Однако мне нет надобности ни пересказывать здесь те доводы, которыми она оправдывала свою влюбленность, ни повторять ее рассказ о том, как она впервые увидела Риччардо проходящим по ее улице, каким образом она выведала, кто он такой, и как с тех пор она много раз видела его и в городе и за городом. Слушая такие речи совсем ему незнакомой дамы, Риччардо пришел в полнейшее недоумение. Впрочем, он наивно полагал, что теперь незнакомка перестанет от него прятаться, как она делала это до сих пор по причине каких-то особых соображений, а вернее, из-за чисто женского каприза. Как только в комнату опять будут внесены светильники, думал он, ему удастся без особых препирательств удостовериться в том, что с виду товар не хуже, чем на ощупь. Но здесь его постигло разочарование: на даме опять оказалась надета личина. Это не понравилось Риччардо и смутило его, но он скрыл свое неудовольствие за улыбкой, сделав вид, будто считает игрою и шуткой то, что, дав ему насладиться своими прелестями, незнакомка теперь лишает его радости узреть их воочию. Такими и другими подобными речами он все время пытался убедить ее уступить его просьбам и показать свое лицо тому, кому она уже доказала свою любовь как на словах, так и на деле. Однако это ни к чему не привело, ибо дама искусно и весьма логично отражала все его доводы и аргументы. Тогда Риччардо решил придать своим убеждениям больше веса, присоединив к словам действия: он полагал вполне естественным приложить все усилия к тому, чтобы увидеть ту, с которой он столь приятно провел ночь. Но Лавинелла, защищая себя руками и ногтями не менее успешно, чем языком, оттолкнула от себя юношу и напомнила ему, что он дал клятвенное обещание не обижать ее и не докучать тем, что может показаться ей неприятно. К этому она добавила слова о том, что если он не уступит и не откажется от праздного желания увидать ее лицо, то подвергнет ее опасности скандала, в результате которого ее репутации будет нанесен невосполнимый ущерб. А дабы заставить молодого человека отказаться от попыток силой снять с нее маску, она ему тут же наобещала, что ежели он позволит ей беспрепятственно уйти и не станет принуждать ее к дальнейшим признаниям, то не пройдет и двух часов, как он получит достовернейшие сведения о том, кто она такая. Риччардо подобные заверения Лавинеллы показались весьма странными. Он не мог уразуметь, как это она, не желая открыться в его доме, исполнит его просьбу через какой-нибудь час-другой, и не знал, какое решение ему принять. Все же ему представлялось делом недостойным стремиться вопреки воле дамы выведать имя и положение в обществе той, которая столь великодушно и любезно шла до сих пор навстречу всем его прочим желаниям. В конце концов Риччардо решился сделать так, как угодно и приятно его даме.

В тот самый вечер в квартале Казато давался шумный бал, на который были приглашены все знатные дамы города. Туда-то Лавинелла и попросила ее проводить. Остановившись у двери того дома, где давался бал, она сказала, обращаясь к Риччардо:

— Не препятствуйте, душа моя, тому, чтобы я одна вошла в этот дом. Войдите в него через некоторое время после меня. А когда вы подниметесь наверх, то пройдите в залу, где веселятся женщины, и обратите внимание на ту из них, которая станет покусывать кончик своей косынки. Так вы узнаете ту, которая, испытывая от сего великую радость, незнакомкой лежала в ваших объятьях и которая всецело отдала вам и душу свою и тело.

