Он больше не думает обо всей этой истории. Изредка у него пробегает мысль, как поживают его часы и где они могут быть. Он ошибочно полагает, что они по-прежнему в Лондоне. Как правило, эти мысли приходят в голову, когда он работает над созданием часов, напоминающих его Wunschtraum[3] – именно так он называл свое творение в период работы над самыми сложными частями механизма, сам не зная, суждено ли его фантастическим идеям воплотиться в жизнь.

Кроме того единственного письма, других вестей от Барриса он не получает.

В фойе театра собралась невиданная доселе толпа фокусников. Целый муравейник блестящих фраков и спрятанных в потайных карманах шелковых платков. Плащи и саквояжи, птичьи клетки и трости с серебряными набалдашниками. Они не ведут друг с другом бесед, в молчании ожидая своей очереди. Их вызывают одного за другим – не по имени или сценическому псевдониму, а по номеру, напечатанному на небольшом листке бумаги, который каждый получил по прибытии. Вместо того чтобы болтать о пустяках, сплетничать или обмениваться профессиональными хитростями, они ерзают на стульях, бросая подозрительные взгляды на девушку.

Едва прибыв, большинство приняли ее за чью-то ассистентку, но она ждет своей очереди, так же как остальные, зажав в руке листок с собственным номером (23).

При ней нет ни саквояжа, ни плаща, ни клетки, ни трости. Поверх темно-зеленого платья на ней надет доверху застегнутый черный пиджак с пышными рукавами. Копна темно-русых кудряшек заколота вверх под маленькой черной шляпкой, украшенной перьями, но в остальном более ничем не примечательной. Несмотря на то что она уже достаточно взрослая, в ее чертах есть что-то детское: не то длинные ресницы, не то легкая припухлость губ. Ее возраст трудно угадать, а спросить никто не решается. В общем, все называют ее девушкой – и сейчас, мысленно, и впоследствии, когда станут обсуждать случившееся друг с другом. На нее бросают косые взгляды, а кто-то и вовсе позволяет себе откровенно пялиться, но она не обращает на это внимания.

Молодой человек со списком в руках вызывает их одного за другим и сопровождает за позолоченную дверь. Один за другим они заходят, выходят и покидают театр. Некоторые остаются за дверью всего пару минут, другие задерживаются надолго. Те, до кого очередь еще не дошла, с тревогой ждут, когда же, наконец, человек со списком выйдет, чтобы назвать их номер.

Последний из фокусников, скрывшийся за золоченой дверью, огромный детина в цилиндре и развевающемся плаще, возвращается в фойе довольно быстро. Находясь в крайнем раздражении, он покидает театр, громко хлопнув дверью. Эхо все еще разносится под потолком, когда в фойе вновь появляется человек со списком и, рассеянно кивнув, откашливается.

– Номер двадцать три, – объявляет Марко, сверяясь со своими записями.

Когда девушка поднимается с места и делает шаг вперед, все взгляды обращаются к ней.

Марко следит за ее приближением: сперва он просто немного удивлен, затем удивление сменяется абсолютным смятением.

Еще издалека он отметил, что она весьма привлекательна. Однако, когда она подходит ближе и поднимает на него глаза, он понимает, что за привлекательными чертами – овалом лица, темными волосами, оттеняющими белизну кожи, – скрывается нечто большее.

Она светится изнутри. На мгновение их взгляды встречаются, и он не сразу вспоминает, зачем он здесь и почему она протягивает ему листок бумаги, на котором его собственной рукой проставлен двадцать третий номер.

– Прошу следовать за мной, – находит он в себе силы произнести, забирая у нее листок и распахивая перед ней дверь. В знак благодарности она делает едва заметный реверанс. Еще до того, как дверь за ними успевает закрыться, фойе наполняется шепотом.

Театр поистине величественный, богато украшенный, с бесконечными рядами обитых красным бархатом кресел. Перед пустой сценой алеют оркестровая яма, бельэтаж и ложи. Если не считать двух человек примерно в десяти рядах от сцены, театр пуст. Чандреш Кристоф Лефевр сидит, задрав ноги на спинку впередистоящего кресла. Справа от него восседает мадам Ана Падва; пытаясь подавить зевоту, она тянется к ридикюлю за часами.

