«Каравай-каравай…» Каравай-каравай, мы сидим по краям каравая и от края до края вскрываем, закатом кровавя. И тропинка, как рана кривая, от края до края, от тревоги-ноябрьские-кроны до паники-сорваны-краны. Каравай-каравай, с полотенца под свод домовины. Режем на половины, и каждую на половины. Всяк, отведавший хлеба Иванова, станет Иваном. Мы берем по куску, крепко солим, виной запиваем. Каравай-каравай, черный боб в чьем-то ломтике скажет о чем нам? Кто проглотит его и, петляя, уйдёт обреченным? Ты проглотишь его, и, петляя, уйдёшь обреченным, под разделку расчерченным вниз от плеча до печенок. Вот такой ширины, вот такой глубины, да на сотню. Серый ломтик февральской брусчатки, посыпанный солью. Память выдохнут свистом, вступают бойцы и паяцы. Черный боб тихо дремлет внутри, будет время – пробьётся. март 2014 Черно-белая сказка Финал. Медвежата Ваню хоронят: рыдает Круть, воет Верть. Счастливый Кащей приводит в хоромы Марену, царевну-смерть. При ней он притих и дышать боится, косица её густа, она и певунья, и танцовщица, и жуткая красота. Он пляской её насладился вдоволь, везде, где она прошла – чернеют пожарища, плачут вдовы, до горизонта тела. Он хочет её целовать, лелеять и Машенькой называть. Она доедает белую лебедь, ссыпает пух в рукава: рукою махнёт – разольётся полночь и снегом укроет степь. Волчица и ворон спешат на помощь Ивану. Не ждёт гостей наивный Кащей, он влюблён, беспечен, от страсти почти что пьян. Он гладит её ледяные плечи и шепчет «моя, моя». Волчица и ворон несут бутыли с живой и мёртвой водой. Иван ворочается в могиле, выпрастывает ладонь из рыхлой земли, и рычит, копая, и дышит, как дикий вепрь. Кащей тихо шепчет «поспи, родная», на ключ запирая дверь. Иван улыбается жизни новой, в котомке его звенят четыре невиданные подковы для сказочного коня. Когда он верхом перейдёт границу, влетит в кащеев предел, Марена проснётся в своей темнице; струится, как змей в воде, коса по подушке, в глазах-колодцах – огни торфяных болот. Марена проснётся и улыбнётся, и песенку запоёт: «Смородина-речка, гори, разлейся, покинь свои берега. Зверушка и птица, беги из леса, чуть только почуешь гарь. Идёт мой любимый – луна, прикройся, дрожи от страха, земля. Он съест всё живое, он выпьет росы, сожнёт поля ковыля; ручей говорливый, проворный, длинный схоронит в мерзлой земле; нетронутый снег окропит калиной, ломая девственный лес». Кровит небосвод на вечерней заре. Нам всё ясно. Окончен сказ. Иван наступает, поёт царевна, горит и чадит река. Кащей беспокойно во сне бормочет, да не разберешь слова. Он станет бессмертным сегодня ночью. Уже часа через два. январь 2014 31.12.13 На станции Трупная (переход на Цепной бульвар) продают открытки в конвертах: там уже набиты слова, поздравление деда Мороза: счастливого Нового года и Рождества! Мол, веди себя тихо, проказник, и деда не забывай. Вас тошнит от слова «проказник»? Меня – всегда. Прямо вот едва прочитаю – бегу блевать. На станции Трудная (переход на Цейтнот-бульвар) я стою, дожидаюсь поезда, голова тяжела и болит – в ней умище великоват, непрерывно давит и жмёт. Я смотрю на эти открытки и думаю: нет. Поздравления – как-то фальшиво, пусть будут повестки в суд. Скажем, ранним утром первого января их находит под ёлками мрачная детвора. Каждый, каждый, каждый ребёнок моей страны получает такую – в этом они равны. Яркий праздничный бланк: блёстки, ёлочка, завитки, надлежит явиться, печать, дата вписана от руки. И они идут, мнутся сонно в очередях, ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят. Дальше светит в лицо гирляндой следователь Декабрь. Как ты вёл себя, крошка? Не ври, не расстраивай старика. Кем работает брат? Где мама была шестого числа? Вспоминай, на-ка вот для памяти шоколад. Дальше сотни судов, без огласки, без суеты. Всем известен судья Мороз – ледяные глаза пусты, не жалеет даже сирот, этим и знаменит. Молоток стучит и стучит, колокольчик звенит. Осуждённых подержат в холодной несколько дней и отправят на север строить дом из белых камней, шить костюмы штатным Снегуркам, чинить полозья саней. Остальных кормят тем оливье, что остался в тазу на дне, и развозят на черной волге, запряженной тройкой коней. Я стою на станции Трубная (да-да, всё ещё на ней). Продавец блестящих повесток входит в вагон со мной и кошмарным поставленным голосом, прохаживаясь не спеша, завывает: купите открытку, порадуйте малыша! Сегодня у вас последний, последний, последний шанс. январь 2014 |
