«Принял жалобу от бежавших к нему унтер-офицеров Охотского полка 3-й Гренадерской роты Кочнева и Матвеева, из которых первый бежал из-под караула, а другой с квартиры…»

«Терпел или не знал поведение майора Раевского, коего взяв из полку, определил в Дивизионную лицею. Внушения Раевского переходили из Лицея в Ланкастерскую школу, составленную из нижних чинов учебной команды, а оттоль в полки…»

В общем, как говорится, «ничего смертельного» ему не инкриминировалось. Однако по повелению государя, которому, разумеется, аккуратно доложили о происходящем, было заведено «Дело о генерал-майоре Орлове 1-м».

«Киселёв предлагал Орлову почётный выход — проситься в отпуск, “на воды”, а там ему дадут другую дивизию; но Орлов упрямился и требовал формального суда. Дело тянулось почти полтора года…»^{354}

Да кому он, этот суд, был нужен?! Уж если «дело декабристов», с вооружённым выступлением и пушечной пальбой посреди столицы, во многом «спустили на тормозах», то кому надо было громогласно рассказывать о чуть было не возмутившейся 16-й пехотной дивизии?!

«Весь 1822 год дело сие тянулось. Я жил в Киеве и ездил в Крым на несколько месяцев»^{355}, — свидетельствовал потом генерал Орлов.

Наконец, императорским приказом от 18 апреля 1823 года Михаилу Фёдоровичу было отказано от командования дивизией, и он был назначен «состоять по армии». Реально Орлов был отправлен в запас, ибо вполне могла быть формулировка: «отставить от службы, чтобы впредь никуда не определять». Но всё-таки такой военачальник мог ещё пригодиться в случае войны…

Кишинёвская управа была разгромлена без всякого излишнего шума.

Генерал-майор Пущин уволен от службы «за болезнью» в феврале 1822 года. Генерал-майор Фонвизин вышел в отставку в конце того же года. Чуть раньше, майором, ушёл «по домашним обстоятельствам» Охотников; тогда же вышел в отставку — и также с повышением в чине — Иван Липранди. Полковник Непенин был отстранён от полка, но оставался «состоять по армии»…

Судьба майора Владимира Федосеевича Раевского нам уже известна.

Кстати, мы не сказали — просто повода не было, — что Раевский писал стихи. Большое стихотворное послание было передано им из Тираспольской крепости — оно так и называлось: «К друзьям в Кишинёве». Там были такие слова:

Кажется, что так называемое «движение декабристов» оставило в сердцах Романовской династии испуг на генетическом уровне. Вот ведь великий князь Николай Михайлович[221] — серьёзный историк, председатель императорских Русского исторического и Русского географического обществ, — а так описал один из эпизодов поездки Александра I в 1823 году на юг:

«27 сентября Его Величество отбыл в Бессарабию и переправился через Днестр в Могилёв, где остановился в доме местного богача-еврея, а оттуда поехал в Тульчин. Здесь Государь пробыл несколько дней для подробного обзора 2-й армии, которой в общем остался доволен, кроме 15-й дивизии Михаила Орлова, пробывшей долгое время во Франции, в составе оккупационного корпуса. Император нашёл дух чинов этой дивизии неподходящим, отсутствие фронтовой выправки, упадок дисциплины и не скрыл своего неудовольствия. Причины тому были доносы, говорившие о революционном направлении офицерства, что и подтвердилось позже, когда многие из чинов этой дивизии были замешаны в заговоре 14 декабря 1825 года, и во главе их — сам М.Ф. Орлов. Но в общем Александр Павлович остался доволен состоянием 2-й армии, что и выразилось в назначении Киселёва, начальника штаба этой армии, генерал-адъютантом»^{357}.

Читателя поразит пышный букет ошибок, допущенных этим, повторим, хорошим и серьёзным историком. Ведь Орлова и его сотоварищей в дивизии давно уже не было, номер её искажён, а в состав оккупационного корпуса входил только Якутский полк; «заговор 14 декабря 1825 года» — вообще какое-то фантастическое понятие, а почти все офицеры 16-й дивизии после разгрома «Орловщины» от тайного общества отошли… Но, как мы понимаем, тут сказался тот самый наследственный ужас, что проник в плоть и кровь Романовых.

На том в принципе для Михаила Фёдоровича Орлова всё и закончилось. Разве что если почти до самого завершения 1825 года он ещё жил какими-то надеждами, то после известных трагических событий вообще перешёл в ту категорию, которые российские чиновники со свойственным им остроумием нарекли «доживающими». Он именно доживал… Но обо всём — по порядку.

«Его военная карьера, так блестяще начавшаяся, была кончена. Нового назначения ему не дали, и ближайшие три года, до ареста в конце 25-го года, он занимался приведением в порядок своего имения и стеклянно-фарфорового завода в Масальском уезде, жил то в деревне, то в Москве, ездил в Крым и т. д. Он был, по-видимому, на самом дурном счету в смысле политической благонадёжности, и с него не спускали глаз. В собственноручной записке Александра I, найденной после его смерти в его кабинете, среди шести видных генералов, наиболее заражённых пагубным духом вольномыслия и являющихся как бы главными очагами заразы в армии, назван и Орлов…»^{358}

Вожди Северного и Южного тайных обществ предлагали Михаилу Фёдоровичу стать руководителем-координатором обеих организаций, но он отказался, зная, что за ним наблюдают. Потому и все его общения с заговорщиками носили как бы личный характер — по старой памяти, дружбе и родственным связям… Зато в письмах он не отказывал себе в удовольствии высмеивать «героев» и события, очередные благоглупости правительства. Адресаты этих писем копировали их для своих друзей, те — для своих, и крамольные послания Орлова разлетались по всей России…

Правда, генерал ещё искал применения своим силам и опыту на службе государству или обществу.

Мы помним, что в 1820 году Орлов на собственные средства основал в Киеве «учительскую школу при военно-сиротском отделении», о чём было подробно рассказано в его письме графу Аракчееву. Это был апрель 1824 года, граф Алексей Андреевич тогда был не только главным начальником Отдельного корпуса военных поселений, но и руководил его «военно-сиротской частью». В том фрагменте письма, который мы представили, говорилось об «истории вопроса»: как, когда и зачем была организована школа. Затем следовало совсем нерадостное подведение, говоря канцелярским языком, «итогов деятельности»:

«…С начала существования оной школы воспитывалось в ней 83 человека, из коих выпущено в поселённые войска 3-й и Бугской уланских дивизий 10 человек, в Новгород 29, в корпус топографов 1, и в учители Киевского отделения 7, всего 47 человек.

Остальные 36 продолжают и теперь своё воспитание в сей школе…

Из сего краткого обозрения Вше Сво[222] изволите усмотреть, что то самое заведение, для коего я учредил сию школу, именно Киевское военносиротское отделение менее всех других пользовалось моим пожертвованием и хотя оно нуждалось и нуждается в образованных учителях, но из числа 47 выпущенных человек получило только 7…»^{359}