Это прекрасные слова, и я запомню их на всю жизнь.

И ещё сказал мне товарищ Джангильдин, что врагов у нас много и ведут они с нами бой не на жизнь, а на смерть. Вот, говорит, Миша, поймали мы недавно в пустыне лазутчика, который сыпал яд в колодцы. Он всё кричал: «Тоджик, тоджик…» Так никакой он не таджик, хотя и знает таджикский. Я вспомнил: ещё в шестнадцатом году он пробрался к нам в лагерь и пытался застрелить Амангельды Йманова. Его разоблачили как шпиона царской жандармерии, но он скрылся. Потом вынырнул в Бухаре и поступил на службу к эмиру. Как показали допросы, он работал сразу на три разведки: английскую, эмирскую и белогвардейскую.

Из Ташкента на Каган поезда ходили регулярно. Ощетинившись штыками красногвардейских дружин, обвешанные, словно гирляндами, ватагами мешочников, пыхтя и отдуваясь, переползали они границу Бухарского эмирата и подолгу стояли на станции Каган. Здесь паровозные бригады набирали воду, запасались харчами, комиссары проводили летучие митинги. Постояв сутки-двое, эшелоны тащились дальше, к Мерву, на Закаспийский фронт, но выглядели теперь словно корабли, очищенные от ракушек: ватаги мешочников, спекулянтов, мелких жуликов, проходимцев дальше Кагана не ехали. Здесь они, точно червивые яблоки после бури, сваливались на пыльное привокзалье и растекались по грязным улочкам станции во все стороны — кто в кишлаки, менять гвозди на сушёный урюк, кто на базары Благородной Бухары, а кто под высокую руку его превосходительства тупчи-баши: бывшим царским офицерам в Арке всегда были рады.

В этот день в вагоне пассажирского поезда, приближавшегося к станции Каган, в отдельном купе сидели два пассажира и вели неторопливый разговор. Один, в форме сербского офицера, моложавый, но с жёлтым от бессонницы лицом, рассеянно поглядывал в окно, где проплывала в пыльном мареве выжженная солнцем пустыня, нудно отчитывал собеседника. А собеседник, чернобородый и черноглазый, в чалме и традиционном полосатом халате, скрестив на груди крашенные хной тонкие пальцы, почтительно слушал своего наставника.

— Я удивляюсь вам, господин Камол, — скрипел офицер. — Для того чтобы провалить столь хорошо задуманное дело, нужно быть поистине гениальным человеком. Я уже сотый раз спрашиваю у вас: откуда в ЧК стало известно о существовании Туркестанской военной организации. Если учитывать, что контрразведка у большевиков поставлена из рук вон плохо, то объяснение может быть только одно: кто— то нас предал.

— Уж не хотите ли вы сказать, господин э-э-э… Костамуни, что я имею к этому какое-то отношение?

— Имеете. Я лично вам поручил заняться безопасностью организации. А что вышло? Большевики успели арестовать пятьдесят человек — командную верхушку ТВО, но аресты ещё не закончены. Вашему покорному слуге пришлось напялить этот дурацкий мундир и почти неделю отсиживаться в каком-то хлеву. Но самое скверное, пожалуй, то, что мы потеряли связь с американским консулом господином Тредуэллом и наркомом Осиповым. Где они, что с ними?

Господин Камол тонко улыбнулся:

— Каждый занят своим прямым делом.

— То есть?

— Тредуэлл изволит кушать лепёшки в камерах ЧК, а прапорщик Осипов по-прежнему руководит вверенным ему наркоматом.

— Это меняет дело, — облегчённо вздохнул Костамуни. — С Тредуэллом, я надеюсь, ничего страшного не случится: подержат его большевики и выдворят. А вот то, что уцелел Осипов, — просто замечательно. Он наша главная козырная карта. Кстати, связь с ним восстановлена?

— Нет. Как только начались аресты, мы договорились на время прекратить контакты.

— Вы поступили опрометчиво, господин Камол. Ведь я и раньше говорил вам, что с этой канальи нельзя спускать глаз.

Камол улыбнулся ещё тоньше:

— У нас в наркомате достаточно глаз.

— Например?

— Например, личный адъютант наркома Бот.

— Не знаю такого, не слышал.

— В этом нет ничего удивительного. Бот попал в наркомат совсем недавно.

— Откуда?

Камол смежил ресницы. Казалось, он смотрит на кончик своего носа.

— Ну, — настаивал Костамуни.

