Михалка победоносно толкнул Онфимку в бок.

— Твоя взяла, — согласился тот. — Зато вот эту грамоту ты прочесть не сможешь, — продолжал он шепотом и вынул из гамалейки[30], висевшей на поясе его холстинной рубахи, маленький берестяной свиток и незаметно отдал Михалке.

Тот спрятал грамотку в рукав и обратился к отцу:

— Батюшка, позволь нам удалиться…

— Позволь им остаться, Твердиславич, — попросил рыцарь, — давно я с Михелем не виделся. Я поражен: такое сходство, — весь в тебя, только глаза карие, как у матери.

— Ладно, — согласился посадник, — пусть пока побудут. А ты, Марфа, можешь идти.

Нянька облегченно вздохнула и ушла, крестясь и кланяясь. Рыцарь подвел мальчиков к столу и пододвинул им расписную деревянную миску с грецкими орехами, сваренными в меду. Ребята нерешительно переглянулись, но, повинуясь кивку посадника, сели на лавку и принялись за орехи. Михалка украдкой вытащил грамоту и изредка на нее поглядывал.

— Кем же вы, ребята, будете, когда вырастете?

— Я еще не решил, — признался Михалка. — Подучиться надо. Я давно хотел тебя спросить, дядя Иоганн, почему в твоих шахматах вместо ладьи, как у нас, каменная башня поставлена? Башня, она ведь только на месте стоять может, не то что ладья.

— Ты прав, Михель, мне тоже ладья больше нравится, чем тура, но так уж у нас принято. Но ты молодец. А ты, Онфимка?

Худенький скуластый мальчик ответил, преодолевая смущение:

— Хочу быть воем[31]. Рыцарем, как ты. Сражаться с врагами до самой смерти.

— Что ж, — кивнул Иоганн, — счастлива и благородна смерть за родину. Но не всегда же идет война. А что в мирное время делать будешь?

— Чтобы победить в бою, нужно готовиться к нему зараньше, — убежденно ответил Онфим.

— Какой бойкий, — улыбнулся посадник, — а по-русски как следует еще говорить не научился.

— Вот-вот, я то же думаю. Нацарапал невесть что, ни одного слова разобрать нельзя, — поддержал отца Михалка, удивленно уставившись в грамоту.

— Дай-ка я попробую прочесть, — сказал рыцарь, взял у Михалки берестяной свиток, развернул его и стал читать. — Мне казалось, что я русский язык хорошо знаю, а здесь ничего понять не могу…

— А вы читайте буквы не слева направо, а сверху вниз, — озорно зыркнув на Михалку глазами, сказал Онфим.

Рыцарь стал послушно читать по складам:

— «Не-ве-жя пи-са, не ду-ма ка-за, а хто се ци-та…»

Тут, покраснев от гнева, посадник вырвал у рыцаря грамоту, разорвал ее и бросил.

— Ах ты кубра![32] Вон отсюда, скоморошьи дети! — закричал он так, что графины на столе отозвались тонким звоном. — Чтобы я вас больше не видел и не слышал!

Приятели бросились наутек, не забыв, однако, прихватить горсть орехов.

— Успокойся, Штефан, — улыбнулся рыцарь. — Я сразу понял, что это шутка.

Тут раздался стук в дверь, и в горницу с низким поклоном вошел Митрофан. Посадник быстро направился навстречу холопу, развернул берестяную грамоту Александры и тут же у дверей начал читать.

Митрофан выпрямился. Ростом и шириной плеч он был под стать посаднику. Только вот погрузнел Степан Твердиславич, а у Митрофана и под широкой свитой заметен был стройный стан.

— Так… Значит, навстречу врагу решили пойти, в разведку? — спросил посадник, испытующе глядя в глаза Митрофана.

— Может, и так, только когда я уезжал, об этом речи еще не было…

— Тут сказано, что тебя надо снарядить обратно. Дать с собой оружие, овес для лошадей и другие припасы да три штуки белого полотна. Зачем это, ты не знаешь?

— Не знаю, батюшка.

— А еще просит прислать с тобой толмача, который на языке таурмен[33] говорить умеет. Так у меня на примете сейчас никого нет…

— Я с ним поеду, — неожиданно сказал рыцарь. — Я столько по свету бродил, что, наверное, все, какие есть на земле языки, понимать научился.

