Я процитировала слово «ясный» по отношению к Шарлотте, но полагаю, что 1825 год был последним, когда этот эпитет был еще применим к ней. Весной этого года Марии стало так плохо, что послали за мистером Бронте. Он до того времени не знал о болезни дочери, и ее состояние поразило его. Отец отвез Марию домой на лидском дилижансе, и в минуты проводов все девочки высыпали на дорогу, чтобы увидеть, как ее экипаж взбирается на мост, проезжает мимо домиков деревни и затем навсегда исчезает из виду. Мария умерла через несколько дней после возвращения домой. Возможно, пришедшее через неделю известие о смерти той, которая была одной из них, заставило учениц Кован-Бридж с большей опаской присмотреться к симптомам болезни Элизабет, явно указывавшим на чахотку. Она была отослана домой в сопровождении надежного школьного служителя и умерла в начале лета того же года. Таким образом, Шарлотта оказалась старшей дочерью в лишенном матери семействе, и это накладывало на нее определенные обязанности. Она помнила, как старалась ее дорогая сестра Мария, с присущей ей серьезностью и ответственностью, быть помощницей и советчицей для них всех, и теперь она сама как бы получала в наследство эти обязанности от только что умершей маленькой страдалицы.

Шарлотта и Эмили вернулись в школу в тот же несчастный год после летних каникул⁵¹. Однако еще до наступления зимы было решено взять их на время домой, поскольку стало совершенно ясно, что сырость школьного здания в Кован-Бридж может пагубным образом сказаться на здоровье девочек.[4]

По причинам, о которых я только что сказала, обеих девочек отправили домой осенью 1825 года, когда Шарлотте было чуть больше девяти лет.

Как раз в это время в пасторском доме появилась новая служанка – немолодая женщина из Хауорта⁵². Она проживет в семействе Бронте тридцать лет, и длительность ее верной службы, преданность дому и всеобщее уважение, которым она пользовалась, заслуживают специального упоминания. И по манере говорить, по внешности и характеру Тэбби была истинной йоркширкой. Ей было не занимать ни практичности, ни проницательности. Она никогда не льстила своим хозяевам, но при этом не пожалела бы жизни ради тех, кого любила. С детьми она обращалась весьма резко, но в то же время никогда не ворчала, если ей приходилось затратить лишние усилия, чтобы доставить им какую-нибудь маленькую радость из числа ей доступных. В ответ она ожидала, что ей будут отвечать взаимностью и считать своей подругой. Много лет спустя мисс Бронте рассказывала мне, с каким трудом ей приходилось смиряться с желанием Тэбби быть в курсе всех семейных дел, особенно когда служанка с годами начала терять слух и оглохла настолько, что слова, которые ей повторяли, становились известны любому, кто находился в то время в доме. Чтобы не разглашать секретов, мисс Бронте выводила Тэбби на прогулку по пустошам и там, выбрав какое-нибудь уединенное место и усевшись на траву или вереск, не спеша рассказывала старушке все, что та хотела услышать.

Тэбби жила в Хауорте еще в те годы, когда мимо деревни раз в неделю проезжали почтовые лошади с колокольчиками и веселыми украшениями из пряжи. Они везли местную продукцию из Китли через холмы в Колн и Бёрнли. Более того, она помнила здешнюю лощину во времена, когда феи наведывались лунными ночами на берега реки, и знавала людей, которые видели этих фей собственными глазами. Все это было еще до появления фабрик, когда фермеры мотали шерсть вручную, сидя дома. «Фабрики эти отсюда фей и прогнали», – говорила Тэбби.

Она, без сомнения, много рассказывала о стародавних временах: об обычаях, о живших неподалеку людях, о том, как приходило в упадок мелкое дворянство, пока совсем не исчезло без следа, о семейных трагедиях, о мрачных проклятиях и разных суевериях. При этом она не пыталась что-либо смягчить или приукрасить, рассказы ее текли свободно и были полны подробностей.

Мисс Брэнвелл регулярно занималась с детьми теми предметами, которым она могла их научить, для чего превратила свою спальню в классную комнату. А у отца была привычка пересказывать им политические новости, интересовавшие его самого. Знакомство с его резкими и независимыми суждениями давало детям немалую пищу для ума, но я не слышала, чтобы мистер Бронте когда-либо выступал для них в роли учителя в узком смысле слова. Шарлотта, с ее серьезным отношением к обязанностям, почти болезненно воспринимала свой долг по отношению к остававшимся в живых сестрам. Она родилась всего лишь на одиннадцать месяцев раньше Эмили, но Эмили и Энн чувствовали себя подругами и играли вместе, в то время как Шарлотта была для них скорее матерью и опекуншей. Эти новые обязанности заставляли девочку чувствовать себя гораздо старше своего действительного возраста.

Патрик Брэнвелл, их единственный брат, рос весьма незаурядным мальчиком, выказывавшим признаки рано развившихся талантов. Друзья мистера Бронте советовали ему отправить сына в школу. Однако тот, помня о собственных самостоятельных поступках в юности, полагал, что Патрику лучше оставаться дома и что он сам обучит его так же хорошо, как учил других до него. Поэтому Патрик, или, как называли его в семье, Брэнвелл, жил в Хауорте, каждый день по многу часов занимаясь с отцом. Однако, когда последнему приходилось обращаться к своим пасторским обязанностям, мальчик был предоставлен самому себе и, поскольку юность тянется к юности, а дети к детям, находил приятелей среди деревенских подростков.

В то же время Патрик Брэнвелл участвовал в играх и развлечениях сестер. Игры эти были по большей части малоподвижными, умственными. У меня хранится любопытная папка, содержащая большое количество рукописей, все они выполнены на крошечных листках бумаги. Здесь есть повести, пьесы, стихи, приключенческие романы. Написаны они в основном Шарлоттой, причем таким мелким почерком, что без увеличительного стекла ничего нельзя разобрать. Ни одно описание не может дать такого представления о миниатюрности ее почерка, как приложенное здесь факсимиле одной из страниц.

Среди бумаг есть и список сочинений Шарлотты, который я привожу в качестве любопытного доказательства того, как рано ее захватила страсть к сочинительству.