Рязанцев открыл глаза и сел. Перед ним был каменный столб, который, похоже, и встал на пути во время недавнего бегства. Столб был четырехугольный, обтесанный, у основания обросший зеленовато-бурым мхом. Николай повел взглядом вверх. Каменный столб был одной из основ арки, сложенной из трех гранитных плит. На них кое-где угадывались не то рисунки, не то надписи.

Рязанцев крепко зажмурился, потряс головой, потом огляделся.

Гранитная арка была не единственной. Она с полудюжиной таких же каменных ворот составляла анфиладу, у одного края которой из земли торчал заостренный каменный кол, а у другого глубоко вросла в почву гранитная колыбель, сплошь испещренная вырезанными на ней знаками. Борозды в камне скруглились от времени и непогоды.

Рязанцев поднялся на ноги. Трудно было определить время суток. Потому что среди гигантских, во много обхватов, древесных стволов, подпирающих вознесенные на недосягаемую высоту кроны, царил мягкий сумрак. Почва была сухой – ни следа минувшего ливня. Время года тоже оставалось неизвестным. Во всяком случае обволакивавшее Николая тепло, напоенное незнакомыми лесными запахами, никак не соотносилось с серединой  осени. Оно вместе с отсутствием мошки, скорее, напоминало о поздней весне.

Он обошел вокруг мегалитического сооружения, заглянул в каменную колыбель. Она оказалась до краев заполненной лесной прелью. Те, кто построил анфиладу, похоже, давно забыли дорогу сюда. Рязанцев запустил руку в углубление, затем поднял ее, разжимая пальцы и пропуская между ними труху, которая, осев,   оставила в воздухе пыльное облачко.

Рязанцев не мог определить породы окружавших его лесных гигантов. Ему показалось, что это кедры вперемежку с какими-то лиственными исполинами. Таких он никогда не видывал. Да и много ли он повидал живой природы? А родной город, где прошла почти вся его жизнь, погружал Рязанцева в отчаяние.

Кто-то рылся в помойках, кто-то проносился мимо в дорогих «иномарках», через тонированные стекла которых мир выглядел совершенно иначе. Одни  крутились изо всех сил, выживая, а другие, кому повезло, рубили и рубили  «бабки», не оглядываясь по сторонам, будто обрели бессмертие. И так повсюду в этой стране вечнозеленых помидоров. В которой ты никому не нужен, как и твои книги, которые никто не издаст, потому что они не пишутся. А не пишутся они оттого, что их все равно не продать кующим всё те же проклятые «бабки» издательствам. Из этого заколдованного круга не было выхода. И на ум отчего-то все время приходили взломанные газовые трубы и зажженная свеча рядом с ними. Опухоль в голове – не случайность. Таким, как ты, Рязанцев, нет места в той жизни. Павлов всё понял гораздо раньше и сделал свой выбор…

О, Боже! Володя!!

У Рязанцева в памяти всплыла ужасная сцена, и он покрылся холодным потом. Но теперь уже ничего не исправить. Предупреждал же Павлова участковый, что не спасет казенная фуражка! Как в воду глядел.

Николай повернулся и медленно побрел между гигантских деревьев в неведомую чащу.

Под ногами не было даже малой тропки, и он не знал, куда направляется. Сумрак, тепло и неподвижность, окружавшие его, навевали покой. В голове возникали и тут же таяли редкие, ленивые мысли. Может, это и вправду какой-то забытый участок леса, чудом укрывшийся от людских глаз? Впрочем, Рязанцев даже не пытался поверить в это. 

Колонны стволов расступились, и он увидел впереди небольшую поляну. У ее противоположного края чернело что-то угловатое, похожее на тушу мертвого носорога, уткнувшего морду в землю. Сделав еще несколько шагов, Николай вгляделся. Это был никакой не носорог. Среди высокой травы, краснея пятнами ржавчины, застыл вросший в грунт остов лесовоза.

Того самого, который когда-то пропал на проклятом зимнике?

Рязанцев, задрав голову, взглянул на клочок белесого неба, полоскавшийся над далекими верхушками деревьев, которые раскачивал ветер. Небо было пустым, прозрачным, но совершенно не таким, как над озером, сопками и поселком. Николай не мог объяснить, в чем тут дело. Он просто чувствовал, что это небо – другое, а  реликтовый лес раскинулся на многие десятки или сотни километров вокруг. Или даже тысячи километров.