Риччардо послушно исполнил все, о чем его попросила дама в маске, и не заподозрил с ее стороны никакого подвоха, памятуя о том, что она до сих пор говорила и делала. Выждав время, которое понадобилось его юной спутнице для того, чтобы затеряться в толпе гостей, он вошел в комнату, где собравшееся там благородное общество предавалось благопристойным играм и забавам, и принялся, внимательно вглядываясь в лица, присматриваться к приглашенным, дабы по имеющейся у него примете распознать наконец ту, кого подарила ему в эту ночь судьба. Однако, оглядев по очереди всех дам и обнаружив, что ни одна из них не покусывает кончик косынки, как то ему было обещано, а также не одета в цвета его незнакомки, уразумев из разговоров мужчин, что в этот вечер в доме никто не появлялся в маске, Риччардо без труда понял, что произошло. Он подумал, — как оно и оказалось на самом деле, — что незнакомка оставила его под конец с носом, заставив ждать у двери, в то время как сама ускользнула через другой вход, даже не поднявшись ни в залу, ни в какую-либо другую комнату. У названного дома помимо главного, парадного подъезда, выходящего на центральную улицу квартала Казато, имелась другая и, пожалуй, не менее удобная входная дверь, через которую можно было попасть прямо к церкви Санта-Кроче. Воспользовавшись ею, Лавинелла укрылась в своем доме, и там ее уже мало заботили мысли о Риччардо и о том, что с ним сталось. Юноша же, движимый своими подозрениями, спустился вниз и, обнаружив незапертую дверь, окончательно убедился в правильности своих предположений.

Вот каким образом Риччардо оказался лишенным той страстно им желаемой радости, которая, как он надеялся, вознаградила бы его за все огорчения минувшей ночи, а Лавинелла в одно и то же время удовлетворила и свои пылкие желания, и порывы чувственной страсти, причем так, что тот, кто послужил для сего орудием, никогда не узнал, кому он доставлял наслаждения. Лавинеллу это весьма радовало, ибо она твердо верила, что сохранила честь свою незапятнанной, полагая, видимо, как то делают ныне очень многие, что честь целиком исчерпывается сведениями, которыми располагают о жизни и нравах человека его соседи, и мнением, которое они о нем составляют. Именно поэтому она считала, что ей удалось уберечь овец, накормить волков и самым наиприятнейшим образом сочетать любовь с честью.

Из «Пятнадцати радостей брака»[153]

Аноним

Первая радость брака в том состоит, что, когда молодой человек находится в расцвете дней своих и он свеж, здоров и радостен, тогда ему только и заботы, что наряжаться, сочинять баллады да распевать их, заглядываться на красавиц и выискивать, какая из них его больше обласкает и любезное слово скажет про его обличье, а до прочего ему и дела нет; не заботится он, откуда сие благоденствие, оттого что за него думают его отец и мать, либо другие родственники, и доставляют ему все, что надо. Но хоть он и живет в забавах и развлечениях, а все же и они ему приедаются, и начинает он завидовать женатым людям, которые давно уже в брачные сети попались и, как ему кажется, сей жизнью наслаждаются, имея подле себя жену красивую, богато убранную и видную, а уборы ей куплены не мужем, но, как его уверяют, это ее родители купили их ей на свои деньги. И начинает наш молодой человек присматриваться и искать себе невесту и кончает тем, что попадает в брачные сети и женится; но не дай бог, если он наспех подобрал себе жену, ибо много хлопот и бед обретет он от этого, недаром сказано: поспешишь — людей насмешишь.

