Уж если медь, гранит, земля и море

Не устоят, когда придет им срок,

Как может уцелеть, со смертью споря,

Краса твоя — беспомощный цветок?

Как сохранить дыханье розы алой,

Когда осада тяжкая времен

Незыблемые сокрушает скалы

И рушит бронзу статуй и колонн?

О, горькое раздумье!.. Где, какое

Для красоты убежище найти?

Как, маятник остановив рукою,

Цвет времени от времени спасти?..

Надежды нет. Но светлый облик милый

Спасут, быть может, черные чернила!

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг…

Но как тебя покинуть, милый друг!

Спроси, зачем в пороках он живет?

Чтобы служить бесчестью оправданьем?

Чтобы грехам приобрести почет

И ложь прикрыть своим очарованьем?

Зачем искусства мертвые цвета

Крадут его лица огонь весенний?

Зачем лукаво ищет красота

Поддельных роз, фальшивых украшений?

Зачем его хранит природа-мать,

Когда она давно уже не в силах

В его щеках огнем стыда пылать,

Играть живою кровью в этих жилах?

Хранит затем, чтоб знал и помнил свет

О том, что было и чего уж нет!

Его лицо — одно из отражений

Тех дней, когда на свете красота

Цвела свободно, как цветок весенний,

И не рядилась в ложные цвета,

Когда никто в кладбищенской ограде

Не смел нарушить мертвенный покой

И дать забытой золотистой пряди

Вторую жизнь на голове другой.

Его лицо приветливо и скромно,

Уста поддельных красок лишены,

В его весне нет зелени заемной

И новизна не грабит старины.

Его хранит природа для сравненья

Прекрасной правды с ложью украшенья.

В том внешнем, что в тебе находит взор,

Нет ничего, что хочется исправить.

Вражды и дружбы общий приговор

Не может к правде черточки прибавить.

За внешний облик — внешний и почет.

Но голос тех же судей неподкупных

Звучит иначе, если речь зайдет

О свойствах сердца, глазу недоступных.

Толкует о душе твоей молва.

А зеркало души — ее деянья.

И заглушает сорная трава

Твоих сладчайших роз благоуханье.

Твой нежный сад запущен потому,

Что он доступен всем и никому.

То, что тебя бранят, — не твой порок.

Прекрасное обречено молве.

Его не может очернить упрек —

Ворона в лучезарной синеве.

Ты хороша, но хором клеветы

Еще дороже ты оценена.

Находит червь нежнейшие цветы,

А ты невинна, как сама весна.

Избегла ты засады юных дней,

Иль нападавший побежден был сам,

Но чистотой и правдою своей

Ты не замкнешь уста клеветникам.

Без этой легкой тени на челе

Одна бы ты царила на земле!

Ты погрусти, когда умрет поэт,

Покуда звон ближайшей из церквей

Не возвестит, что этот низкий свет,

Я променял на низший мир червей.

И если перечтешь ты мой сонет,

Ты о руке остывшей не жалей.

Я не хочу туманить нежный цвет

Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк

Меня напоминало вновь и вновь.

Пускай замрут в один и тот же срок

Мое дыханье и твоя любовь!..

Я не хочу, чтобы своей тоской

Ты предала себя молве людской.

Дабы не мог тебя заставить свет

Рассказывать, что ты во мне любила, —

Забудь меня, когда на склоне лет

Иль до того возьмет меня могила.

Так мало ты хорошего найдешь,

Перебирая все мои заслуги,

Что поневоле, говоря о друге,

Придумаешь спасительную ложь.

Чтоб истинной любви не запятнать

Каким-нибудь воспоминаньем ложным,

Меня скорей из памяти изгладь, —

Иль дважды мне ответ придется дать:

За то, что был при жизни столь ничтожным

И что потом тебя заставил лгать!