Девушка в зеленом платье вслед за Марко выходит из-за кулис на сцену. Он жестом предлагает ей пройти дальше, на середину, и, не находя в себе сил отвести от нее взгляд, объявляет ее выход почти пустому залу.

– Номер двадцать три, – говорит он и, спустившись по узкой лестнице у авансцены, усаживается на одно из крайних кресел первого ряда с пером, зажатым в руке над раскрытым блокнотом.

Мадам Падва с улыбкой поднимает глаза, убирая часы обратно в ридикюль.

– Что тут у нас? – интересуется Чандреш, не адресуя вопрос никому конкретно.

Девушка безмолвствует.

– Это номер двадцать три, – повторяет Марко, заглянув в свои записи, чтобы удостовериться, что номер верный.

– Мы выбираем иллюзиониста, дитя мое, – довольно громко говорит Чандреш, и гулкое эхо вибрирует в пустом зале. – Мага, волшебника, чародея. В настоящее время хорошенькие ассистентки нас не интересуют.

– Я и есть иллюзионист, сэр, – заявляет девушка. Судя по голосу, она совершенно не волнуется. – Я пришла на просмотр.

– Вот как, – Чандреш скептически оглядывает ее с головы до ног.

Она неподвижно стоит в самом центре сцены и спокойно ждет, словно ожидала подобной реакции.

– Что тебя смущает? – спрашивает мадам Падва.

– Я не уверен, что нам подойдет женщина, – пожимает плечами Чандреш, продолжая разглядывать девушку.

– И это после всех твоих разглагольствований по поводу Тсукико?

Чандреш какое-то время раздумывает, по-прежнему глядя на девушку. В ее облике, довольно элегантном, нет ничего особенного.

– Это совсем другое, – приводит он единственный аргумент, который пришел ему в голову.

– Да брось, Чандреш, – не уступает мадам Падва. – Позволь ей по крайней мере показать, на что она способна, а уж потом будешь рассуждать, годится нам женщина в иллюзионисты или нет.

– Но у нее такие рукава, что в них слона можно спрятать, – возражает он.

В ответ на его слова девушка расстегивает жакет с пышными рукавами и небрежно бросает его под ноги. Платье без рукавов и бретелек оставляет руки и плечи обнаженными, и лишь тонкая полоска кожи скрывается под длинной цепочкой с медальоном. Затем она снимает перчатки и одну за другой кидает на пол, поверх брошенного жакета. Мадам Падва многозначительно смотрит на Чандреша, и ему остается только вздохнуть в ответ.

– Ладно, – соглашается Чандреш. – Тогда приступим.

Он делает знак Марко.

– Конечно, сэр, – отзывается Марко и обращается к девушке. – Перед началом показательного выступления мы хотели бы задать вам несколько общих вопросов. Как вас зовут, мисс?

– Селия Боуэн.

Марко делает пометку в блокноте.

– Сценический псевдоним? – спрашивает он.

– У меня его нет, – отвечает Селия.

Марко отмечает и это.

– Где вы до этого выступали?

– Я никогда не выступала на сцене.

Услышав это, Чандреш собирается что-то сказать, но мадам Падва останавливает его.

– Тогда у кого же вы учились? – продолжает опрос Марко.

– У своего отца, Гектор Боуэна, – отвечает Селия. Выдержав небольшую паузу, она продолжает: – Хотя он больше известен под именем чародея Просперо.

Перо выпадает из руки Марко.

– Чародея Просперо? – Чандреш снимает ноги со спинки кресла и всем телом подается вперед, глядя на Селию совершенно другими глазами. – Чародей Просперо – ваш отец?

– Был им, – уточняет Селия. – Его… не стало год назад.

– Примите мои соболезнования, дорогая, – говорит мадам Падва. – Но кто такой, ради всего святого, этот Просперо?

– Всего-навсего величайший иллюзионист современности, – поясняет Чандреш. – В свое время я старался не упускать возможности устроить его выступление. Он был настоящим гением, мог очаровать любую публику. Ему не было равных.