Момент, который память милосердно спрятала подальше, развернулся перед мысленным взором во всех деталях: Макс отрубил ему эту руку, полоснув наискось, выше локтя, вот что Кан помнил точно. И как, скажите, можно приставить отрубленную руку на место, если вокруг тебя — только дикая, нестабилизированная магия?.. на работу же силы творения это не похоже (видимо, Макс не умел обращаться с нею) — слишком уж грубо и уродливо…

Кангасск тяжело вздохнул; отчего-то ему внезапно стало душно и тесно в этих стенах. И холод вновь дал о себе знать.

«Что ж, — мысленно усмехнулся Кан. — Если верить Малкону, я теперь сам себе стабилизатор… Хочу света — и точка!»

Миг спустя он уже поднял на ладони сияющий Лихт. Белый. Белый, как звезда, и так же, как она, не дающий ни тепла, ни холода… Яркие блики заплясали на прожилках и гладких наплывах дымчатого обсидиана, и высокий купол над головой, озаренный магическим светом, обрел совершенно особую красоту и величие.

Кангасск улыбнулся дрожащими, бледными от холода губами. Он сделал это! Вернул стабилизированную магию в мир… Немного поэкспериментировав со своим Лихтом, он сумел получить и тепло, и холод. Прекрасно: значит, ледяные и огненные сферы работают. И Зирорны… и все, что связано с термозаклинаниями. И боевые маги воюют сейчас в полную силу… Теперь можно подумать о том, как выбраться отсюда…

Вход в Провал — всего в двух шагах, конечно, но соваться туда сейчас было бы, скорее всего, безумием. Неизвестно еще, сколько прошло времени и что случилось в мире за это время. Возможно, шагнув в Провал, Кан оказался бы среди голодных стигов и безумствующих шутов. Глупо так рисковать собственной жизнью. И еще глупее — стабилизатором, который с этой жизнью связан. Потому Кан запретил себе даже помышлять сейчас о Провале.

Положив теплый Лихт в карман рубашки, чтобы согреться, он обошел свою тюрьму кругом — и рассмеялся, когда его осенило… Магия есть? — есть. Стабилизатор восстановлен? — восстановлен. Так значит, он, Кангасск Дэлэмэр, должен теперь управляться с ареном не хуже любого Странника, которому перевалило за пять лет; если даже и не клепать один за другим хрупкие монолитные мечи, то хотя бы легко перегонять один аспект арена в другой… и «слушать» его, конечно… Знать бы еще, как это все делается…

Похоже, самое время было вспомнить урок, преподанный в лагере стариком Маором… Шлепая тяжелыми ботинками по воде, которая покрывала весь пол и местами доходила до щиколоток, Кангасск подошел к ближайшей стене и, закрыв глаза, провел над ней ладонью. Ничто не мешало пробовать и ошибаться — ни единый звук не доходил сюда снаружи, кроме журчания воды. Прошло совсем немного времени, и Кан услышал его, арен… это было похоже на музыку, переливчатую и нежную, на фоне строгого узора которой вспыхивали то и дело отдельные своенравные ноты. Он повел рукой влево — и таких нот стало больше. Еще десять шагов, и Кангасск узнал, что это — дождь… снаружи идет дождь, это он понял ясно, так же как когда-то, услышав в буре шум города, безошибочно, по неизвестному наитию, определил, что это именно Торгор, хотя, к примеру, Мирумир и Аджайен шумны не менее…

Дождь?.. что ж, неплохо. Должно быть, это омнисийский дождь, по ту сторону Кольца. Прекрасно: новоиспеченному Страннику пока не улыбалось в одиночку пересекать Кулдаган, тем более, что телогрея и плащ его, наверное, до сих пор висят на спинке кресла в главном зале Корты. Остается выйти отсюда; так почему бы не проложить стеклянный тоннель прямо сквозь гору — так Маор делал колодец, разве что он переплавлял песок в стекло.

