— А я уже ничего не понимаю, — сказал Эриксон. — Я во всем этом не понимаю ничего.

— Тут и понимать нечего. Сейчас у всех отпуска. Вот народ и разъезжает на машинах туда-сюда. Сами не знают, куда себя деть. А раз есть памятник старины, чего же на него не взглянуть? Народу интересно.

— Но наши-то люди, — возразил Эриксон, — рабочие с лесопилки и с завода, они же знают, что нет здесь никакого памятника.

— Так они — тоже в отпуску! Гоняют на машинах в других местах. Даже наш почтальон взял отпуск. Вместо него почту развозит другой, временно нанятый… И ни тот ни этот понятия не имеют, есть у нас памятник старины или нет… Да, как ты думаешь, хозяин, сколько лет должно быть настоящему памятнику старины?.. Ну, чтобы все в него поверили?

Через служившую парадным входом веранду и при-хожую сапожник и Эриксон прошли на кухню.

В прихожей они на миг остановились. Действительно Эман с кем-то на кухне разговаривал.

Рядом с ним на деревянной скамье сидел худощавый лет тридцати молодой человек. Увидев стариков, он встал и поздоровался с ними за руку.

Он представился как Ниссе — Ниссе Петтерсон из Стокгольма.

На Петтерсоне были светло-коричневые кожаные туфли, узкие черные брюки на красных подтяжках и белая рубашка. На голове у него сидела шляпа. Он не снял ее, когда вошел в дом, не снял и теперь, когда здоровался.

Ниссе Петтерсон зашел, чтобы кое о чем спросить хозяев дома, но Эман сказал ему, что с вопросом, как у него, лучше всего обратиться к сапожнику.

— Я слушаю, — сказал сапожник.

И Петтерсон изложил ему быстрой скороговоркой, что вообще-то он сейчас в отпуске, что ему в принципе не полагается отпуск, но достался по сходной цене жилой автоприцеп, и поэтому он поехал отдыхать.

Хотя возиться с этой колымагой — одно божье наказание, и он готов все бросить ко всем чертям и вернуться домой. Сюда он заехал по ошибке, но уже наделал в своей жизни столько ошибок, что одной больше — другой меньше значения не имеет. Он заметил лесное озеро, съехал на обочину неподалеку от почтового ящика и оставил машину там. У озера было так свежо и приятно, что его, Петтерсона, обуяла вдруг абсолютно сумасшедшая жажда свежего воздуха, и он с удовольствием остался бы там, на берегу, денька на два — на три.

Весь вопрос в том, можно ли ему там остаться?

— А как же, — сказал сапожник. — Нам все равно, мы не против… Да и кто вам может помешать?

— Но мне сдается, — сказал Петтерсон, — что по шоссе проходит трасса трейлеров, развозящих лес. У водителей трейлеров тоже сейчас отпуска? Сейчас вся Швеция в отпуску, но я не знаю, как в этом отношении обстоят дела у водителей трейлеров?.. Если я никому не помешаю там, на шоссе, и никто моего фургона не зацепит, то с удовольствием останусь на несколько дней…

— Со мной еще девушка, — дополнил свою речь Петтерсон. — Ей очень понравились здешние кувшинки. Она от них сделалась совсем ненормальная… Кто-нибудь из вас не проводит меня и не посмотрит, правильно я поставил машину? Я потом отвезу его обратно. Эман сказал, сюда можно проехать.

— Проехать можно, — подтвердил сапожник.

— Или пошли все вместе, я познакомлю вас со своей девушкой. Она не видела настоящего крестьянина даже на открытке. Вы можете оставить вашу даму одну? Он а, кажется, не выходит далеко из дома?

— Да, Эльна далеко не ходит, — сказал сапожник.

— Но вы-то, мужики, пойдете? Только минуту подождите меня. Я слетаю тут, взгляну на памятник старины. Может, его стоит снять? Я фотограф. Мне нужно сфотографировать девицу, что я привез с собой, и хорошо бы найти для этого интересный фон.

— Там все заросло, — поспешил заявить сапожник.

— А вы до сих пор не припасли топора?

— Но, — сказал Эриксон, — на местах, где стоят такие памятники, трогать ничего нельзя.

И сапожнику и Эриксону стало вдруг не хватать воздуха.

Человек в шляпе был опасным типом.

— Кто это вам сказал?

— Так постановило Правление лена, — вяло ответил Эриксон.

