Он промелькнул, но я еще вернусь в него на обратном пути. А пока поездом в порт Шербур.

Курьезным оказалось первое знакомство с рядовыми американцами. В купе напротив нас, троих русских, в одиночестве сидела миловидная девушка, одетая просто, но по моде. Я чуть-чуть говорил по-немецки, мои спутники так же по-английски. Но все застенчиво молчали. Вдруг девушка резко встала, подошла к окну и решительно опустила стекло. Донесся шум с парижского перрона. Она же, засунув в рот четыре пальца, пронзительно свистнула, да так, что заломило в ушах. Мы переглянулись. «Соловей-разбойница», нимало не смущаясь, снова лихо засвистела. Потом высунулась в окно и замахала руками. Скоро в купе вошел молодой человек и расцеловался с нашей свистуньей. Оказывается, «его девушка» так вызывала его к своему вагону. Они совершали предсвадебное путешествие, чтобы лучше узнать друг друга. В пути мы кое-как переговаривались с этими простыми и милыми людьми. До чего же устарелыми показались теперь наши чопорные представления о том, что принято и что не принято в обществе!

Через Атлантический океан плыли на самом большом в ту пору океанском лайнере «Куин Мэри». Впоследствии его превратили в плавучий госпиталь, и он стоял со своими страдающими «пассажирами» в нью-йоркском порту. Во время нашего рейса пассажиры тоже страдали, но не от ран, а от мерзкой морской болезни. К счастью, мы ее не чувствовали и потому узнали, как обогащается океанская компания. В стоимость билета входила и плата за питание во время рейса. Однако с каждым днем по мере возрастания океанских волн народу в ресторанных залах убывало. Нас обслуживал пожилой предупредительный стюарт, который не получал за свою работу жалованья, а, напротив, платил за право обслуживать пассажиров в расчете на чаевые.

Шторм разыгрался до одиннадцати баллов. По чистому совпадению океанская волна окатила меня с головы до ног именно на одиннадцатом этаже палубы, когда я любовался, как вздымаются океанские валы и как лайнер зарылся-таки носом в «девятый вал», похожий на мраморную стену. Переодеваясь к обеду, я уверял друзей, что количество баллов шторма определяется этажом, где тебя достанет холодный душ. Все это не помешало нам поглощать еду в пустующем ресторане с завидным аппетитом… Потерявшим аппетит пассажирам стоимость питания не возвращалась. Зато свой промокший костюм я получил к вечеру – его высушили и выгладили за счет компании!

В Нью-Йорке поражало все. Прежде всего «кирпичи в облаках». Верхние этажи небоскребов исчезали в тумане. Улицы выглядели трехэтажными. Два этажа пересечений магистралей, по третьему мчится «надземка», к счастью, уже электрическая. Но не так давно здесь ходили паровозы – стены окрестных домов все еще покрывала копоть.

Нас пригласили к советскому консулу. Он посоветовал по возможности не отличаться от американцев. Надо вспомнить, что лишь недавно, после избрания президентом Франклина Д.Рузвельта, Америка признала СССР, а газеты по-прежнему упражнялись в измышлениях о советских людях, их обычаях и нашего якобы варварства. Пришлось оставить консулу… свои кепки. Он сложил их стопкой на столе, сказав:

– Кепки здесь носят только рабочие во время работы и обитатели Гарлема.

Также забрал он и наши «красные паспортины», чтобы мы их не потеряли, заверив, что никакие документы нам на международной выставке не понадобятся.

Время подготовки к открытию советского павильона оказалось для меня самым горячим. В Америку я ехал под впечатлением замечательной книги Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка», которая развеивала миф о ее многоэтажности (небоскребы стоят лишь в Нью-Йорке, Чикаго и некоторых других крупных центрах), но подтверждала давнее мнение об американской деловитости, практичности и обязательности.

Увы, всякая деловитость и обязательность у американцев исчезала, едва дело касалось «нестандартных работ», требующих инициативы, как у нас говорят, «смекалки русских мастеровых». Именно это и неприсуще славным американским парням, угощавшим друг друга, да и меня заодно, дружескими затрещинами. Выдумка и энтузиазм им чужды.