— Я завербовал его ещё в Оренбурге. Тогда он работал в контрразведке у Дутова.

— Ха, — вскинулся Костамуни. — Не тот ли это щенок, который провалил операцию по разгрому каравана Джангильдина?

— Стечение обстоятельств, — развёл руками Камол. — Аллах отвернул от него своё лицо.

— Запомните, Камол, — перешёл на назидательный тон Костамуни, — аллах всегда отвращает своё лицо либо от бездельников, либо от дураков. Как он попал в Ташкент?

— А куда ему было деваться? После неудачного нападения на караван Джангильдина он решил больше в Оренбурге не показываться — знаете ли, у господина Дутова очень крутой характер. Так вот, пробрался он в Ташкент, пришёл к Осипову — они, кстати, старые приятели — и устроился нему в адъютанты. Потом связался со мной через явку, которую я ему дал ещё в Оренбурге.

— И вы считаете этого проходимца надёжным человеком?

— Видите ли, господин Бейли, то есть, простите, господин Костамуни, лично я не верю в абсолютно надёжных людей вообще. Даже вы мне, простите за откровенность, не внушаете особого доверия. Но приходится выбирать из того, что есть. Плачу я ему, с вашего разрешения, довольно— таки прилично. Это его вдохновляет. А деваться господину Боту, в общем-то, некуда. Если красные узнают о его проделках в пустыне и в дутовской контрразведке…

— Что ж, это звучит убедительно.

Майор английской секретной службы Бейли, переодетый в форму сербского офицера и с документами на имя Иосифа Костамуни, чувствовал себя не лучшим образом и, не скрывая раздражения, всю дорогу от Ташкента до Кагана ворчал на своего проводника Камола Джелалиддина. А оснований для недовольства у майора было довольно. Так хорошо начавшаяся подготовка к государственному перевороту в Ташкенте вдруг споткнулась и захромала на тысячу ног. Неожиданно прохлопала агентура на центральном телеграфе. 26 октября в Ташкент из Москвы пришла телеграмма с указанием интернировать всех подданных бывших союзных держав в возрасте от 17 до 48 лет. Что же касается майора Бейли, то Москва предписывала немедленно арестовать такового и содержать под стражей. Бедный глава английской миссии слишком поздно узнал об опасности. Он чуть ли не в подштанниках бежал из своей городской резиденции и долго скитался по конспиративным квартирам в предместьях Ташкента, пока на одной из них не разыскал его верный Камол.

Вначале Бейли хотел скрыться в Кашгаре, где надеялся какое-то время отсидеться под крылышком британского генерального консула Макартнея, но, хорошенько поразмыслив о тех неприятностях, которые ждут его по прибытии в Лондон, решил всё же не покидать пределы Туркестана. Ещё не всё потеряно, твердил сам себе майор. Пусть чекисты взяли пятьдесят человек, но, как утверждал генерал Кондратович, под знамёнами ТБО не менее трёх тысяч да плюс к ним пятнадцать тысяч озверелых басмачей Иргаша и Мадаминбека. С такими силами можно продолжить дело. И совсем будет хорошо, если в передрягах уцелеет Осипов. Хоть и скользкий тип этот мальчик с пижонскими усиками, но слово, данное на совещании в кишлаке Чорбед, он ведь сдержал: красные почти без боя сдали наступающим с запада английским войскам Мервский и Тедженский оазисы,

А если втянуть во всю эту кашу эмира бухарского?

Пока эмир хитрит. Пишет вежливые письма в Кашгар к Макартнею, в Мерв к Малессону, к Дутову в Оренбург… Всем он что-то обещает, всех в чём-то заверяет, но выступить открыто против Советов пока опасается. Нужно уговорить, нужно подтолкнуть этого жирного сластолюбца, нужно посулить ему золотые горы…

После длительных и трезвых размышлений решил, наконец, майор Бейли покинуть конспиративную квартиру в негостеприимном ташкентском пригороде и отправиться в гости к его высочеству повелителю Благородной Бухары эмиру Алим-хану.

С подложными документами, во френче с чужого плеча, с рекомендательным письмом официального представителя Бухары в Ташкенте Токсаба Мирбаба в сопровождении верного Камола Джелалиддина трясся в грязном и расхлябанном поезде лучший сотрудник Интеллидженс сервис майор Бейли. Ему так хотелось верить, что всё кончится хорошо, что звезда его счастья навсегда останется незакатной.