Активная жизнь, насыщенная событиями и странами, позади, но планов на будущее все еще много. Задача, как у каждого - успеть бы побольше.
И еще. Возможно, среди читателей найдется энтузиаст, который возьмет на себя заботы об издании. Шутка, но надеюсь.
Рязанов
It's all up to you
You are the fellow who have to decide
Whether you’ll do it or toss aside
You are the fellow to make up your mind
Whether you’ll lead or linger behind.
Whether you’ll try for the goal that’s afar
Or just be contented to stay where you are
Take it or leave it, here is something to do
Just think it over. It’s all up to you.
Все зависит от тебя
Ты тот человек, кто должен решать –
Добиться чего-то иль прозябать.
Ты тот, кто должен конкретно решить –
Будешь ведомым иль судьбы вершить.
Возьмешься за дело, за цель и за риск,
Иль будешь доволен объедками с миск.
Берись или брось все. Сам должен решить
Что тебе лучше - тлеть или жить.
ГЛАВА I ПРЕДКИ. РАННЕЕ ДЕТСТВО
Дедушка мой к началу первой мировой был военфельдшером. Эта профессия осталась с ним на всю жизнь. Кроме того, в армии он занимался спортом, был даже чемпионом (какого масштаба - не знаю) по гимнастике. Питал пристрастие к азартным играм; за 38 лет семейной жизни несколько раз проигрывал в карты всё, что имел.
В Нижегородскую область он попал в начале 30-х годов, когда пыл дедушки поугас. Уже были две дочери - моя мать и её сестра. Пробыл дедушка здесь на фельдшерской должности вплоть до 46-го года.
А мои родители познакомились на танцах в сельском клубе, и на следующее утро мой будущий отец пришёл к родителям моей будущей мамы просить её руку и сердце.
Семья образовалась, но не надолго. Отец отвёз жену в Ленинград, где жил и работал. Через 8 месяцев вернул её на родину рожать, через 3 месяца опять забрал в Ленинград. Уже со мной. А в начале июня 1941 г. снова отправил домой. Сам же остался, и когда началась война, оказался мобилизованным, т.к. работал преподавателем в военно-транспортной академии. А через полгода умер в своей квартире. От голода и холода. Запись в трудовой книжке гласит: "Уволен 03.01.1942 г. ввиду смерти". Похоронен на Пискарёвском кладбище в могиле с надписью "Январь-февраль 1942 года". Сколько тысяч умерших и погибших лежат в этой могиле, не помню, но очень много.
Мать в 1945 г. съездила в Ленинград, там ей объяснили, что она потеряла право на квартиру, т. к. уехала из города в мирное время (за две недели до начала войны). И она вернулась к родителям. Заболела, болела тяжело и долго, и в августе 1947 года умерла в больнице в Москве в возрасте 26 лет. Похоронена на Ваганьковском кладбище, но могила исчезла: в 70-80-х годах кладбище стало престижным, вот и сравняли с землёй останки простых безответных смертных.
Из моих воспоминаний раннего детства в памяти остались следующие отрывки:
1. Маму (ей тогда было 25 лет, а мне 6 лет) увозят зимой на санях, запряжённых лошадью. Я бегу рядом, провожаю. После этого я её уже не видел.
2. Зима. Возвращаюсь вечером домой с одной варежкой. Дедушка посылает искать вторую, при этом говорит, чтобы домой без неё не возвращался. Я, естественно, воспринимаю сказанное буквально. Товарищи-сверстники (лет по 6-7) спускают меня в ведре в колодец, где упавшая днём варежка ещё не успела утонуть - я её нахожу и благополучно возвращаюсь домой.
3. Катаемся зимой на пруду на скользанках (дугой согнут прут, а концы его выведены назад как полозья). Я выпросил эту штуку у соседского мальчика. Здорово так разогнаться, перегнуться через дугу и лететь по льду вниз головой! Ну и залетел в прорубь. Меня вытаскивают, а я вцепился в скользанку - отдавать же надо. Отдал, просох, всё в порядке, не заболел.