— А с каких это пор, — бросил старикам на ходу Петтерсон, — с каких пор Правление лена стало приказывать вольным крестьянам, что им делать и как?

Петтерсон ушел.

— Ты думаешь, он найдет? — спросил сапожник Эмана.

— Я описал ему дорогу.

Эльна взглянула на стариков. Эльна была не очень старая, лет на десять младше сапожника. Она была невысокая и кругленькая, но не особенно сильная. Сильной она была, наверное, в молодости.

Но в ее карих смеющихся глазах до сих пор чувствовалась сила. Эльна была умной.

Хотя плохо слышала.

— Что здесь происходит? — спросила она.

— Это ты сказала, — прокричал ей сапожник, — что нас здесь скоро будут принимать за памятник старины! Вот мы и отыскали кое-что постарше нас!

— Что?

— Камни от дома старого Ингве! — прокричал сапожник.

— Эман рассказал мне, что ты, Эриксон, стал торговать дорожками?

— Это все из-за камней старого Ингве! Старые половики все равно лежат без дела! Люди с ума посходили! У всех отпуска!

— Стыдно и грешно обманывать народ, — сказала Эльна. — Но продай заодно и мои!.. Синтетические дорожки лучше.

— Так мы им и сказали! — прокричал Эриксон. — Но им вроде бы не нравятся синтетические!

— Им нравится старое дерьмо! — прокричал Эман. Неведомо откуда на кухне снова появился Ниссе Петтерсон.

— В озере разрешено рыбачить?

— А кто вам помешает? — сказал сапожник.

— Тогда одолжите мне лопату, я нарою червей. Рыба в озере есть? Впрочем, не все ли равно! Попробую половить, мы же на отдыхе.

— Я вам найду червей, — сказал Эман. — Я знаю примерно, где копать.

— И еще одно. Там, на берегу, есть лодка. Я возьму ее?

— Само собой, — разрешил Эриксон. — Мы проводим тебя. Весла-то спрятаны.

Все пошли к озеру. Шли цепочкой один за другим. Первым шел сапожник, за ним — Петтерсон с банкой червей, за Петтерсоном — Эриксон и Эман.

— Насчет памятника старины, — неожиданно сказал Петтерсон. — Это — шутка?

Сапожник резко остановился.

— Что? — сказал, он. — Это обычный памятник старины… Могила Ингве Фрея.

— Какая могила? Это развалины старого дома. Остатки фундамента.

— Да?

Сапожнику нечего было сказать. Больше всего на свете ему бы хотелось провалиться сейчас сквозь землю. Ему было стыдно.

— А Ингве Фрей был? Или вы тоже придумали его?

— Ингве Фрей был. Эриксон помнит его. Мне, когда старый Ингве умер, было пять лет. Ингве был злой, как черт, столетний старик. Он служил в солдатах. Я до сих пор помню его Юсефу.

— И когда они сыграли в ящик?

— Они не сыграли в ящик, — возмутился сапожник. — Они похоронены у церкви, как все другие.

— Я так понимаю, — сказал Петтерсон, — вы — люди вольные. Но на дорожном указателе обязательно должно стоять расстояние до памятника. Сколько до него примерно?

— Метров четыреста будет.

— Это и надо вписать.

— Я его сорву, — сказал сапожник, снова трогаясь с места. Теперь он шел заметно быстрее. И коленки и голос у него дрожали.

— Должен же я был как-то объявить округе, что свое отработал. А Эльна сказала, что нас на Выселках скоро станут принимать за памятник старины. Вот я и написал сгоряча ее слова на указателе, когда устанавливал новый почтовый ящик.

— Срывать указатель не надо, — спокойно заявил Петтерсон. — Но его надо усовершенствовать. А у могилы Ингве Фрея поставим мемориальную доску с разъяснениями… Нужно написать там что-нибудь такое: здесь издревле покоится Ингве Фрей. Он был воином и вождем. Юсефа оберегала его очаг.

— Я сорву фанерку!

Теперь остановился Петтерсон. Он сказал:

— Я всерьез говорю. Чего нам не хватает в нашем лесу — учти, я тоже теперь здесь живу — так это памятника старины. Священной могилы. Своего героя… Кто еще в наши дни помнит Ингве Фрея?.. Никто!.. Никто, кроме нас!

Они перешли через дорогу к озеру и скоро были у фургона. Домик на колесах удобно расположился среди березок и ольховника и совсем не загораживал дорогу воображаемым трейлерам с лесом. Как раз на этом месте раньше стояла лесопилка.