Доктор вынужден был выслать тетушку Хлою из комнаты, чтобы шумное выражение ее радости не повредило ее питомице, жизнь которой все еще находилась в большой опасности. Выпроводив ее, он предупредил, чтобы она повременила распространять новость, чтобы шум радости не достиг слуха больной и не побеспокоил раньше времени.

Вот и снова доктор и пожилая женщина заняли свое место возле постели. В абсолютной тишине они наблюдали за больной, применяя каждые несколько минут стимулятор, поддерживая еле теплящийся огонек жизни, чтоб он не угас опять. Элси была слабой, как новорожденный младенец. Прошло не меньше часа, прежде чем их надежда стала немножко крепнуть и они убедились, что девочка будет жить. Их внимание было настолько поглощено критическим состоянием маленькой пациентки, что они совершенно забыли о ее отце и тете.

Прошло немало времени, с тех пор как Аделаида оставила мистера Динсмора одного. Он не в состоянии был думать ни о чем, как только об ужасном, сокрушительном ударе, который его постиг, и его мучительные страдания вылились в стонах, которые могли бы растопить и каменное сердце. Постепенно он стал успокаиваться, и взгляд его упал на маленький пакетик, который был предсмертным подарком его маленькой дочери. Глубоко вздохнув, Хорас взял его в руки и открыл.

Там лежала миниатюра его жены, та самая, которую Элси всегда носила у себя на груди на золотой цепочке, локон блестящих волос, срезанных с головки его милого дитя ее собственными руками за день до того, как она заболела, и письмо, подписанное ему ее рукой.

Он прижал драгоценный локон к своим губам, затем осторожно положив его, открыл письмо.

«Дорогой мой, милый папочка! Мне очень печально сегодня. В сердце у меня постоянная щемящая боль, которая не пройдет до тех пор, пока я не положу свою голову тебе на грудь, не почувствую, как твои руки крепко прижимают меня к себе. Я хочу чувствовать твой нежный поцелуй у меня на щеке. Ах, папа! Как часто я хочу, чтобы ты заглянул в мое сердце и увидел, как оно переполнено любовью к тебе. Я всегда думаю о тебе, и мне так хочется быть рядом с тобой. Ты просил меня пойти и посмотреть дом, который ты приготовил, я послушалась тебя. Ты сказал, что если только я буду слушаться, то мы будем жить там и будем очень счастливы вместе... Я не могу даже выразить, как я жажду такой жизни с тобой в этом милом, милом доме или как я могу быть счастлива там или в любом другом месте рядом с тобой. Только бы ты позволил, чтобы Божий закон был правилом моей жизни, дорогой мой, родной отец, если я чувствую, как ужасно твое недовольство, как трудно его переживать, то насколько ужаснее может быть недовольство моего Небесного Отца? Ох, папа, это, без сомнения, сделает меня очень несчастной! Но я не могу и подумать о том, чтобы быть отосланной из дома и жить среди чужих! Дорогой мой, милый папа, не избавишь ли ты свою маленькую доченьку от этого испытания? Я постараюсь быть очень хорошей и послушной тебе во всем, что позволит мне моя совесть. Мне так грустно, папа, так ужасно грустно, как будто должно произойти что-то страшное, и моя голова какая-то очень странная. Мне кажется, что я заболею, а может быть, и умру. Ох, папа, неужели я никогда не увижу тебя опять? Я хочу просить тебя простить мне все нехорошие мысли, которые когда-либо у меня появлялись по отношению к тебе. Мне кажется, я никогда не была непослушной в поступках, кроме тех случаев, о которых ты знаешь, когда я забыла или думала, что ты настаиваешь, чтобы я нарушила Божью заповедь. Но дважды я восставала против тебя в своем сердце. Один раз, когда ты не дал мне письмо от мисс

Розы, и второй раз, когда няня сказала мне о том, что ты отсылаешь ее из дома. Оба раза это было лишь на короткое время, папа, но это было очень скверно, и я очень, очень сожалею об этом. Пожалуйста, прости меня, и я постараюсь никогда не позволять таким мыслям появляться опять».

На листе остались следы слез Элси, а теперь новые слезы одна за одной падали на те же строчки.

