Теперь Мельников с нетерпением ожидал, когда наконец приедет на его место офицер-инженер, а он получит назначение в новую часть и там продолжит работу над книгой.

Полторы недели прошло после того, как Мельников проводил семью. Получил две телеграммы: одну из Владивостока, в которой Наташа шутливо сообщила, что «водный рубеж форсирован удачно», другую – с какой-то неизвестной станции Кедровой в три слова: «Продолжаем путь Москву».

Привыкший к семье, к шуму детей, Мельников никак не мог свыкнуться с угнетающей тишиной, которая царила теперь в доме. По вечерам он садился за стол, придвигал к себе три самодельные, сшитые из плотной линованной бумаги с толстыми зелеными обложками тетради. На каждой обложке выделялся белый квадратик приклеенной бумаги и четкая надпись: «Записки командира батальона». Первая и вторая тетради были уже исписаны полностью, а третья только начата.

Медленно перелистывая страницы, подполковник внимательно вчитывался в каждую строчку, вносил поправки, вписывал новые формулировки, подкреплял их фактами. Каждую боевую ситуацию непременно заново разыгрывал на карте или просто на листе бумаги.

Но даже в эти минуты в голову настойчиво лезли воспоминания.

Оторвавшись от рукописи, Мельников начинал ходить по комнате. Вот и сейчас, взглянув на мраморный чернильный прибор со статуэткой, изображающей одетого в медвежью шубу охотника, он живо представил первую поездку Наташи к больному.

Это было в ту зиму, когда она только начала работать в больнице. Как-то вечером прибежала домой взволнованная, раскрасневшаяся. Задыхаясь, сообщила:

– Сережа, не жди меня, ужинай, корми детей. Срочно еду в дальнее селение к эвенкам.

Сергей схватил ее за руку:

– Ты с ума сошла. Ведь ночь. Буран начинается.

Он подошел к окну, посмотрел на улицу. В лежавшем на сугробе квадрате света вихрился легкий снежок.

– Не смотри, – сказала Наташа, – и, пожалуйста, не пугай. Нужно ехать, ты понимаешь, нужно. Человек умирает.

Сергей молча стал помогать ей собираться.

У крыльца стояли длинные нарты. Возле них суетился рослый эвенк в лохматой шубе. Мельников сказал ему серьезно:

– Смотрите, чтобы жену мне в целости доставить.

– Зачем терять, доктора терять не надо, – торопливо заговорил эвенк, лицо которого пряталось в косматой шапке. – Беречь будем, сильно беречь, как мой глаз.

Наташа уселась в нарты. Эвенк устроился впереди, гикнул на лохматых собак, и легкий возок мгновенно скрылся в темноте.

Утром Наташа вернулась усталая, но радостная. Глаза ее блестели. Потирая покрасневшие от мороза щеки, она торопливо рассказывала:

– Ты знаешь, Сережа, чудесный мальчик. Глазки черные-черные, как два жучка. Брови – сплошная линия, будто кистью кто провел. И представь, осложненная форма дифтерии: сильная опухоль желез. Еще бы час-полтора – и все кончено. Прямо из лап смерти вырвала.

А через месяц у крыльца снова остановились нарты. Хозяин их размашисто зашел в дом и положил на пол шкуру большого медведя.

– Зачем это? – запротестовала Наташа. – Ни в коем случае.

Но эвенк и слушать не хотел, стоял на своем:

– Я дарю. Мальчик тоже дарит. Возьми, хороший доктор.

Он поклонился и долго тряс Наташину руку.

Вспоминая это, Мельников открыл окно и долго сидел, подставив лицо свежему ветру. Потом снова склонился над тетрадями: «В бою может возникнуть необходимость рассредоточения войск на мелкие группы. Для этого следует…»

Он подумал, зачеркнул последние три слова и сделал на полях новые пометки.

Как-то в начале сентября к Мельникову на службу зашел невысокий худощавый майор и сказал:

– Приехал по вашему делу.

Майор был работником отдела кадров. Он прошел к столу и, надеясь доставить подполковнику большую радость, сообщил с ноткой торжественности:

– Просьба ваша удовлетворена. Можете получить направление в батальон охраны, который стоит в сорока километрах от Москвы. – После небольшой паузы добавил: – Если не каждый день, то раза два-три в неделю сможете бывать дома.