…Перегнать обсидиан в монолит оказалось несложно: достаточно было лишь пожелать — и серая масса нарры почернела под ладонью Кангасска, а музыкальный узор арена — сменился; мелодия стала более простой, местами — отрывистой… вот она — прочность и хрупкость монолита… Потом — стекло: переплетение высоких, напевных звуков. И — песок: бессвязная россыпь нот, готовых сложить любую мелодию…

Кангасск неспешно двигался вперед, осыпая стену перед собой. Странное дело: за его спиной все восстанавливало прежние формы… стало быть, сам нарра решил позаботиться о сохранности водных лабиринтов. Дымчатый обсидиан безропотно выпускал своего пленника в мир; Малконемершгхан и мечтать не мог об этом, а Кангасскнемершгхан шел просто, не встречая серьезных препятствий: музыка арена была у него в крови, как у любого, чей род идет из далекого мира Локи, и он, ничего не смыслящий в музыке, менял ее узор интуитивно… так крохотный кекуль, не задумываясь, бежит ко всему, что имеет зеленый цвет, и мастерски ощипывает колючки пустынных растений, пробираясь к сочной мякоти, хотя никто не учил его этому… и так крохотный варан, едва покинувший скорлупу, уже готов загрызть своего первого кекуля, приманив птичку зеленым гребешком на спине…

Свет резанул по глазам; в первые секунды Кангасск даже прикрыл их ладонью. Было больно; по щекам текли слезы, смешиваясь с теплым дождем… Сколько же надо проспать, чтобы настолько отвыкнуть от света?.. Дожидаясь, пока боль утихнет, и не отнимая ладони от лица, Кан опустился на колени: все-таки, с непривычки трансформация арена отняла у него слишком много сил.

— Папа, почему ты плачешь? — раздался робкий голосок.

— Что?.. — в недоумении проронил Кангасск, пытаясь разлепить веки, отчего слезы хлынули с новой силой.

— Папа, не плачь! — детский голос дрогнул, и Кан почувствовал, как кто-то доверчиво обнял его за шею и теплая детская щечка прижалась к его щеке.

— Это я от света… отвык… — запинаясь, проговорил Кангасск, еще не осознавая, к кому, собственно обращается. — Глаза болят…

Он попытался открыть глаза снова. На этот раз удалось. Зеленый мир плыл перед глазами, но лицо девочки можно было разглядеть… Рядом с ней опустился на колено Орион, сын звезд, и, потрепав ее по волосам, обратился к Кангасску:

— Это твоя дочь, Кан, — сказал он. — Твоя и Эдны. Ей двенадцать лет сейчас. Ее зовут Милия…

— Двенадцать… — отрешенно повторил Кангасск. — Сколько… сколько времени я спал?..

— Неполных тринадцать лет…

Еще не веря в произошедшее, Кан посмотрел на Милию. Да, это была его дочь… те же черты, просто копия: кровь Прародителей не перебьешь за каких-то два поколения. От Эдны девочке достались только хрупкая фигурка и голос, нежный и тихий…

Тринадцать лет… он долго молчал, пытаясь переварить услышанное…

— Милия, — Орион обратился к девочке, — твоему папе надо прийти в себя немного. Иди пока к Астэр и остальным, подожди нас…

— Хорошо, дядя Орион, — послушно кивнула Милия и убежала.

Сын звезд с грустной улыбкой посмотрел на Кангасска. После долгого молчания он сказал:

— Тебе тридцать три. Это возраст бессмертного — ты никогда уже не будешь выглядеть старше… — тут взгляд его упал на бесчувственную правую руку Кана. — Аа… — кивнул он. — Бедняга: и тебе досталось этой панацеи Гердона…

— Чего? — не понял Кангасск.

— Это средство такое… — начал объяснять сын звезд, осторожно прощупывая простеньким заклинанием распухшую, болезненно синюю руку. — Ускоряет регенерацию в тысячи раз… правда, побочных эффектов гора, и каждый страшней предыдущего… но без него мы бы войну не выиграли ни за что.

— Война закончилась? — спросил Кан.

— Да, конечно, — отозвался Орион. — Об этом мы поговорим еще… боль чувствуешь? — сказал он, поочередно сжимая неподвижные пальцы правой руки Кангасска.

— Нет… — ответил тот и поспешно спросил: — А где Влада, Серег, Макс?!.

— Ушли, — пожал плечами сын звезд и вздохнул. — В свой мир ушли. Все трое.

— Ясно… — Кангасск опустил голову и повторил: — Ясно…

— Они тебе письмо оставили, прочтешь потом… согнуть руку можешь?.. пальцами пошевелить?..