Дэнни хихикнул и злорадно улыбнулся; он был похож на первокурсника колледжа, который только что проглотил свою первую золотую рыбку.

– Эй, тут есть кое-что еще. Скрытый файл, – объявил он.

Пратт и Кальвино чуть не столкнулись лбами, глядя на экран. Винсент читал вслух через плечо толстяка.

– «Название файла: «Червь». Нет никого важнее земляного червя. Слепой, медлительный, глупый, он живет, питается и совокупляется в темноте. У него нет разума, так сказал Дебил. Мир червя лишен света, рассудка и знаний. А я говорю Дебилу: «Да, в том, что ты говоришь, есть малая доля правды. Но ты недооцениваешь Червя, и в этом его преимущество. Потому что, в конце концов, если копнуть достаточно глубоко и копать долго, ты обнаружишь, что последний укус остается за Червем. В могиле, пока ты ночью спишь, Червь ест и ест, пока не останутся одни лишь голые кости». И где тогда Дебил? Его свет, его разум и его знание? И сейчас я иду в твой сад ночью в полнолуние и питаюсь тем, что было зарыто, и чего Дебил никогда не найдет».

– Что это значит, черт возьми? – спросил Дэнни. Он указал на строчку с датой и временем в левом углу, которые указывали, что файл был открыт в утро смерти Бена.

– Советы садоводу, – ответил Кальвино, снова поглядев на книжную полку. – Кто знает?.. Но мне нужна распечатка. – Он перевел взгляд на Пратта, тот кивнул, и через несколько секунд принтер зажужжал и распечатал файл. Полковник посмотрел на распечатку и отдал ее Винсенту, с которого на бумагу падали капли пота. Сегодня утром ему снилось реалити-сексшоу с участием угря, а проснувшись, он увидел направленное в лицо дуло собственного револьвера. А теперь перечитывал странный файл, который Бен Хоудли написал о Черве.

– Фаранг сумасшедший, – улыбнулся Пратт. Это было распространенное тайское выражение, подводящее итог необъяснимому поведению иностранцев.

– В его затылке явно была не червоточина, – сказал Кальвино, сложил распечатку и сунул ее в карман.

Через несколько минут Дэнни обнаружил несколько туристических агентств в другой директории. Пратт записал их названия и адреса. Винсент смотрел, как он пишет, и заметил, что одно из агентств расположено в Чанг Май. Жена Пратта, Мани, была из Чанг Май. Красивый старый город, имеющий репутацию родины самых прекрасных женщин в королевстве. Пратт обещал своему семейству путешествие в Чанг Май, но этот план положили на полку из-за множества дел на работе.

– Не откладывай поездку в Чанг Май, – посоветовал Кальвино, оборачиваясь и глядя на Пратта. – Когда-нибудь это случится с нами. Завтра не наступает вечно.

Площадь Вашингтон-сквер возле Сой 22 по Сукхумвит-роуд представляла собой ряд квадратных зданий с плоскими крышами и грязной бетонной облицовкой, с черными переулками, битком набитыми мотоциклами и тощими кошками. Она имела форму изогнутой подковы, сброшенной с крыши ада и усыпанной барами, подобными бару «Доставлен мертвым в Бангкок». Кальвино прошел вдоль центрального гвоздя, окруженного кольцом трех– и четырехэтажных домов-магазинов с гриль-барами. Это была база для таких девушек, как Тик, которые сделали карьеру в «Патпонге» и либо хотели исчезнуть, либо начинали терять популярность.

Они растворялись в барах, окруженных магазинами оптовой торговли цветами и фруктами, экспортно-импортными компаниями, большим кинотеатром и уличными торговцами в уродливых рядах домов-магазинов. Это был тесный, пыльный черный ход Сукхумвит-роуд. Кальвино считал, что площадь Вашингтон-сквер – место противоречивое и обреченное; она была похожа на поздравительную открытку с черной каймой. Когда он свернул за угол рядом с кинотеатром, два пожилых фаранга, сидящих за столиком возле бара «Морские волки», уставились на него. Он почувствовал их подозрение и ненависть, усугубленную жарой и пивом.

Чужак, одетый в костюм, всегда кого-то ищет, а это означает неприятности. На площади пахло аферами в процессе замысла, что делало ее естественным местом тусовки старых фарангов – числящихся пропавшими без вести в реальном мире, – которые проводили долгие, жаркие вечера, обсуждая мелкие сделки.