— Разве ты не знаешь, Иоганн, куда и зачем они направляются? Для чего же тебе идти с ними? Рисковать головой?

— По трем причинам, — беспечно ответил рыцарь, — во-первых, я люблю тебя и твою дочь и думаю, что смогу ей помочь, во-вторых, я вагант, а значит, бродяга, а в-третьих, я хочу увидеть лицо врага поближе…

— Сколько времени тебе нужно на сборы? — сурово прервал его Степан Твердиславич.

— Ты не успеешь нужные распоряжения своему холопу отдать, как я уже готов буду, — ответил рыцарь и направился, позванивая золотыми шпорами, к чулану, где, аккуратно сложенные, хранились его доспехи.

— Дочь права, надо разузнать, куда двинется после Торжка войско Батыя. Да и попытайтесь перехватить и задержать их разведку.

Рыцарь кивнул. Потом негромко и спокойно, как будто это было самым обычным делом, спросил:

— Надолго задержать?

Посадник, вздохнув, ответил:

— На сколько сможете…

Иоганн глухо проговорил:

— Все будет исполнено. Для меня честь за Новгород умереть. Но ведь там твоя дочь, Степан… Прикажи…

— А для нее, что ли, не честь умереть за Новгород?! — с трудом выговорил посадник.

Митрофан поднял свои белесые ресницы, хотел что-то сказать, но запнулся. Посадник молча глядел куда-то вверх и вдаль, застыв совершенно неподвижно. Словно видел сейчас далеко, может быть, заснеженные берега Ловати, может быть, стены горящего Торжка… Наконец Степан Твердиславич очнулся, тряхнул своей седеющей гривой и раздельно сказал, обращаясь к Митрофану:

— Я не посылаю с тобой рати — вам надо действовать скрытно и осторожно, это даже хорошо, что вас мало…

— Со мной будет дюжина, — напомнил о себе рыцарь.

Пока посадник вполголоса наставлял Митрофана, Иоганн Жан фон Штауфенберг успел натянуть на свое тощее тело блестящую кольчугу из стальных колец арабской работы, надел шерстяной колпак, пристегнул к широкому кожаному поясу на двух цепочках тяжелый франкский меч с серебряной бляшкой на ножнах в виде раковины. На голову он водрузил железный шлем, похожий на сноп, с набитой на него золоченой пластиной с изображением святого Иоганна, отчего стал казаться еще выше. Закончив облачение, рыцарь накинул плащ и взглянул на посадника.

Степан Твердиславич широко перекрестил Митрофана, потом Иоганна и вдруг, не сдержавшись, сказал тихо, впервые называя рыцаря на русский лад:

— Иван, побереги Алексу, сколько сможешь, побереги…

Тонкое горбоносое лицо Иоганна мгновенно застыло, только серые глаза блеснули, как клинок, с которого сняли ножны.

— Ничего, мой герцог, Deus cum nobis — с нами Бог, — ответил Иоганн. — Только распорядись, чтобы нам с собой нефть, селитру, серу и смолу дали, а горшки и сыромятные ремни мы в любой деревне найдем…

Отвесив Степану Твердиславичу поясной поклон, рыцарь спустился вниз к коновязи.

Оставшись один в опустевшей горнице, Степан Твердиславич присел на лавку и несколько минут, пристально смотрел на метавшееся в печи пламя. Потом он резко встал, хлопнул в ладоши и велел вбежавшему отроку[34] принести одеваться для выезда и подать к воротам разъезжий крытый возок.

До начала собрания Господы было еще много времени, и Степан Твердиславич решил отправиться на владычье подворье. Помещалось оно здесь же, в детинце на Софийской стороне, и обычно посадник расстояние такое во всякое время года проходил пешком, но на этот раз он предпочел поехать, чтобы не привлекать к себе и своему посещению владыки внимание новгородцев. По этой же причине приказал он подать разъезжий возок, в котором отправлялся лишь на охоту, а в обычное время им пользовались его тиуны[35] да огнищане[36], а не затейливо украшенные боярские сани с медвежьей полостью.