Я на полуслове захлопнула рот и опустилась на скамейку, а учитель молча проследовал дальше. Девчонки повалились от смеха. Тут подошли другие одноклассники и потребовали рассказать, о чем, собственно, смех. Ну, и я восстанавливаю мизансцену:

– Я говорю: «Тут “Квадрат”», поворачиваюсь к зеркалу и…

Да, я поворачиваюсь к зеркалу и… опять вижу в нем отражение Ивана Ивановича! Все на минуту замерли, а потом был такой хохот, что из учительской выбежали разбираться. Но нас уже и след простыл!

О физике я до сих пор вспоминаю с ужасом, а о нашем «Квадрате» – с теплотой! Нет-нет да и отзовется из прошлого звонок:

– Ну, соколики, как дела?..

Наш класс усиленно накачивали по патриотической и пионерской линии. Почему именно нам так «повезло»? Дело в том, что в 1961–1965 годах в московской школе № 19 – ныне им. В. Г. Белинского – нашим классным руководителем была Антонина Алексеевна Хохрякова (именуемая учениками «Двааха») – парторг школы и учитель русского языка и литературы.

А еще в нашем классе училась милая девочка по имени Мила – дочь старшего пионервожатого нашей школы. Поэтому градус советско-патриотического воспитания в нашем классе был более высоким, чем в других.

В шестом классе мы боролись за звание лучшего пионерского отряда Москвы и заняли второе место. Подведение итогов этого конкурса происходило в мае. Надо ли говорить, что все второе полугодие нас нещадно муштровали. Когда я читала повесть Куприна «Поединок», на меня нахлынули воспоминания о подготовке к нашему конкурсу. На каком-то этапе претенденты должны были промаршировать по Красной площади. А меня в это время одолевали подростковые фурункулы, поэтому на шее красовалась марлевая повязка. Кто-то из организаторов, увидев это, велел: «Немедленно снять с нее эту повязку!!!» Но я не далась и так и осталась при своей повязке.

У меня не осталось воспоминаний о каких-то случаях, происшествиях из ряда вон выходящих. У нас работали знающие учителя-предметники, оставившие о себе добрую память. Преподавал в нашей школе и знаменитый на всю Москву учитель литературы Д. Я. Райхин. Только нам не повезло с этим предметом, зато пионерско-патриотического угара было с избытком, настолько, что я твердо решила не вступать в комсомол и после восьмого класса перешла в другую школу.

С преподаванием русского языка наша «Двааха» кое-как справлялась. Но как только начиналась литература, меня одолевали уныние и тихая ярость, так как при мне издевались над классиками. Впрочем, примерно треть урока наша классная объясняла, что нам «нужно наклеить» для классной комнаты, или домашнего задания, или еще для чего-то. Значительная часть заданий по литературе состояла из каких-то поделок. Не радовало, что опять надо будет дома откуда-то вырезать и калечить какие-то издания, что-то клеить. Но немного грела мысль, на какое-то время наша учительница оставит в покое беззащитных классиков.

Объясню, что подразумеваю под издевательствами. Сначала мы услышали о Пушкине следующее: «Пушкин – складный писатель, толковый. Абсолютно чудное произведение создал». Когда изучали других поэтов и писателей, то их фамилии оказывались все в той же фразе на месте, где раньше стоял Пушкин. Таким образом, все русские классики оказались «складными» и «толковыми».

В шестом классе читали «Дубровского». Из-за болезни я не присутствовала на первых уроках, посвященных этой повести. «Двааха» в начале урока сказала: «Ребята, продолжим нашу работу». Сосед по парте разъяснил, что надо писать планы к главам «Дубровского». Пол-урока не могла свыкнуться с мыслью, что Пушкин без наших планов написал повесть, зачем же нам этим заниматься. Но спорить с «Дваахой» было себе дороже. Планы надо было нарисовать к главам XV–XVII, первые две – на страничку, последняя – чуть длиннее. Кое-как выдавила из себя три-четыре односложных пункта к каждой главе. На стене над столом учителя висел портрет Пушкина, и, как мне показалось, «Наше всё» вращал черными глазами и предпринимал другие отчаянные усилия, чтобы вместе с тяжелой рамой свалиться на голову нашей учительницы.