— Она просит у меня прощения за мимолетные чувства негодования, когда я так гнусно применял свою власть, — простонал он. — Ох, моя милая крошка! Я бы все отдал, чтобы вернуть тебя только лишь на один час, чтобы я мог на коленях умолять тебя о прощении.

Но письмо еще не кончилось, и он продолжал.

«Дорогой папочка, если я умру и никогда больше не увижу тебя в этом мире, не осуждай себя, и не думай, что ты был слишком строгим со мной. Я знаю, что ты сделал только то, на что ты имел полное право, ведь я же принадлежу тебе. Ох, как мне нравится принадлежать тебе, папа! И ты все это делал, чтобы сделать меня хорошей, и мне это все необходимо, потому что я слишком сильно люблю тебя и стала удалятся от моего Спасителя. Но когда ты лишил меня своей любви и разлучил меня с моей няней, мне не к кому было больше идти, как только к Иисусу. Он приблизил меня к Себе, и я узнала, что Его любовь очень приятна и драгоценна, она была моим единственным утешением в моих переживаниях. Дорогой мой папа, когда меня не будет, и ты почувствуешь, что тебе тоскливо и одиноко, не обратишься ли ты тоже к Иисусу? Я оставлю тебе мою любимую маленькую Библию, папа. Пожалуйста, читай ее ради Элси, Бог может утешить тебя, и ты почувствуешь, что это твоя маленькая дочь. А еще, папа, постарайся забыть эти печальные дни разлуки и помни только время, когда твоя маленькая девочка постоянно была у тебя на коленях или рядом с тобой. Ох, мое сердце разрывается при воспоминании об этом чудесном времени и оттого, что оно никогда не вернется! Ох, только бы один поцелуй, одну ласку, одно слово любви от тебя! Я так люблю тебя, мой родной, милый, драгоценный, любимый папа! Твоя маленькая дочь — Элси.»

Мистер Динсмор уронил голову на руки и громко застонал. Теперь наступила его очередь желать с неутолимой жаждой об одной единственной ласке, об одном слове любви из этих милых уст, которые никогда больше не заговорят. Он долго сидел один, воскрешая в памяти каждую сценку жизни, в которой участвовал его ребенок, и раскаивался... Ах, как горько он теперь раскаивался за каждое грубое слово, которое он когда-либо говорил ей, за каждый свой несправедливый строгий поступок, но увы! Как много их было и какими жестокими они теперь предстали перед ним. Раскаяния душили его, и он готов был отдать весь мир, только бы вернуть прошлое.

Мистер Динсмор очнулся от своих болезненных переживаний, услыхав легкий стук в дверь. Предполагая, что это кто-то из посланных, чтобы посоветоваться с ним относительно приготовлений к похоронам, он поднялся и резко открыл дверь. На пороге стоял доктор. Увидев искаженное горем лицо, он смутился и не решался сообщить радостную новость без предварительной подготовки. Неожиданная реакция на переход от безутешного горя к радости может быть слишком опасной.

— Вы хотели поговорить со мной о...

Голос мистера Динсмора был тихий и глухой, не в силах закончить предложения он замолчал.

— Входите доктор, — предложил он, — это очень мило с вашей стороны и...

— Мистер Динсмор, — прервал его доктор. — Готовы ли вы для хорошей новости? Можете ли вы ее вынести, мой уважаемый сэр?

Мистер Динсмор ухватился за стол, чтоб не упасть, и жадно ловил ртом воздух.

— Что еще? — хрипло спросил он.

— Хорошая новость, я сказал — торопливо проговорил доктор Бартон, бросившись ему навстречу, чтобы удержать от падения. — Ваш ребенок еще жив, и хотя жизнь ее висит на волоске, кризис прошел, и теперь я надеюсь, что она может поправиться.

— Слава Богу! Слава Богу! — закричал отец, бессильно опускаясь на стул и, закрыв лицо руками, зарыдал.

Доктор вышел и тихо закрыл за собой дверь, а Хорас Диснмор, упав на колени, вознес благодарственную молитву, посвятил себя со всеми своими талантами и всем, что ему было вверено, служению Богу, который так милостиво сохранил для него сокровище его сердца.