Однако в народе все же сохранились бережно передаваемые из поколения в поколение, не тронутые скоморошеским юмором торжественные, как гимны, былины, воспевавшие величие Киевской Руси, ее героические дела, ее богатырей.

Драгоценные сведения о славянах и Киевской Руси, собранные восточными географами IX–XII вв. у капитанов морских кораблей, у караван-башей сухопутных купеческих обозов и у приезжих русов в самой столице халифата — Багдаде — изучены еще не достаточно.

Рассмотрение этих источников находилось, естественно, в руках востоковедов, владеющих персидским и арабским языками. Сделано очень много: получены и тщательно отшлифованы переводы на европейские (в том числе и русский) языки, установлены многочисленные заимствования поздними авторами у своих предшественников, иной раз неизвестных нам в подлинном и полном виде.

Первый, текстологический, этап изучения восточных авторов можно считать в основном завершенным. Историческая наука благодарна востоковедам за существенное расширение источниковедческой базы. Особенно интересны те уточнения прежних переводов, которые сделаны тонкими знатоками языка и основаны на конкретном словоупотреблении в определенное время, в пору написания того или иного сочинения. Приведу несколько примеров, относящихся только к одному автору — Ибн-Русте (903). Б.Н. Заходер установил, что для IX–X вв. слово «раис» означало «суверенного вождя племени» и, кроме того, — наследственного^{349}. Последнее обстоятельство, крайне важное для социальной истории славян, было установлено только с помощью анализа словоупотребления именно в эпоху Ибн-Русте. Не менее важна и замена в новом переводе обозначения ежегодной подати: ранее переводили как «платье», а теперь выясняется, что его правильнее передать словами «подарок», «подношение»^{350}, из чего историк может сделать вывод о ренте, исчисляемой по числу членов семейства, о своего рода «подушной подати». Исключительно важным является такое уточнение, как новый перевод загадочного слова «светмалик». Первые переводчики признали в нем собственное имя «Святополк» и тем самым сразу передвинули всю географию рассказа Ибн-Русте на 2000 км к западу, в землю князя Святополка Моравского, что, к сожалению, и закрепилось во всех последующих ссылках на этот источник. Б.Н. Заходер показал, что вторая половина слова — малик означает «князь», «царь», а все вместе должно рассматриваться как «свет-царь» («свят-царь»)^{351}. В этом случае какое бы то ни было географическое приурочение отпадает.

К важной филологической поправке Заходера следует добавить крайне интересные (и недостаточно еще использованные) сведения, занесенные в русскую летопись: древнейший русский дипломатический документ — договор с Византией 911 г. — при изложении русской феодальной иерархии трижды упоминает «светлых князей», находившихся под рукой киевского кпязя. Сам договор заключен от имени киевского князя и от всех его вассалов «светлых и великих князь и его великих бояр». Киевский князь обязуется удерживать от соблазна (войн) «наших князь светлых»; греки же должны хранить любовь «к князем нашим светлым русьскым»^{352} Поставленные всегда во множественном числе эти «светлые князья» являлись, очевидно, главными князьями славянских племенных союзов, вошедших в состав Руси. Не лишним будет заметить, что сочинение Ибн-Русте, упоминающее «свет-царя» и русский договор, называющий светлых князей, вполне синхронны — их отделяет друг от друга всего лишь восемь лет. Уточненный перевод востоковеда, будучи сопоставлен с русскими источниками, приобретает значение важного исторического свидетельства.

Текстологические уточнения, вероятно, будут производиться и в дальнейшем, но сейчас уже появилась возможность использовать весь комплекс восточных географических сочинений и, кроме того, возникла острая необходимость в проверке исторических выводов востоковедов, делаемых ими в отношении русской истории.

Переход от прочтения источников к их историческому осмыслению происходил в востоковедческой науке в ту пору (конец XIX — начало XX в.), когда историки, подобно средневековым алхимикам, искавшим в веществах некий «теплотвор», находили универсальное объяснение истории славянства в норманской теории. Норманисты того времени сохранили высокомерный взгляд на славян, унаследованный ими от основателей этой гипотезы, и применили не очень чистоплотный, но весьма эффективный полемический прием: настоящей наукой был объявлен только норманизм, а все иные взгляды или критика положений норманистов расценивались как беспомощное, далекое от научной истины проявление наивного патриотизма.

Русская дореволюционная интеллигенция, склонная во многих вопросах к самобичеванию, покорно приняла этот тезис об историческом теплотворе. Восточные источники с их запутанной и противоречивой графикой, с отрывочными записями путешественников, видевших лишь какую-то часть славянского мира, с присущим им использованием старых географических сочинений позднейшими авторами, оказались очень удобной питательной средой для норманизма.

В результате работ А.А. Куника, Розена, Вестберга, Туре Арне, Павла Смирнова^{353} появился устойчивый набор постулируемых положений: русы — норманны, варяги, господствующие над славянами; «русский каганат» IX в. расположен на севере на берегах Верхней Волги; с русами (= норманнами) связаны Новгород, Старая Руса, Белоозеро; «три центра Руси» (о которых написана необозримая литература) локализуются в самых северных славяно-финских областях; широкие торговые связи русов с государствами мусульманского мира — это походы и торговые экспедиции норманнов.

Самым антиисторическим, идущим вразрез со всей историей славянства и со сведениями о ней древних летописцев, был тезис о начале русской государственности на далеких северных пределах славянского мира, на пограничье с таежной зоной, а частично и внутри тайги (Белоозеро). В сочинениях арабских и персидских авторов, у которых «безлюдные пустыни Севера» начинались иной раз непосредственно к северу и западу (!) от славян, искали опору для этого априорного утверждения. Таков далеко не полный перечень основных «выводов» (без кавычек не обойтись) востоковедов-норманистов и доверившихся им историков Киевской Руси.

За первые две трети XX в. русская, зарубежная и советская наука очень далеко продвинула вперед ряд тех разделов, которые должны быть соотнесены с результатами анализа восточных географических трактов. По следам А.А. Шахматова изучены русские летописи; массовый археологический материал позволил дать детализованную картину расселения славян и вслед за А.А. Спицыным — географию всех племенных союзов; пересмотрен вопрос о происхождении руси; нумизматы выделили районы наибольшей торговой активности. Сами востоковеды создали две системы классификации своего материала: краковский исследователь Тадеуш Левицкий в 1949 г. дал общий обзор арабской географической литературы средневековья («Славянский мир в глазах арабских писателей»), построив свою работу по принципу авторских поколений и устанавливая зависимость более поздних авторов от своих предшественников^{354}. В этот, вероятно, исчерпывающий обзор попали все арабские авторы VII–XVI вв., в той или иной степени касавшиеся славянской темы. К сожалению, исследователь отобрал для своего обзора только арабоязычных авторов, включив из персо-язычных одного Ибн-Хордадбеха. Такой отбор несколько исказил общую картину, т. к. в IX–XI вв. эти два языка постоянно переплетались в тогдашней научной литературе: персы нередко писали по-арабски (Ибн ал-Факих, Ибн-Русте), а арабы часто переводили с персидского.