«Организовать» — это очень емкое слово, тем более, что положение на дорогах Сибирского округа весьма и весьма неясное. По сути дела предстоит решать сложное уравнение со многими неизвестными.

Неизвестно, где взять недостающие паровозы и вагоны? Неизвестно, хватит ли локомотивных бригад? Неизвестно, как будет с топливом, удастся ли повысить производительность местных угольных шахт? Где достать металл для ремонта подвижного состава? Как обеспечить железнодорожникам хоть минимум продовольствия, которого они не получают? Какой силы достигнут нынешней зимой жестокие сибирские морозы и бураны, снежные заносы, способные в течение часа полностью парализовать движение на главном ходу магистрали? А сколько еще неизвестных членов уравнения обнаружится уже во время решения поставленной задачи?..

Феликс Эдмундович встал, вышел в коридор и попросил у проводника стакан чаю. Затем сел к столу и углубился в чтение газет.

За окном стояла темная безмолвная ночь. Лишь изредка мелькали тусклые огни слабоосвещенных станций и разъездов. Поезд мчался без остановок по Северной дороге. Где-то еще далеко, далеко лежал Урал, за которым начиналась Омская магистраль. Там впервые предстояла встреча с сибирской неизвестностью…

Уже больше суток шел на Восток литерный поезд особого назначения. Угас короткий январский день. Дзержинский включил настольную лампу и продолжал читать объемистый доклад Главной инспекции о состоянии железных дорог Сибирского округа.

Чем дальше он читал, тем больше поражался поверхностному подходу ревизоров к делу. На десятках страниц описывались недостатки, которые имеются везде и всюду. А вот главного — ответа на вопрос, почему из месяца в месяц падает вывоз хлеба из Сибири — народный комиссар не находил. В то же время в выводах инспекции утверждалось, что дороги вполне подготовлены к продовольственным перевозкам, работа управления округа поставлена «довольно высоко» и руководители хорошо знают положение на линии.

«Возмутительно! — подумал нарком. — Если бы это было правдой, разве пришлось бы Центральному Комитету партии и ВЦИКу оторвать меня от неотложных дел в НКПС и ВЧК, чтобы направить сюда для принятия чрезвычайных мер…».

Дзержинский раздраженно написал на полях докладной записки: «Очковтирание».

Не успел Феликс Эдмундович отложить папку в сторону, как за окнами вагона раздались какие-то негромкие, глухие взрывы. Поезд, резко затормозив, так что настольная лампа чуть не опрокинулась, остановился.

Нарком бросился к окну, поднял штору, но в густых сумерках ничего нельзя было разобрать.

Встревоженная резкими звуками, похожими на выстрелы, и неожиданной остановкой из соседнего вагона выскочила охрана экспедиции.

— За мной! — скомандовал на ходу комендант поезда Беленький.

Выхватив маузеры и наганы, чекисты побежали к паровозу и невдалеке от него увидели группу людей, копошившихся на рельсах при свете костра и ручных фонарей.

— Что вы тут делаете? — грозно окликнул их Беленький, взяв карабин на изготовку.

— Рельсу меняем, — испуганно ответил железнодорожник в длинном тулупе. Я начальник 68-го разъезда…

— А почему меняете перед самым проходом литерного поезда? — суровым тоном спросил Беленький. — Что за взрывы слышны были?

— Это Козлов, как заметил трещину в рельсе, сразу сигнальные петарды подложил, ограждение, значит, сделал, — объяснял начальник разъезда. — Прибежал он ко мне, а я вызвал из казармы ремонтную бригаду.

Заподозрив диверсию, комендант поезда оставил четырех чекистов-транспортников наблюдать за сменой рельса, а сам решил допросить ремонтного рабочего Козлова и предложил ему следовать за ним.

По дороге Беленький увидел Дзержинского, спустившегося со ступенек своего вагона, и доложил о происшествии.

— Зайдите ко мне, — приказал нарком.