Мельников задумался. Густые черные брови его сдвинулись к переносице.

– Вы недовольны? – спросил майор.

Мельников кивнул головой:

– Да.

– Почему? Далеко от города?

– Нет. Хочу в линейный батальон.

С минуту длилось молчание.

Мельников хотел сказать, что ему непременно нужны полевые войска, тактические учения, новая боевая техника. Но только спросил:

– Что еще можете предложить?

– В районе Москвы ничего.

– А в другом месте?

Майор недоуменно пожал плечами:

– Неужели вы…

– Посмотрю, давайте должность.

Майор долго думал, потом сказал:

– Батальон есть в мотострелковой дивизии.

– Где?

– Это более чем за тысячу километров от столицы.

Он подошел к висевшей на стене карте и указал то место, где коричневая гряда Уральских гор постепенно расплывалась, тускнела, уступая место желто-зеленой равнине.

– Отсюда в Москву в выходной день не съездите. Правда, учебные поля, как видите, завидные.

– Да, развернуться есть где, – согласился Мельников. – Надеюсь, дадите подумать?

– До завтра думайте, – сказал майор, так и не поняв собеседника.

Они распрощались.

Вечером, приехав домой, Мельников сбросил шинель и долго ходил по комнате, потирая виски. Мысли, будто волны в штормовую погоду, то набегали друг на друга, то отступали, чтобы с новой силой ринуться на приступ. Когда он думал о подмосковном батальоне охраны, взор его устремлялся на зеленые тетради. Что же делать с рукописью? Бросить в ящик стола, пусть покрывается пылью? Нет, это невозможно. Но как продолжать, если вокруг будут одни разводы караулов, посты и больше ничего… Но когда мысли переносились из Подмосковья в приуральскую степь, он явственно слышал голос жены: «Смотри, Сережа… только в Москву».

– Вот и смотри, – говорил он себе, продолжая ходить по комнате. – Получается, как в сказке: налево пойдешь – в огне сгоришь, направо – в воде утонешь, а прямо – гора не пускает. Попадешь же в такой чертов круг.

Сергей надел фуражку и вышел на террасу, оставив дверь приоткрытой. С океана дул холодный ветер. На небе – ни единой звездочки. На перилах дробились крупные капли дождя. Из темноты, словно из другого мира, доносились глуховатые гудки пароходов.

Осень в этом году в приуральской степи была поистине золотая. Дни стояли ясные, безветренные. Набегавшие иногда от Каспия облака поднимались высоко и курчавились, как в жаркую летнюю пору. Медленно увядающие травы наполняли воздух густыми терпкими запахами, и даль туманилась зеленоватой дымкой.

Особенно нарядным выглядел лесок на высоком берегу безымянной речки, где среди вязов, карагачей и кленов прятался небольшой военный городок. В нем уже который год стоял мотострелковый полк. По утрам, когда над степью поднималось солнце, лесок словно загорался, листва на деревьях и кустарниках пламенела необыкновенно яркими красками.

Командир полка Павел Афанасьевич Жогин не был большим любителем природы, но и он, выходя на улицу, говорил, кивая на ближние клены:

– Эх, что творится на свете! Благодать!

– И хорошо, – замечала его жена, Мария Семеновна. – Может, еще недельку так постоит.

– Постоит непременно, – утверждал полковник решительным тоном, как будто состояние погоды зависело от его желания и воли.

Сегодня он так же сошел с крыльца, посмотрел из-под ладони по сторонам и, повернувшись к жене, которая в этот момент наливала воду в подвешенный к столбу рукомойник, сказал:

– Еще дня три погреет, а там холодов жди.

– Откуда у тебя такой прогноз точный? – недоверчиво спросила Мария Семеновна.

Жогин усмехнулся:

– Из небесной канцелярии донесение получили. Не веришь? Могу копию прислать с дежурным.

Мария Семеновна махнула рукой, выплеснула остаток воды из ведра под маленькие деревца и, не оборачиваясь, пошла в дом. Жогин, посматривая на нее, делал разминку, то приседая и вытягивая руки вперед, то выпрямляясь и разбрасывая руки в стороны.