Итак, вот и оженили беднягу, который еще вдоволь не натанцевался и не накрасовался, и не все еще шелковые кошельки красоткам раздарил, и не все любезности от них выслушал. Он и продолжает первое время после свадьбы играть и веселиться, не заботясь ни о чем, но уж за него позаботились, и вот конец веселью: надо жену лелеять и устраивать, как должно. И, может быть, у жены доброе сердце и она весела, но вот однажды, довелось ей увидеть на празднике других дам из купеческого либо из другого какого сословия, и все они были одеты на новый манер, и пришло ей в голову, что по ее происхождению и состоянию ее родителей подобало бы ей наряжаться не хуже других. И вот выжидает она место и час, дабы поговорить о том со своим мужем, — а способнее всего говорить о сем предмете там, где мужья наиподатливы и склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется удовольствие и наслаждение обрести, да еще думает, что жене больше и желать нечего. Ан вот тут-то дама и приступает к своему делу: «Оставьте меня, друг мой, — говорит она, — ибо я в большой нынче печали». — «Душенька, а отчего же это?» — «А чему же радоваться, — вздыхает жена, — да и что об этом говорить, когда вам мои речи — звук пустой». — «Да что вы, душенька, к чему это вы так говорите?» — «Ах, боже мой, сударь, да что тут скажешь, да коли бы я вам и сказала, так вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, что у меня худое на уме». — «Ну, уж теперь вы мне непременно должны сказать». Тогда она говорит: «Будь по-вашему, я скажу. Так вот, друг мой, помните ли, что в такой-то день заставили вы меня пойти на праздник, хоть не по душе они мне, но уж когда я туда явилась, так не было там женщины (хоть и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня, — не хочу хвастаться, но я, слава тебе господи, не последнего рода среди всех дам и купчих, что там были, и знатностью не обижена. Так что чем-чем, а этим я вас не посрамила, но что касается прочего, так мне стыдно за вас и за всех знакомых наших». — «Ах, душенька, — говорит он, — а что ж это за прочее такое?» — «Господи боже мой, да вы бы посмотрели на дам, что знатных, что не знатных, — на этой платье было из эскарлата[154], а на той из материи, что из Малина[155], либо из зеленого бархата с рукавами длинными и с оторочкой беличьим мехом, а к платью подобран капюшон красного или зеленого сукна, длинный, до земли. И все как есть сшито по новой моде. А я-то была в моем еще от свадьбы платье, и все-то оно истрепалось и висит на мне, — ведь мне его сшили еще в бытность мою в девушках, а с тех пор у меня столь тяжелая жизнь была и столь бедами обильная, что от меня половина осталась, и меня, верно, сочли матерью той, кому я прихожусь дочерью. Я прямо от стыда сгорала, будучи в таком наряде промеж них, и совсем растерялась и смутилась. А хуже всего то, что такая-то дама и жена такого-то мне сказали во всеуслышанье, что стыдно быть так плохо одетой. И смеялись надо мной, не заботясь о том, что я их услышу». — «Ах, душенька, — говорит бедняга муж, — я вам на это вот что скажу: вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас и мебели не было и надо было нам купить кровати, кушетки и столько других вещей для спальни и для всего дома, и нет у нас теперь денег; да еще купили мы двух быков для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обвалилась недавно крыша на нашем гумне, и его надо покрывать без промедления, да еще надо мне затевать процесс о вашей земле, которая ничего нам не приносит, — словом, нет у нас денег, или есть малая толика, а расходов — выше головы». — «Ах, сударь мой, я так и знала, что вы в отговорку тотчас попрекнете меня моей землей». И она отворачивается от мужа и говорит: «Ради бога, оставьте меня в покое, и больше я ни слова не скажу». — «Ох, несчастье, — говорит простак, — да что же вы гневаетесь без причины». — «Да как же, сударь мой, чем же я виновата, что земля моя ничего не приносит, и что же я могу теперь сделать? Вы и сами знаете, что мне в мужья предлагали того-то и того-то и еще двадцать других, которые меня и без приданого взяли бы, да вот вы уж так за мной ухаживали, что я никого не хотела, кроме вас, и сколько я этим горя причинила моему досточтимому отцу, ну, да я за это теперь сторицею расплачиваюсь, ведь нет меня несчастнее среди всех женщин. Вы мне скажите, сударь мой, да есть ли среди женщин моего сословия хоть одна, что так живет, как я? Да и в других сословиях тоже? Клянусь святым Жеаном, что платья, которые отдают горничным, много богаче моих воскресных. Ох, не знаю, зачем это хорошие люди умирают, а я живу на свете, пусть бы господь послал мне смерть, — по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и не было бы вам больше от меня никакого неудовольствия». — «Ах ты господи, душенька моя, — отвечает муж, — да не говорите вы так, ведь я все на свете для вас сделаю, только повремените немного, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю». — «О, боже мой, да оставьте вы меня, мне совсем не до того сейчас. И дай господи, чтобы вы об этом думали не больше моего и никогда ко мне не прикасались». — «Ах, так», — говорит он. «Да уж так», — отвечает жена. Тогда, чтобы испытать ее, спрашивает муж: «Верно, если я умру, вы сейчас же за другого замуж выйдете?» — «Сохрани господи, — восклицает она, — за вас я вышла по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвастается тем, что целовал меня, — да если бы я узнала, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой». И начинает плакать.