-то; она стояла, прижав руки к груди. А он был не уверен в своих мыслях, да и не разобрался в них.

«Что ее пугает? Ей же нечего терять…» — так он думал. И не знал, как далеки от истины были его мысли.

В восемь вечера Илмар позвонил в дверь квартиры Ирены. Она жила на втором этаже деревянного двухэтажного дома, стоявшего на отлете — шагах в пятнадцати от тротуара; небольшой садик перед окнами, кусты, цветочные клумбы и заросшая плющом беседка, На этой улице было много таких особняков. Тихий, солидный район — тут жили аристократы, сливки общества. Ворковали голуби, прогуливались горожане, никому не было дела до Илмара.

Дверь открыла сама Ирена. Пестрое шелковое кимоно, по локоть голые руки, светлые волосы, ниже затылка собранные в узел.

— Как славно, — сказала она. — Я ждала вас.

Она сердечно пожала Илмару руку и улыбнулась как старому доброму другу — разумеется, в этом было только проявление воспитанности. Радостное волнение быстро улеглось, на лицо Ирены легла печаль, легкое уныние. Она явно страдала.

— Я охотно носила бы траур, — сказала она, заметив смущенный взгляд Илмара, обращенный на ее пестрый туалет, — но обстоятельства не позволяют. Вы не откажетесь от чашечки кофе?

— Боюсь доставить вам лишние хлопоты, — сказал Илмар.

— Куда-нибудь торопитесь?

— Нет, вечер у меня свободен, но я думаю…

— Обо мне не беспокойтесь, — опять она улыбнулась так печально и как бы просительно, что Илмару захотелось погладить ее по голове. — Я вас очень ждала. Чем дольше вы сможете у меня побыть, тем приятней. Я так мало знаю о Роберте. Вы мне расскажете, верно? Одну секунду, господин Крисон, я только отдам распоряжение прислуге.