В конце урока «Двааха» призвала нас для проверки работ к учительскому столу. Стоя в этой унылой очереди, я поглядывала в тетрадки одноклассников и удивлялась, что у них по двадцать пять – тридцать пунктов к каждой главе. У классика в этих главах предложений меньше, чем они насочиняли пунктов. Их классная хвалила, в мой же адрес прозвучало наставление: «Ты плохо поработала, надо писать пункты развернуто. Например: “Встреча Маши и Дубровского” с уточнением места и времени». Но я ничего переписывать не стала.

В седьмом классе разбирали «Мцыри». Прозвучал вопрос: «Добрался бы Мцыри до родины, если бы он не заблудился и не встретил барса?» Этот вопрос, думаю, поставил бы в тупик даже обладателей ученой степени в области литературы и исследователей творчества Лермонтова. Оказывается, правильный ответ: «Нет! Так как он не поднял монахов в монастыре на революцию».

Как-то по программе нам надлежало познакомиться с картиной «Бурлаки на Волге». Причем каждому – обязательно! – надо было иметь репродукцию картины. И в течение недели надо было ее где-то раздобыть. Мне кажется, если бы какой-то предприимчивый ученик позаимствовал картину из Русского музея Санкт-Петербурга, то «Двааха» не сочла бы это большим грехом, а даже похвалила за предприимчивость. И вот наступил долгожданный урок. Все понуро глядят на репродукции на своих партах, а на доске тоже висит картина внушительных размеров. Но смотреть на нее уже не хочется, – да простит нас Илья Ефимович Репин! – потому что все еще помнят, как сбились с ног в поисках. Учительница приняла величественную позу и произнесла: «Бурлаки тянут по Волге судно́». В полной тишине раздался едва уловимый ухом смех «внутрь себя» – мои одноклассники научились так смеяться.

Но это еще что?! К примеру, учительница литературы моего мужа тупо вызубривала текст учебника литературы и все это выдавала в классе, а неблагодарные ученики отслеживали это по книге и нагло подсказывали. А другая ее коллега при изучении «Войны и мира» внушала своим ученикам: «Ребята, Андрей, Наташа и Пьер должны вызывать у вас чувство умиления!»

Только почему-то умиляться категорически не хотелось…

Конечно, учитель литературы – многотрудная профессия. Низкий поклон тем из них, кто умеет увлечь своих учеников, ненавязчиво привить им любовь к чтению и – главное! – научить мыслить. Ну, и конечно же, – «сеять разумное, доброе, вечное».

Кое-кто не любит московское метро. Дескать, духота, давка, миазмы, того гляди, с ног собьют… Короче, преисподняя. А для меня метро – увлекательная и плодотворная среда обитания. Где еще увидишь такие самозабвенные дуэты, такие замысловатые многофигурные композиции? Они возникают, клубятся и распадаются только в калейдоскопах эскалаторов, вагонов и переходов. Есть ли еще место на земле (или под землею), где среди человеческого множества можно так глубоко задуматься, так доверчиво уснуть, так сладко помедитировать? Личности подземных спутников интригуют, завораживают их лица, повадки и одеяния!

Бывает, оглушенная метросимфонией, утомленная напряженным ее звучанием, упрощаю созерцательную задачу – сосредотачиваюсь на одних только носах, ушах или шляпах пассажиров. В такую вот отдыхательную паузу, посвященную ногам сидящих напротив граждан, наткнулась я взглядом на скрещенные, простодушно открытые взорам попутчиков женские ноги в туфлях на низком каблуке. Замечательные ноги, без варикозных вен, подагрических шишек и пигментных пятен. И хотя лично мне по душе ноги иной конфигурации, с более выразительным перепадом между икрой и щиколоткой (только без излишней вычурности), а те, что напротив, огорчали излишней равномерностью по всей немалой своей длине, все же это были неплохие, уверенные в себе ноги. Они-то, качественные ноги визави, и заставили селезенку мою екнуть.