Другая возможная тенденция преобразования человеческой природы связана с вмешательством в процессы старения. Пока что в нашем организме есть нестареющие клетки всего двух типов — половые и раковые. Остальные клетки нашего тела руководствуются раз и навсегда заведенными биологическими часами, которые пока что нельзя ни замедлить, ни остановить. Именно что пока что — теоретически это возможно; недаром некоторые виды рыб и черепах вообще не выказывают признаков старения на протяжение всей своей жизни, а продолжают расти, пока не погибнут от какого-либо внешнего природного фактора. Если старение удастся замедлить или остановить, демографическая ситуация в мире, и вообще лицо мира изменится радикально — скорее всего, человечество распадется на закрытую нестареющую западную элиту (в первую очередь такие технологии станут доступны лишь богатым людям в богатых странах) и остальное человечество, которое будет этой элите смертельно завидовать. Последствия такого разделения можно прогнозировать на свое усмотрение — лично я попыталась это сделать в романе «Волчья звезда», и ничего хорошего у меня, как обычно, не получилось. Впрочем, возможно, я пессимистически смотрю на вещи.
Исчезновение человека как биологического вида с эволюционной арены тоже возможно, хотя по природным причинам маловероятно, — благодаря науке и технике человек вывел себя из под удара эволюции. Но те же наука и техника могут привести либо к радикальным изменениям в его природе, либо к самоистреблению — и то и другое будет означать гибель человечества в том виде, в котором мы его сейчас наблюдаем. Собственно, именно эти два варианта чаще всего и рассматривают фантасты. Практического толку от этого никакого. Фантасты все-таки не футурологи. Кстати, при изучении футурологических прогнозов оказалось, что чем прогноз детальнее и ближе к нашему времени, тем чаще он дает сбои. Так что «ужасные чудеса», поджидающие нас на пути в будущее, хотя и могут быть действительно ужасными, все же имеют шанс остаться чудесами.
Адам и Ева фантастики
Любовь как двигатель сюжета
Ведя свою генеалогию от рыцарского романа и романтической готики, фантастика унаследовала интерес к тому, что англичане называют romance — любовным отношениям между героями. Эти отношения часто служат если не двигателем сюжета, то, по крайней мере, его существенным элементом.
Приключенческий жанр[20] изначально не требовал углубленного психологизма в трактовке характеров. В сущности, разыгрывались две основные схемы — «красавица и герой» и «красавица и чудовище», причем схемы эти часто перекрещивались — монстр обижал красавицу, а герой спасал (впрочем, чистота жанра выдерживалась недолго, уже в первых «Кинг-Конгах» если кого и жалко, так это как раз чудовище). В самом дистиллированном виде эта схема была представлена в космооперах, столь популярных в первой половине ХХ века, — и почти сразу стала объектом пародий. Еще Э.Гамильтон в своем пародийном рассказе «невероятный мир» (1947) загнал на Марс «выдуманных» фантастами марсиан; мужчины все как один уроды и монстры, женщины все как одна — красавицы, отличающиеся только цветом кожи — вплоть до синего и зеленого. Синий цвет кожи, надо сказать, красоте не помеха уже хотя бы потому, что им могут похвастаться представители индийского божественного пантеона.
Красавицы, вдохновляющие героя на подвиг, благополучно прошествовали по страницам «чистой научной» фантастики вплоть до нынешнего времени. Часто единственным функциональным назначением такой красавицы-героини была «красивая смерть», подвигающая героя ко всяческим подвигам на благо человечества и придающая некоторую видимость глубины картонным персонажам (пример — стюардесса Ада из рассказа Генриха Альтова «Ослик и Аксиома»). Иногда, впрочем, между героями разыгрывалась настоящая романтическая драма, как правило, завершающаяся смертью героини («Сказка королей» и «Леопард с вершины Килиманджаро» Ольги Ларионовой, «Солярис» Лема). Понятно, что от героини в такой ситуации требуется немногое — быть красивой и, очень часто, жертвенной. Фантасты культивировали ювенильность, хрупкость героини, ее беспомощность по сравнению с «большим мужчиной». Классический пример — Аэлита Толстого, уроженка вымирающего декадентского Марса, где мелкие синеватые вырожденцы-мужчины вызывают презрение, а вот маленькие хрупкие синеватые женщины — любовь и жалость. Ювенильны — прекрасная Уинна из уэллсовской «Машины времени», похищенная грубыми мохнатыми морлоками, прелестная Дениз из «Сказки королей», Иль из «Леопарда»… Да и Хари в «Солярисе», при всех ее достоинствах и явной «чуждости», именно женщина-ребенок. Трагическая кончина подстерегает Киру в «Трудно быть богом» Стругацких, а Рада Гаал в «Обитаемом острове» если и избегает ее, то, видимо, только для того, чтобы сходство обеих героинь не слишком бросалось в глаза (как «заместитель» Рады, умирает ее брат Гай, которого, кстати, гораздо жальче, ибо женскую красивую смерть к тому времени уже перестали воспринимать всерьез).