Один из двух мужчин походил на американского ветеринара, как показалось Кальвино. Короткие седеющие волосы, морщинистое лицо с впалыми щеками и острым подбородком и настороженные глаза, следящие за движениями на горизонте. На Вашингтон-сквер было много таких людей. После окончания войны во Вьетнаме некоторых из них, проводивших кратковременный отпуск в Бангкоке, вынесло на берег подобно выброшенным бутылкам из-под виски. Большинство жили на маленькую пенсию и питались потускневшими воспоминаниями о славе, они платили тайским девушкам за то, что те нянчили и опекали их, и похвалялись тем, чем удалось поживиться на последнем сексуальном фуршете. Кальвино уже приходилось видеть эти лица, покрытые шрамами разочарований и обиды; лица, которые побывали повсюду, но которым больше некуда было идти.

Дальше по переулку какая-то проститутка лет тридцати, одетая в шорты и белую рубашку, сидела согнувшись на каменной скамье и красила красным лаком ногти на ногах. Когда Кальвино проходил мимо, она покрутила большим пальцем ноги и зевнула.

– Что происходит, Люси? – спросил Винсент.

Люси прожила с отставным сержантом из Денвера по кличке Горький Джон так долго, что никто не мог вспомнить ее тайское имя. Она уже пересекла ту черту, за которой она и сама уже считала себя «Люси». Она так же потерялась в жизни, как и Горький Джон.

Девица выглядел усталой и скучающей.

– Привет, Уини, найдется десять батов? Я бы купила лапши. Джон куда-то подевался. Я знаю, ты добрый. Уини не Дешевый Чарли. Что скажешь? – Она нагнулась вперед и подула на свежевыкрашенный ноготь большого пальца.

Кальвино сунул ей сложенную бумажку в десять батов.

– У тебя доброе сердце, Уини. – Люси засунула коричневую банкноту в карман шортов и улыбнулась.

К полудню мужчины с таким прозвищами, как «Аризона Хэнк», «Чудак Рон» и «Толстый Ларри», уже бегали в туалет и отливали на лед, ломтики лимона и стикеры с портретом Джейн Фонды. Они играли в дартс ради карманных денег в местных барах и бросали своих женщин на улице, на столах для пикника, где те красили ногти на ногах. Кальвино заглянул в бар. В двух кабинках сидели с полдюжины упрямых завсегдатаев. Он заметил Горького Джона, сидевшего под стикером с лозунгом «Мне на все плевать».

– Кальвино, что вынюхивает старая ищейка? – спросил Горький Джон. Это была старая шутка, и никто не рассмеялся.

– Никто из вас, парни, не видел здесь Бена Хоудли пару ночей назад?

Официантка принесла ему бутылку «Сингхи». Винсент поднес бутылку к губам и смотрел, как мужчины перешептываются, сблизив головы над столом.

– Тот англичанин, которого убил мальчишка-токсикоман, – уточнил Кальвино. – Видели его здесь?

Лицо Толстого Ларри стало серьезным.

– Я видел его около недели назад, в «Принце Йоркском». – Другие слушали. Толстый Ларри редко находил слушателей и теперь наслаждался вниманием. – Я знаю тамошнюю девицу, которую он трахал. Тик. Я ее тоже трахал. Она ничего, но и ничего особенного.

Кальвино отбросил половину сказанного и с сомнением отнесся ко второй половине. Он заплатил за пиво и ждал сдачу. Сумасшедший Дик, долговязый техасец с вытатуированным на предплечье орлом, вышел из туалета, застегивая молнию на штанах. Он заметил у стойки бара Кальвино.

– Что у тебя с лицом? Ты снял в баре кошку?

Другие посетители, привлеченные смехом Толстого Ларри, начали выглядывать из кабинок. На эту минуту он их объединил. «Ты думаешь, что лучше нас. Но ты такой же, ничуть не лучше. Ты напиваешься и плюешь на все. Ты точно такой же, как мы». Винсент слышал в их смехе эти невысказанные чувства. Он пересчитал сдачу и оставил чаевые. Ему было жаль их и их шлюх, и он знал, что его отделяет от них только одно: он еще не достиг той стадии, когда начинают жалеть самих себя.