Часовой, стоявший у блиндажа, потоптался на месте, замер на мгновенье, как бы услышав что-то, и решительно направился в ту сторону, где лежал Перегуда. Разведчик был уверен, что не выдал себя ни одним движением, но всё же сердце его забилось чаще. В двух шагах от Перегуды часовой остановился. Удача уже шла навстречу разведчику. Приподнимаясь на локтях, он быстро подполз к немцу, схватил его за ноги ниже колен и сильным рывком повалил на землю. Через минуту, нахлобучив себе на глаза шлем часового и сжимая в руках немецкую винтовку, Перегуда стоял у входа в блиндаж. Ночь текла медленно, как глубокая, спокойная река, озаряемая миллионами звёзд. Часовой лежал в траве, скрученный по рукам и ногам, с зимней портянкой Перегуды во рту.

В блиндаже было тихо. Наконец, послышались неторопливые шаги, кто-то, мягко шаркая, шёл к выходу. Перегуда замер в хорошо изученной позе немецкого часового. Дверь открылась. По ступеням поднимался рослый офицер. Он был без фуражки, ветер трепал его длинные, прямые волосы. Одной рукой он придерживал ворот наброшенной на плечи тужурки, а другой держал горящую сигарету.

Поправляя на ходу спадающую туфлю, немец поднялся по ступеням и, поёживаясь от холода, остановился спиной к разведчику. Перегуда ждал этого мгновенья, он был готов. Он осторожно прислонил винтовку к скату блиндажа и сделал в воздухе движение руками, как фокусник перед ответственным номером. В это время офицер, подавляя зевоту, произнёс:

— Это ты, Генрих?

Сдавленным голосом, не помня себя от волнения, понимая, что, быть может, это и есть последняя минута в его жизни, разведчик невольно выпалил: «Я!»

Перегуда сам даже не понял, что его спасло звуковое сходство русского «я» и немецкого «да». Офицер не обернулся. Перегуда ударил его рукояткой нагана по голове и тут же подхватил потерявшего сознание немца, чтобы, падая, он не наделал шума...

...Капитан Горбачёв спал плохо. Он проснулся от того, что кто-то вошёл в землянку и, тяжело дыша, остановился, повидимому, не решаясь его разбудить.

— Вернулись разведчики? — спросил капитан, не открывая глаз.

— Не знаю, товарищ капитан, — ответил Перегуда.

Капитан узнал знакомый голос и вскочил на ноги. Он схватил разведчика за плечи, тряс его, хлопал по спине и вообще откровенно высказывал свою радость, что с ним случалось очень редко.

— Давай, Перегуда, докладывай!

Перегуда козырнул, повернулся на каблуках и вышел из землянки. Он возвратился с часовым. Вдвоем они несли большой мешок, в котором что-то барахталось и мычало. Перегуда не спеша развязал мешок и вытряхнул из него содержимое. Немецкий офицер лежал на полу землянки с тряпкой во рту. Переступив через его ноги, капитан Горбачёв подошёл к телефону.

— Вернулся Перегуда! — кричал он в трубку. — Крупная удача. Сейчас доставлю лично!

Он велел развязать пленного и сам начал одеваться и приводить себя в порядок. Офицер уже стоял на ногах и пытался что-то говорить.

Немцы — офицер и солдат, — вытаращив глаза, глядели друг на друга. Капитан Горбачёв приказал их вести и сам направился к выходу. Перегуда, стоя у двери, нерешительно и даже как-то виновато обратился к нему:

— Товарищ капитан, медали мои... Я сгоряча тогда... и теперь сожалею...

— Получай, Перегуда, свои медали, — весело сказал капитан, вынимая их из кармана. — А завтра, может, новую получишь.

Перегуда вышел из землянки вслед за своим командиром. Было уже совсем светло, но солнце ещё не всходило. Разведчик стоял в кругу своих товарищей, усталый и счастливый. Говорить ему не хотелось, он только улыбался в ответ на шутки и поздравления друзей. Когда кто-то из них свернул цыгарку из обрывка газетной бумаги, он вспомнил о том, что не курил с пятой ночи, и молча протянул руку. Товарищ дал свою цыгарку и высек огня. Едкий дым махорки, смешанный с запахом жжёной бумаги и печатной краски, показался ему сладким и необычайно приятным. Затягиваясь на ходу, он отправился спать в свою землянку.

