ЦЕЦИЛИЯ Итак, вы поэт, — признаюсь, не смыслю в стихах ничего. Хоть дайте мне сотню, хоть бейте, не выжму ни одного. Поэзия! Могут иные в стихи свою мысль облечь, Слова у меня простые и не подслащена речь. Поэзия! Вы посмотрите — кругом солончак блестит. Соль, да шалфей, да камень, — не правда ль, веселый вид! Катится солнце с востока на запад в слепящей мгле, — Лишь тень от станции этой ползет по мертвой земле. Поэзия!.. Ах, это Полли! Тебя сейчас мама звала. Иди же скорее к маме! Не правда ль, малютка мила? Поэзия! Легче жить с нею, хотя к созвучьям я глух. Вы дверь прикройте плотнее, у Цецилии чуткий слух. Вы видели, Полли, малютку? За месяц до родов жена Цецилия — вспомнить жутко — была душевно больна. Грустит, бывало, и плачет о цветах лугов и дубрав. Женаты вы, сэр? Так, значит, известен вам женский нрав. Твердила она нередко, что «так безлюдно кругом», А до ближайшей соседки семнадцать миль прямиком. Я с доктором договорился, и он обещал прийти, И я, его ожидая, сидел здесь, как взаперти. Октября десятого ночью проснулся я в темноте И вижу, что дверь открыта, Цецилии нет нигде. На одеяле записка, что «так безлюдно кругом», Пошла она ночью к соседке, — семнадцать миль прямиком. Когда, по какой дороге ушла она, я не знал. Но тотчас в большой тревоге за нею я побежал. Среди полночного мрака метался растерянно я, Так ищет следы собака, лишившаяся чутья. Да, испытал я немало, блуждая во тьме ночной По этой мертвой равнине, пока не вернулся домой. Не очень ведь это приятно, когда гоняется муж. За женой-сумасбродкой в пустыне, да еще в темноте к тому ж. «Цецилия!» — в тьму исступленно кричал я и отклика ждал. «Цецилия», — мне из каньона гремело эхо от скал. «Цецилия», — гулом суровым с гор доносился крик. «Цецилия», — тихим зовом откликался заснеженный пик. Не склонен я к суеверью, но в небо взглянул на бегу. И вот что я там увидел, — не думайте, что я лгу. Передо мной на востоке сверкнула большая звезда, Такой звезды желтоокой не видел я никогда. Двигаясь, словно танцуя, как дальний маяк, светла, Куда-то во тьму ночную манила она и звала. В небе такого светила не видел я никогда. Такая звезда светила волхвам в былые года. И к этой звезде чудесной, мигавшей мне с высоты, Бежал я впотьмах, спотыкаясь о камни, о кочки, кусты. Наверно, не меньше часа гонялся за ней я вскачь И вдруг вдалеке услышал такой же вот детский плач. Вы слышите? Плачет так звонко! Теперь ее крик сильней, А как я мать и ребенка донес, не помню, ей-ей! Тут скоро доктор явился, но вот что забавней всего: Цецилия о той ночи не помнит совсем ничего. Она назвала вас поэтом, — тогда к вам просьба моя: Вы ей напишите об этом в стихах, ничего не тая; Но чтоб не испортить балладу, такую, как пелись встарь, Писать про звезду не надо, что доктора был то фонарь. ОБЩЕСТВО НА СТАНИСЛАВЕ[31] С Горы Столовой я, зовут меня Правдивый Яков; Всегда я правду говорю, — вам это скажет всякий. Я попросту вам расскажу о диспуте-расправе В ученом горном обществе у нас на Станиславе. Скажу сначала, что нельзя нам кулаком своим Для подтвержденья наших слов «вправлять мозги» другим. В ученом обществе нельзя всех спорящих коллег Полосовать до синяков и превращать в калек. Собранья наши чинно шли шесть месяцев вначале, Все мирно разговор вели и в спорах не кричали, Покуда Браун не пришел с какими-то костями, — Близ дома Джонса он нашел их у забоя в яме. Доклад нам Браун прочитал и, кости те измеря, Из них составил напоказ неведомого зверя, Но Джонс тут слова попросил и закричал со стула, Что это кости от его издохнувшего мула. На это Браун возразил с улыбкою умильной, Что очень жаль, коль он разрыл у Джонса склеп фамильный. В ответах очень ядовит невозмутимый Браун, И знатоком себя он мнит всех допотопных фаун. Ученому нехорошо, взяв для доклада слово, Публично называть ослом ученого другого. Но и тому нехорошо, кого ослом назвали, Швырять обломками скалы в кого попало в зале. Тут настоятель Эбнер встал — к порядку дня с поправкой, Но получил удар в живот куском породы плавкой. Он растянулся на полу, свернувшись, без движений, И дела не было ему до всех дальнейших прений. Затем не только кулаки, но с руганью сверх меры Пошли в ход даже костяки палеозойской эры; Попал и Томпсон в кутерьму, и кто-то в общей буче Вдруг череп мамонта ему с размаху нахлобучил. Изложенное мной могу я подтвердить присягой; Правдивый Яков я с Горы Столовой — скажет всякий. Я попросту вам сообщил о диспуте-расправе В ученом горном обществе у нас на Станиславе. |