Квартировали мы с художником Вин Винычем (Вениамином Вениаминовичем) у старого чеха, который, прожив здесь четверть века, продолжал называть город Нев-Йорком (как пишется!). Когда мы приветствовали гостей хозяина словами «Добрый вечер», нам отвечали «Вечер добрый» – принимали за чехов. То, что мы русские, обнаруживалось порой самым неожиданным образом. Как-то мы зашли в кафетерий выпить чаю. К столику подошел американец и по-русски попросил разрешения сесть с нами. Мы удивились, как он, не слыша ни одного нашего слова, узнал, что мы из России?

– А как же! – отозвался он. – Ведь вы положили чайные ложки в стаканы и не вынули их, когда пьете. Так делают только русские.

После открытия международной выставки под девизом «МИР ЗАВТРА» я как начинающий фантаст имел бесценную возможность познакомиться со всеми павильонами и даже описать их в большом очерке «МИР БУДУЩЕГО».

Напечатанный после моего возращения домой даже раньше «Пылающего острова», он и стал моей первой публикацией («Новый мир», 1939, № 12). Корифеи советской литературы Федор Гладков и Леонид Леонов – главный редактор «Нового мира» и его заместитель – пригласили меня в свой кабинет в «Известиях» и сказали, что очерк имеет славного предшественника – «Одноэтажную Америку», но что я не ударил-таки лицом в грязь. А потому следует подумать теперь мне о романе. И были удивлены, узнав, что роман уже написан, начинает печататься в «Пионерской правде» и готовится отдельным изданием в Детиздате. И что после пребывания в Америке я уже сел за второй роман. Возможно, они не одобрили такой скоропалительности, но впоследствии именно Леонид Леонов вместе с С. Я. Маршаком рекомендовали меня в Союз советских писателей.

В «Новом мире» я рассказал, как с территории выставки в грядущее была отправлена «БОМБА ВРЕМЕНИ».

Я не присутствовал при «старте» «бомбы времени», но ясно представляю себе, как огромный, похожий на современную ракету баллон, наполненный нейтральным газом и образцами быта современных американцев, начиная с цветастых подтяжек, телефонов, кинопроекторов и кинолент, модных костюмов и избранных книг, альбомов фотографий, словом, всем-всем, кончая письмом Эйнштейна потомкам, под звуки музыки торжественно опустили в шахту. Труднее представить себе будущие раскопки Нью-Йорка. Узнают ли археологи грядущего, какой подарок шлет им двадцатый век? Вырастут ли на месте современного пригорода Нью-Йорка Фляшинга колоссы будущего Уранополиса или почтительные потомки сохранят здесь заповедное место, не доставая раньше, чем через загаданные пять тысяч лет, завещанное предками?

«Миру будущего»? Каков-то он будет?

На выставке «Мир завтра» был представлен преимущественно товарами, которые предстояло завтра сбыть. И в павильонах стран и фирм без конца показывались только что появившиеся телевизоры, новые холодильники, стиральные машины и, конечно, автомобили, автомобили, автомобили…

Высокообразованные «рикши», владевшие несколькими языками, катали в комфортабельных креслах на колесах имущих посетителей, чтобы те не уставали, и давали пояснения на их родном языке. Словом, последнее слово рекламы.

В Нью-Йорке я смог познакомить некоторых американских инженеров с задуманным мной проектом Арктического моста. Они заинтересовались техническим решением, но сомневались (и не без основания!) в осуществимости такого проекта при тогдашней политической обстановке. Забегая вперед, скажу: я горжусь тем, что в советском журнале для американцев «Совиет лайф», издающемся в Вашингтоне, в номере, посвященном шестидесятилетию Октября, в обзоре событий тридцатых годов наряду с перелетом через Северный полюс Чкалова и Громова, эпопеями челюскинцев и папанинцев, быть может незаслуженно, помянут и «Арктический мост». О романе сказано, что в нем еще в тридцатых годах поднимался вопрос о мосте дружбы между советским и американским народами, которых разделяли отнюдь не их подлинные интересы. В печати появилось также сообщение, что японцы приступают к строительству подводного плавающего туннеля, правда, длиной не в две тысячами километров, как в книге, а в 25, между островами Хонсю и Хоккайдо. Но все же идея научно-фантастического романа давала всходы в жизни.