Так окончилась седьмая ночь разведчика Ивана Перегуды.

Иногда их в шутку называют языковедами, потому что оба они овладели уже не одним «языком» и продолжают дальше совершенствоваться в своём деле.

Что же касается немецкого языка, то здесь знания разведчиков Федорова и Виталюева следует считать довольно скудными. Они вызубрили всего несколько немецких слов и фраз: «бросай оружие», «сдавайся», «руки вверх», «пойдем со мной», «беги быстрее», «ложись», «не бойся».

— Конечно, запас слов у нас не ахти какой большой, — соглашался Михаил Федоров. — Произношение тоже не слишком богатое, а точнее сказать — самодельное. Но крупно поговорить с немцем можно. Ещё никто из «языков» не жаловался, что он нас не понял или мы там, в горячке, чего перепутали...

И вот старший сержант Виталюев и сержант Федоров вновь лежат с товарищами в заснеженном овраге. Разведчики терпеливо ждут той минуты, когда представится возможность «крупно поговорить» с каким-нибудь немцем и притащить его с собой в качестве «языка».

Чёрная декабрьская ночь, метёт колючая позёмка, одним словом, погода, о которой разведчики мечтают неделями и которую только они называют прекрасной. К тому же ветер сегодня с запада, от немецких траншей, и здесь, в овраге, слышны чужие шаги, шорохи, голоса.

Очень трудно лежать на снегу неподвижно, не шевелясь, когда коченеют руки и ноги. Можно бы, конечно, одеться очень тепло, но в разведку ходят налегке, чтобы движения не были стеснены. Самый ловкий человек может стать увальнем, если напялит на себя тулуп или шубу. Хорошо бы, конечно, закрыть уши капюшоном, но разведчик должен быть настороже и ко всему прислушиваться.

В час ночи немцы начинают пулемётную трескотню. Разведчики спокойно лежат в овраге на «ничейной земле», в каких-нибудь десяти метрах от немецких проволочных заграждений, которые тянутся почти по самому краю обрыва.

Недаром лейтенант Михаил Исаков и командиры отделений пять суток вели наблюдение за местностью. За эти пять суток разведчики много выведали о противнике. Они знают, где немцы достают воду и куда ходят за нуждой. Они знают, что ракетчик сидит слева в траншее, что ужин бывает в девять, что патрули сменяются в час, а затем в три часа ночи, что за правым угловым дзотом — жилой блиндаж. Когда немцы разговаривают у пулемёта в траншее, ветер доносит отдельные слова, а вот из блиндажа доносится только неразличимый гул приглушенных голосов.

Сейчас немцы у пулемётов подбадривают себя длинными очередями, перекликаются друг с другом. Нужно лежать ещё долгий час и ждать, пока патрули начнут замерзать, устанут или когда их начнёт клонить ко сну.

Перестрелка и в самом деле затихает, и вскоре приходит тишина, непрочная и обманчивая тишина переднего края.

Два часа ночи. Пора. Федоров, Виталюев, Тимофеев, Захаров и их товарищи вынимают руки из лапчатых белых рукавиц, которые пришиты к рукавам халатов. Разведчики достают через прорези в халатах гранаты и закладывают их за белые пояса.

Сапёры подсаживают друг друга и бесшумно карабкаются вверх по обледеневшему склону оврага. Первым исчезает в темноте сапёр Купавцев. На спине у него миноискатель, в руках — ножницы.

Федоров лежит рядом с Виталюевым и старается услышать что-нибудь, кроме своего сердцебиения. Сапёры работают так ловко, что их не слышат даже разведчики, а ведь они в десяти метрах, с подветренной стороны.

Федоров ещё раз ощупывает электрический фонарик, который, быть может, через полчаса осветит чужой блиндаж. Виталюев ещё раз ощупывает на поясе «новогодний подарок» — так он называет противотанковую гранату. Каждый в эту минуту крепче сжимает в руке автомат. Виталюев и Федоров, лежащие рядом, обмениваются торопливым рукопожатием и ползут вперёд...

Фронтовая судьба свела где-то ночью в заснеженном овраге, на Смоленщине, белорусса Макара Виталюева и москвича Михаила Федорова. Один из них командует сегодня группой захвата «языка», другой — возглавляет группу обеспечения.