Король, не имевший желания изучать бесчисленные тома, был по-своему прав. Но пока люди, возможно, по глупости хотят знать, «как это было», будут существовать книги, подобные той, что вы держите в руках. Dixi et salvavi animam meam[3].

Глава о гуннах, написанная римским историком Аммианом Марцеллином (330–400), является бесценным документом[4]. Она вышла из-под пера величайшего, по словам Штейна, литературного гения, которого мир узнал между Тацитом и Данте, и является также стилистическим шедевром. Безусловное превосходство Аммиана над другими авторами того времени, которые также не могли не упоминать о гуннах, становится очевидным из их описаний первого появления диких орд в северных балканских провинциях. Они повествуют в весьма скупых выражениях, что готы были вытеснены с насиженных мест гуннами, некоторые добавляют историю о самке оленя, которая проводила гуннов через киммерийский Босфор. И все. Они и не думали исследовать причины катастрофы Адрианополя, того ужасного дня 9 августа 378 г., когда готы уничтожили две трети римской армии. Иначе они бы обнаружили, что начало и источник, по словам Аммиана, всех крушений и несчастий – это события, имевшие место за Дунаем еще до того, как готы были допущены в империю. Они даже не пытались узнать, кто такие гунны, как они жили и сражались.

Мнение Аммиана интересно сравнить со следующим отрывком из книги VII труда «История против варварства» знаменитого историка-теолога Павла Орозия, расцвет деятельности которого пришелся на 415 г., а сам он был учеником святого Августина: «В тринадцатый год правления Валента, то есть некоторое время спустя как Валент начал по всему Востоку терзать церкви и убивать святых, этот корень наших несчастий дал обильнейшую поросль. Ибо ведь народ гуннов, долго живший за неприступными горами, охваченный внезапной яростью, воспламенился против готов и, приведя их в полное смятение, изгнал их с прежних мест поселения. Бежавшие готы, перейдя Дунай, были приняты Валентом без всякого заключения договора. Они даже не отдали римлянам оружие, чтобы чувствовать себя с ним в большей безопасности. Потом из-за нестерпимой жадности полководца Максима готы, принужденные голодом и несправедливостью взяться за оружие, разбив войско Валента, разлились по Фракии, наполняя все вокруг убийствами, пожарами и грабежами».

Если арианская ересь Валента была корнем всех зол, а нападение гуннов на готов – лишь следствием, тогда заниматься изучением гуннов – впустую тратить время и усилия. Существовала даже опасность того, что, глядя с очень близкого расстояния на gesta diabolic per Hunnos[5], можно упустить из виду самого дьявола. Орозий обратил внимание только на сверхъестественные силы – Бога или демонов. Его не интересовало, что предшествовало событию или какими являлись его последствия, если это нельзя было использовать для теологических уроков. В общем, Орозий и все христианские авторы Запада не проявили интереса к гуннам. Аммиан назвал сражение при Адрианополе другими Каннами. Он не сомневался, даже когда казалось, что все потеряно: каждый Ганнибал найдет своего Сципиона, убежденного, что империя будет существовать до скончания веков: «Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока» (His ego nес metas rerum nex tempora pono: imperium sine fine dedi)[6]. Среди христиан Руфин был единственным человеком, который мог сказать, что поражение при Адрианополе стало началом бедствия для Римской империи, тогда и с тех пор. Другие видели в этом всего лишь триумф ортодоксальности и в красках описывали гибель проклятого еретика Валента. Орозий посчитал смерть неудачливого императора доказательством единственности Бога.

Возможно, отсутствие интереса к гуннам объяснялось и другой причиной: они были демонизированы. Когда в 364 г. Иларий из Пуатье предсказал пришествие Антихриста в рамках одного поколения, он повторил то, что, должно быть, думал на протяжении двух лет правления Юлиана. Но с тех пор Христос одержал верх, и только такой упрямый фанатик, как Иларий, мог увидеть в отказе императора сместить арианского епископа знак приближающегося конца света. Даже те, кто все еще были приверженцами хилиазма доконстантиновской церкви и считали Божественные установления (Divinae institutions) Лактанция своим путеводителем в будущее, не ожидали, что вскоре услышат своими ушами звуки трубы архангела Гавриила («Падение и уничтожение мира скоро будет иметь место, но, судя по всему, ничего подобного не произойдет, пока стоит Рим»).

Все изменилось в начале 378 г. Италия не подвергалась нашествию варваров со времени правления императора Аврелиана (270–275). Теперь она внезапно оказалась под угрозой «нечистого и жестокого врага». Паника распространилась по городам; поспешно возводились импровизированные укрепления. Амвросий, недавно потерявший своего брата Сатира, нашел утешение в мысли о том, что он был «взят из жизни для того, чтобы не попал в руки варваров… чтобы не видел руин всей земли, конца мира, похорон родственников, смерти сограждан». Это было время, предсказанное пророками, «когда они поздравляли мертвых и оплакивали живых» (gratulabantur moritus et vivos plangent). После Адрианополя Амвросий чувствовал, что «на нас надвигается конец мира». Повсюду война, чума и голод. Последний период мировой истории близился к завершению: «Мы живем на закате века»[7].

В последней декаде IV столетия эсхатологическая волна захлестнула Запад от Африки до Галлии. Антихрист уже родился, и скоро он взойдет на трон империи[8]. Еще три поколения, и будет возвещено о приходе нового тысячелетия, но не раньше, чем бесчисленные множества погибнут в ужасах, этому предшествующих. Час суда приближается, знаки, на это указывающие, становятся яснее с каждым днем.

Гоги и магоги (Иез., 38: 1-39: 20) надвигались с севера. Начальные буквы этих слов, по словам Августина, который сам отвергал такие отождествления, навели некоторых людей на мысль, что это геты (готы) и массагеты. Амвросий принял готов за гогов. Африканский епископ Кводвультдеус не смог решить, должен ли он идентифицировать магогов как мавров или как массагетов. Почему, собственно, массагеты? В V в. не было никаких массагетов. Однако, учитывая, что Темистий (Фемистий), Клаудий и позднее Прокопий называли гуннов массагетами, представляется вероятным, что те, кто идентифицировал магогов с массагетами, на самом деле имели в виду гуннов. В Талмуде, где гот – это гог, магог – «страна кантов» – царство белых гуннов.

Иероним не разделял хилиастских страхов и ожиданий своих современников. Придавая новую форму труду Викторина Петавийского Commentary on the Revelation, он заменил последнюю часть, полную хилиастских идей, отрывками из Тихония. Но когда в 395 г. гунны вторглись в западные провинции, он также стал опасаться, что «римский мир рушится» и конец Рима означает конец всего. Четыре года спустя, все еще пребывая под впечатлением катастрофы, он уже видел в гуннах дикарей, удерживаемых за Кавказскими горами железными воротами Александра. Ferae gentes – это гоги и магоги из легенды об Александре. Иосиф Флавий (37/8-100), который первый заговорил о железных воротах Александра, считал скифов магогами. Иероним, бывший его последователем, идентифицировал скифов Геродота как гуннов и таким образом неявно приравнял гуннов к магогам. Орозий сделал то же самое; его «неприступные горы», за которыми гунны оказались заперты, были теми, где Александр построил стену для удерживания гогов и магогов. В VI столетии Андрей из Кесарии в Каппадокии все еще придерживался мнения, что гоги и магоги были теми скифами с севера, «названными нами гунника». Если даже сдержанный Иероним некоторое время был склонен видеть в гуннах спутников апокалиптических всадников, можно представить, что чувствовали суеверные массы.