Впрочем, наряду с ювенильным существовал и другой тип героини — зрелая женщина, решительная, иногда коварная и загадочная, часто более опытная, чем сам герой (например, Нойз из азимовского «Конца вечности»). Произошло это примерно в то время, когда романтические отношения на страницах фантастики стали сменяться «сексуальными». Окончательно восторжествовала Настоящая Женщина во время «сексуальной революции». Пятница Хайнлайна из одноименного романа может и за себя постоять, и своего мужчину защитить — спортсменка, комсомолка… и к тому же еще и кр-расавица!
Не удивительно, что страдающие героини отошли в тень; особенно энергично это произошло на «феминистическом пике» фантастики, и уже в форкосиганской космоопере Буджолд мы видим героинь гораздо более адекватных и активных, чем их мужчины. Верность традиции, однако, сохранена — все они красивы…
Есть ли нарушения этого правила?
Ну, в общем, да.
Некрасива (вернее, физически непривлекательна) Сьюзен Келвин Азимова. Женщина-ученый, ноль личной жизни, единственная неудачная попытка «личного» заканчивается крахом («Лжец»). Именно она — горячая сторонница асексуальных и потому «чистых», свободных от соблазна роботов («Я люблю роботов. Я люблю их больше, чем людей…»).
Таура у Буджолд — генетический конструкт, женщина-солдат, обладающая, впрочем, сексуальным шармом и «звериной» (благодаря внедренным генам крупных хищников) притягательностью.
Но все эти нарушения канона носят демонстративный, провокативный характер. Как, например, в недавнем фэнтези-капустнике Натальи Резановой «Кругом одни принцессы» — где героиня-принцесса — мастер рукопашного боя, профессиональный авантюрист, вся в шрамах, да еще с носом перебитым. Что до остального — и в «сексуально-революционных» романах Хайнлайна, и в провокационном футурологическом «Нет» Горалик и Кузнецова, и в «Войне за Асгард» Бенедиктова, и в… ну, навскидку — «Войне Кукол» супругов Белаш, во всех футурологических эпопеях, да, красивы. ОЧЕНЬ красивы. Во всяком случае, главные героини. Что косвенно подтверждает тезис о том, что фантастика, даже если пишется женщинами — литература все-таки для мужчин, поскольку в дамских романах отрабатывается иная схема; там простенькая героиня берет верх над гордой красавицей.
Так что вопросы красоты — подчеркну: именно физической — всегда были близки сердцу и уму фантастов. Неудивительно, что проблема красоты — излюбленный предмет исследования фантастов с самого возникновения жанра.
Красота — это страшная сила!
Законы красоты — это, в сущности, законы восприятия; красиво то, что кажется нам красивым. Вернее, то, что в данном социуме или какой-то его части ПРИНЯТО считать красивым…
«Марвин заметил, что она красива. Миниатюрная, ему едва по грудь, но сложена безукоризненно. Брюшко подобно точеному цилиндру, гордая головка наклонена к телу под углом пять градусов (от такого наклона щемило на сердце). Черты лица совершенны, начиная от милых шишечек на лбу и кончая квадратной челюстью. Два яйцеклада скромно прикрывает белый атласный шарф покроя «принцесс», обнажая лишь соблазнительную полоску зеленой кожи. Ножки в оранжевых обмотках, подчеркивающих гибкие сегменты суставов… для Марвина она была самой ослепительной красавицей из всех, кого ему довелось повидать на Цельсии. От ее красоты у Марвина пересохло в горле и зачастил пульс. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с белого атласа, скрывающего и оттеняющего высокие яйцеклады. Он потупился и поймал себя на том, что разглядывает сладострастное чудо — длинную членистую ногу. Густо краснея, он заставил себя смотреть на сморщенную родимую шишечку на лбу».