В вагоне Феликс Дзержинский внимательно вглядывался в стоявшего перед ним высокого и худого путейца. Он был одет в старую, видавшую виды, солдатскую шинель. На голове — буденовка с нашитой красной звездой. Ноги же обуты в лапти. Из перекрещенных на икрах обор виднелись онучи из шинельного сукна. На переброшенной через плечо веревке висел огромный гаечный ключ. Чехол с сигнальными принадлежностями был прилажен к солдатскому поясу.

— Кто вы? — пристально посмотрев, спросил Дзержинский.

— Старший ремонтный рабочий Козлов, — четко по-военному отрапортовал путеец, приложив руку к суконному козырьку буденовки.

Феликсу Эдмундовичу показалось, что карие живые глаза рабочего расширились от удивления, будто он неожиданно узнал знакомого.

— Почему вы своевременно, утром, не осмотрели путь? — строго спросил нарком.

— Я не обходчик, — ответил Козлов. — Я на разъезде с ребятами шпалы менял на третьей пути…

— А когда вы заметили трещину в рельсе?

— С час тому назад…

— Каким образом? Расскажите подробно.

— Пошабашили мы, собрались в казарму. Слышу, начальник разъезда говорит старшему стрелочнику: «Вечером пройдет литерный поезд, смотри у меня, не отходи от поста, сам приду проверять стрелку». Ну я и подумал: в литерном поезде правительство едет. Может, сам Ленин на Урал или в Сибирь направляется. Давай, думаю, на всякий случай обойду участок, мало ли что бывает. И вот на тебе — трещину нашел, да еще какую…

— Значит, вы заметили трещину вечером? Как же вы ее разглядели в темноте, да еще под снегом? — с сомнением спросил Дзержинский.

— Я ее раньше услышал, а потом увидел…

— Как это?

— По звуку обнаружил. На третьем околотке служит старичок — Иван Акимович — прямо-таки колдун. Стукнет по рельсе молоточком на длинной ручке, закроет глаза и слушает, как она звенит. Он и меня научил выстукивать. Если звук звонкий, протяжный — будь уверен — рельса здоровая, а если дребезжит, знаете, вроде фальшивит, значит есть в ней болезнь — трещина или скрытая раковина. Вот на такую я и напал. Конечно, сам себе не верю. Смел рукавом снег, фонарем свечу и пальцами щупаю, вдруг ноготь-то и задел трещину, смотрю, а она чуть ли не по всей головке…

— Быть может злой умысел?

— Не могу знать, товарищ Дзержинский.

— Откуда вы знаете, что я — Дзержинский? — быстро спросил нарком. — Кто-нибудь говорил?

— Никто не говорил! Как увидел — сразу признал вашу личность, — добродушно ответил путеец.

— Где же мы встречались?

— В 1919 году в Вятке, когда неустойка под Пермью получилась. Стали формировать тогда лыжный батальон. Я охотник, ну и подался туда добровольцем. Потом на смотру я еще стоял правофланговым в первой роте. У вас личность приметная, я и запомнил…

— Выходит — старые знакомые, товарищ Козлов, — улыбнулся Дзержинский и подал ему руку. — Садитесь, поговорим.

Нарком вынул портсигар, угостил путейца папиросой и сам закурил.

— Как живете после демобилизации?

— По правде сказать, — замялся Козлов, — плоховато, товарищ Дзержинский.

— Почему? Путейцы лучше мастеровых живут. Огород, корова, куры…

— Так это же путейцы, которые давно хозяйство имеют. А у меня — ни кола, ни двора. Только в прошлом году демобилизовался. Я тут, а семья в деревне. Тесть хочет телочку нам дать. А куда я ее возьму? Участка под огород и сенокос мне не дали…

— Почему? — удивился нарком.

— Дорожный мастер — «контра», у Колчака фельдфебелем служил. Нашего брата, бывшего красноармейца, ужас как не любит. «Нет, говорит, у меня никаких свободных участков, все позанято и не надейся, говорит…». Не надейся… Вот гад!..

— А к комиссару дистанции не обращались?

— Ходил… да тут комиссар какой-то… вареный. Уткнул нос в бумажки, не спросил, кто да что. Заладил одно — огородами я, мол, не ведаю…