– Вот тебе и твой Аваллон, – сказал Рязанцев вслух. – И что ты будешь с ним делать?

Только тут он сообразил, что голова у него больше не болит.

Лесовоз мог простоять здесь и три года, и все тридцать. Покрышки давно превратились в лохмотья, стальные остовы колес глубоко ушли в землю, так что машина опиралась на днище. Стекла кабины уцелели, но сквозь их  мутные бельма нельзя было разглядеть, что там, внутри.

Рязанцев приблизился. От мертвого лесовоза исходила жуть. Но, скорее, не от самого лесовоза. Павлов говорил, что не нашли ни машины, ни водителя. Машина – вот она. А шофер?

Дверцы кабины были закрыты. Рязанцев в нерешительности остановился. Его тянуло заглянуть в кабину, но останавливал страх  перед тем, что он может там найти. Николай топтался на месте, представляя, как подходит, берется за ржавую ручку и поворачивает ее вниз. Он отчетливо видел все это, но не мог заставить себя сделать.

Ему показалось, что ручка шевельнулась, будто ее потянула бесплотная рука. Дверца скрипнула, качнулась и слегка отошла. Звук ржавых петель на фоне лесного покоя резанул слух.

Николай вздрогнул. Там, внутри, кто-то есть и этот кто-то намерен  выбраться из кабины?! О, Боже!..

Что за чепуха?! Кто там может быть? Чего пугаться простого совпадения?  Дверца могла приоткрыться и через час, и год назад, повинуясь естественным причинам. Никто не трогал ржавую ручку и не толкал дверцу, кроме порыва ветра.

Что все-таки там, внутри?

На этот раз в тишине леса металлический скрежет прозвучал   оглушительно. Дверца кабины дернулась раз-другой, преодолевая сопротивление заржавевших петель, а потом распахнулась настежь.

Какие, к черту, совпадения?! Этого не может, не должно быть, но старая железяка отозвалась на его мысли, подчинилась его воле. Сон? Бред? Но сам этот нездешний лес разве снится ему?! Разве нельзя дотронуться до шершавой коры древесных стволов, ощутив  ладонью заключенное в них тепло? Зачем притворяться перед самим собой, цепляясь за здравый смысл?! Аваллон исцеляет от ран и недугов. Те, кто сюда попадает, сходят с ума или обретают экстрасенсорные способности – в зависимости от индивидуальных качеств и предпосылок, так, кажется, говорил Павлов?

Насчет исцеления торопиться с выводами не стоит, но никаких признаков безумия Рязанцев определенно не ощущал.

Он уставился на покачивающуюся дверцу и мысленно подтолкнул ее обратно. Дверца с глухим лязгом захлопнулась. Но замок давно раскрошился, и она опять, противно скрипнув, повисла, будто крыло дохлой птицы.

Николай осторожно приблизился и заглянул в кабину.

Так вот, наверное, почему кое-кто пропадает навечно. Не могут понять, что произошло, мечутся, впадают в отчаяние…

В кабине за обросшей мхом баранкой громоздился иссохший человеческий остов, едва прикрытый лохмотьями истлевшей одежды. Разбитый череп скалился уцелевшей верхней челюстью, между колен трупа торчало стволами вверх охотничье ружье… Не выдержали нервы у водилы. В тайге никто не ездит без оружия, вот оно и пригодилось. Про других, которые не вернулись, если хорошо поикать, наверняка тоже удалось бы  выяснить. А те, кто выбрался – как им это удалось? 

Рязанцев побрел прочь от мертвого лесовоза. На краю поляны оглянулся и послал мысленный сигнал. Дверца ударила о корпус так, будто ее зацепило проходящим поездом. Трухлявые петли не выдержали, и она, оторвавшись, исчезла в траве. Рязанцев усмехнулся: это вам не фокусы с перекатыванием спичек!

Он направился обратно к мегалиту. По дороге взглядом обломал несколько сучьев, которые с треском обрушились с высоты. Вросший в землю валун сперва не поддавался, но потом с чавканьем   выворотился из почвы, запрыгал, словно футбольный мяч, тяжело ударяя в землю, подскочил на толстом корне, бухнул в  древесный ствол и рикошетом укатился в кусты. В вышине шумно захлопали огромные крылья, потревоженная летучая тварь с пронзительным криком перепорхнула в соседнюю крону. Здоровенная такая пичуга. Или, быть может, летучая мышь?