В 1946 году средняя дочь дедушки закончила медтехникум и уехала по распределению в Грозненскую область, откуда имела неосторожность похвалить тамошние места. Дедушка всё бросил и помчался со всеми нами: бабушка, тетка, мать и я. За здоровьем умирающей матери. Ничего из этого не вышло. Матери лучше не стало, её сразу же уложили в больницу в г. Грозном, потом с помощью моего дяди - брата отца, перевезли в Москву.
Дедушка попытался вернуться в родные места в Нижегородской области. В памяти моей почти не осталось подробностей того, как в марте 1947 года мы добрались с Кавказа до Москвы; я потерялся, покатался на метро, попал в милицию; не зная названия Курского вокзала, описал его, как мог - этого оказалось достаточно - меня из милиции привезли на вокзал, а там уже не составило труда найти моих.
Чтобы спасти детей от голодной смерти, дедушка буквально подкинул меня моему дяде, Василию Георгиевичу, а сам же промаялся в родных местах до 1953-го года и двинул на Украину, в Донбасс, где жил его племянник, для меня дядя Ваня.
История дяди Вани, рядового сельского жителя, колхозника, типична для тех лет. В 1937-м году он вышел утречком на крыльцо и поздоровался с соседями, которые как раз пахали свой огород. Хозяйка-соседка тянет соху, её муж давит на соху и толкает, помогает жене.
- Доброе утро, сталинские лошадки.
За этот каламбур дядя Ваня к вечеру уже был арестован. Но не расстрелян, а дали "всего" 10 лет. Через 10 лет дядя Ваня с чистой совестью вышел из тюрьмы на свободу и поселился в Донбассе. К нему-то и поехали мои. Нашёл дедушка место фельдшера на песчаном карьере, получил комнату в бараке. Там и закончил свой жизненный путь. Об этом посёлке вспомню позже, сейчас же возвращаюсь в март 1947-го года, в Москву.
Вообще-то по возрасту я - второй, по дате приобретения статуса сына - третий, но на самом деле считаю себя четвёртым сыном Василия Георгиевича, потому что я - приёмный сын.
У меня сохранилась фотография, где мы втроём: дядя Вася, Гора (его сын от первого брака) и я - пацан 5 лет. Значит, он всегда помнил о племяннике - сыне брата, замерзшего в блокадном Ленинграде.
С неделю я жил у тёти Клавы, первой жены дяди, матери моего старшего двоюродного брата Георгия. Потом дядя Вася забрал меня в Слоним в Белоруссию, самолётом.
Аэродром был в Барановичах. Помню самолёт - "Дуглас". Это было весной 1947 года. Когда я первый раз вышел из дома во двор, ординарец Василия Георгиевича погладил меня по голове и сказал: "Ты, брат, как армейское ведро - пузатый, а ручки тоненькие". Живот, действительно, распух от голода и всякой дряни, которой мы питались на Кавказе. То есть, спасли меня вовремя.
А уже летом 1947 года дядю Васю перевели во Львов. Туда мы (тётя Ира, его жена, годовалый сын Миша и я) перелетели на ПО-2. В одноместной задней кабине мы сидели втроём. Интересно было лететь над полями, над лесами; видеть всё - города, деревни, реки, дома, машины, людей...
Во Львове нас поселили в особняк по ул. Энгельса, 98, который мне показался огромным. Там была большая веранда, был второй этаж и даже две комнатки на 3-м этаже. Во дворе росла большая ель, в саду были большие каменные часы. В 1985-м году я был в командировке во Львове и заходил в дом. Ничего огромного...
К львовскому периоду относятся мои воспоминания о поездке по грибы. Ехали семьёй в открытом американском военном "Виллисе". В этой поездке ординарцу пришлось дать очередь из автомата, чтобы в лесу отогнать какую-то группу из 3-х человек с оружием. Грибов насобирали, дома нажарили, поели... Миша отравился, очень сильно болел; потом осложнения - что-то у него было вроде менингита. Возможно, именно с этого и началась его инвалидность.
Ещё помню, как дядя Вася взял меня однажды на охоту. Впечатления были неизгладимые. И кабана подстрелили, и после охоты устроили соревнования по стрельбе по летящим мишеням. Я путался под ногами и очень гордился своим новым папой.
